Третья, золотая

1.

Вначале было только имя...
Уже тогда это не казалось случайностью. Тогда уже ничто не могло показаться случайностью, но так сразу, в одно утро, все, что могло называться твоим именем вырвалось из снов и рассыпалось сентябрем по городу. По городу, где твоего – каждая левая, моего – правая, а сон стал посередине ослепительной золотой вспышкой и такси в это утро не потому, что опаздывал... Знать бы, что не опаздывал и не хватать голыми руками острые грани, не ловить открытыми глазами золотые искры, что взрываются слезами и так издалека – звук, который не перевести – звон стекла, но радостно: Лос Анжелес... или как-то... L.A.Woman или что-то еще...
Но как рассказать? Вот среди пришедших с пометкой "BERLIN WORKSHOP" - заноет-запоет “re: your mail” – значит – ты, хотелось бы, но ты - это лишь имя, ты - это только буквы...

2.

...есть еще школа, и в это утро в гулких коридорах понемногу начинают проступать ее очертания - Третьей, Золотой  – взгляд, изгиб, звук, тень – этот блеск и эта дрожь – мост во всегда будущее лето, где бы я ни шел, оно всегда рядом (не помню, было ли оно когда-нибудь таким – цвета Лос Анжелес?..);
Как эти мосты, вроде твоего имени  – ты, за тысячи километров не можешь не знать, за десять часов разницы не можешь не видеть те же сны, те же сверкающие нити, будучи пока лишь только именем, не можешь не чувствовать, что ты, ты, в эту минуту – Третья, Золотая;
Как эти мосты вроде международной конференции в Берлине, на которую меня наверняка не отправят, но все, и она, и осень, что ждет меня на том берегу, и остальное – все начинается у моих ног, где на том берегу дрожит рассветом Золотая – как все кружится! Кажется город сейчас разлетится в звон стекла, но радостно, золото... оно сверкает на солнце, солнце... третья, золотая, четвертая, пятая, мосты дрожат и пляшут под моими пальцами – пятая, шестая – лишь твое реальное появление может все остановить, но знаю – за миг до соприкосновения контактов звонка, оно обрушиться на нас, сквозь золотые бреши, оно поглотит и примет нас снова – вечно будущее лето – шестая, седьмая – за десять часов, с той стороны земли солнце вплавляется в окна - шестая, седьмая - как мне . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И здесь, где я стою. Вот уже который день армады сентябрьских облаков движутся на штурм горной цепи Гималаев.




Предисловие I

Да... наверное странно писать предисловие после уже написанного текста, но мне кажется что слово еще только будет, я чувствую, как оно стучится, оно живо, и даже нет никакой разницы окажется оно на бумаге или нет - оно все равно есть; оно и есть Треть Золотая. Я пишу без всякой надежды на понимание, мне кажется это мой долг - Третья Золотая и это выше. Это меня кормит, в этом я иду, это мой единственный воздух.


3.

Без предупреждения, какого-то ни было, разве, что за несколько секунд во мне проснулось нечто сродни ощущению приближающегося землетрясения, и только я открыл глаза, понял, что это случилось... Так просто и оглушительно тихо. Шаг. Шаг, неразличимый в плеске дней, в потоках тротуаров, в циклонах коридоров, но сегодня, в этот миг, в памяти, словно пузырьки в дубовой заводи, стало всплывать что-то, но никак не рассмотреть – лишь качаются прошлогодние листья... но где-то там, в глубине спят зарывшись в ил лягушки или сомы. Им ждать зиму. Но в этот немыслимо яркий сентябрь, в обрамлении еще не красных кленов – звуки школы, кому-то шум, но ей еще кажется, что жить здесь всегда, еще тепло и немного душно, как в объятиях у бабушки, но уже, иногда прямо здесь или дома, хотя здесь наверное чаще, нездешний ветер бросает в форточку листья рододендронов, из книг, кажется, Стивенсона уже пахнет порохом и еще какие-то фильмы, от которых не по себе и это тоже и вдруг все накрывает тишина и...
- А где это... Африка?..
И вот, на древний глянец карты робко, словно еще не решаясь коснуться ее, такого другого тела ложится рука конопатой шестиклассницы...


4.

Иногда кажется, что где-то звенят колокольчики... Застегиваешься под самое горло... Вот-вот... Что-то... Где-то... Огни автомобилей... дефисы неопределенностей... я – бесцельно поперек проспектов...
По-моему такого промозглого вечера не было с детства... И кажется, что нет пути... Нет пути – нет! Надеюсь и верю и, кажется, знаю. Он у ног – все.
Он за пределом – всего. Свобода – она в каждом тумане, за каждой дверью, в каждой клетке – крылья за спиной, путь у ног – все.
– Дальше!!!
– Мир меняется. Что еще!?

5.

Может потому, что я так не люблю зиму я ожидаю твоего мифического появления, я так хочу согреться о твой скандинавский взгляд, увидеть твой полет - может это будет кто-то, кого я случайно встречу на улице, может блик на бутылке шампанского, может реклама "Coka-Cola”, но песню можно спеть где угодно... И простишь ли ты мне то, что я тебя не ищу... То что ты есть и то, что тебя нет... То, что я слышу их голоса и твой голос, и что песню можно спеть лишь одну – вот эту, что я слышу.
Благодаря тебе.

6.

Листья... Так поют листья... и ты знаешь, что он победит... И бороться – глубины, сражаться - высоты, а победит не потому, что прав, а потому, что счастлив... так поют листья, так приходит сон, так побеждает явь. Листья... дым папиросы или поезда; ты знаешь... знаешь, что он побеждает, он летит, он близится. То шагами финских лесорубов, то вдруг бородатых моряков каботажников, а все может быть наоборот и так сверкает и бьется серебряная рыба в плетеных корзинах и пар, а язык иной – непонятный, и табачный дым - это дыхание...
Светлого Рождества... Светлого Рождества... Светлого Рождества...
Так поют листья, так полетят открытки в теплые дома, они сверкают и бьются в холщовых сумках продрогших почтальонов...
Светлого Рождества... Светлого Рождества... Светлого Рождества...
Стучат в дверь, заглядывают в окна, смеются, дышат паром и табаком, вносят Рождественскую Рыбу, словно ту, прежнюю, чьи руны древнее гор, и на мгновение покажется, что они проснулись, они проступили на сосновых стенах, дверях, скалах, листьях... они летят, летят, летят...
Светлого Рождества... Светлого Рождества... Светлого Рождества...
И вспышкой на острие золотой иглы, что всегда рядом с тобой – этот мираж, дымка, это облако всегда разной Спутницы, непрерывно возрождающейся Вестницы Дома...
Светлого Рождества... Светлого Рождества... Светлого Рождества...

7.

Не люблю шторы, окна должны быть зоркими, чистыми, так, чтобы взлетать. Никогда не забуду окна, из которого было видно всю мою жизнь так, как ты это сейчас читаешь: пустые виноградники и ноябрьский сухой виноград, кровь из разорванной терновником мочки уха, церковь - там у Маккензиевых гор, до которой я так и не дошел, и другая - здесь, сигареты "Родопи" и сигареты "Cow Boy", осенняя электричка - просто так и яблоки, депо зимней ночью и что-то еще - зима, зима, но, (уже было) радостно и тихо - потому, что Дом. Дом начинается с окон. Их видишь первыми, и последними, бывает, тоже, но пути ног - одно, а пути взгляда - в окна и глаза, хотя если о Доме - то это одно и тоже. Я очень благодарен тебе за то, что ты есть и за то, что тебя нет. Твое имя - мой пропуск и пароль, то, что открыло мир и позволило мне и больше никого нет!!!
Оглядываюсь, как загнанный зверь, как волк, волчара, волчина - весь в нее, в волчицу-мать, бескрайнюю и беспредельную, где земля как и небо не имеет границ, безымянную, ибо имя ее говорит лишь о том, что здесь всегда есть место, где еще не сошла роса, где наступает утро - и я должен идти:
ДВИГАТЬСЯ, КАК СТРЕЛА, КОТОРАЯ НЕ ЗНАЕТ ДРУГОЙ ЦЕЛИ, КРОМЕ ОДНОЙ.

8.

В комнате, полной мыслей, перед окном, полным света фонарей, под небом в котором горит одна звезда. В сосредоточии этих загадочных золотых линий, о которых так много говорилось когда-то, особенно, в ту зиму, когда над городом горели огненные столбы. Я, словно дерево цепляюсь корнями за эти линии ухожу все глубже и глубже вслепую нащупывая свою память, когда ветви мои широко распахнутыми глазами глотают небо сегодня такое весеннее, как будто ему есть дело до календарей.
День спустя я увижу первых в этом году муравьев и как только вспомню о Маркесе раздастся первый удар полкового барабана - он будет мне еще долго снится, даже тогда, когда до Маккензиевых гор будет рукой подать. И я не знаю, случится это рано или поздно, но временами, словно порывом севастопольского ветра до меня долетает чувство, что я всегда находился в том месте, откуда до них рукой подать, и когда рассеется этот туман, где я ищу твою руку, чтобы узнать, что ты в самом деле есть, будет это утро, день, вечер или ночь - я увижу их очертания словно я родился там и вырос, а не шел к ним все свои жизни, ведомый лишь ей - Третьей Золотой. И никто не укажет мне путь, потому, что КАЖДЫЙ ДВИЖЕТСЯ КАК СТРЕЛА, НЕ ЗНАЯ ДРУГОЙ ЦЕЛИ, КРОМЕ ОДНОЙ.

9.

... только порой кажется, что нет никакого направления - любой ветер может все изменить... Кажется она напоминает мне кого-то, а может и нет... Есть лишь одно - то, что не опишешь - кто это сэр Роберт Льюис Стивенсон вон там, на облаке, поскрипывая пером сходу записывает ход сражения, или это я - сижу и ее слушаю, а может и н ее, просто Третья Золотая звенит не то в ее голосе, не то в моих ушах... Пахнет океанской волной и меня уносит туда, где ничего нет... туда, где никогда ничего не было.

Предисловие II

... и утром хлебнуть из неба бездонного синего безбрежия и стать безбрежным, стать бездонным, стать небрежным и закрыть глаза, оказавшись все на том же перекрестке, где однажды мы повстречались еще задолго до того, как узнали друг друга, услышать Элеанор Ригби в беззвучии золота, что сыплется из неба, где корни берез так же как я пьют, пьют звенящую радость первых холодов, последних надежд и вечной печали, и в стотысячный раз попытаться сказать ее, вдруг, осенней музыкой вырвавшись все туда же, где среди паутинок солнечной искрой допеть эту песню, песню что не может меня отпустить, и доколе я буду пытаться ее записывать - эти безумные части непонятно чего, когда я уже сам плохо понимаю, как было в начале, и что случится в конце, а она все не может меня отпустить, бьется июльским мотыльком в груди, а там, где сердце, остается дымящаяся рана, и все больше это напоминает запахи тех костров в саду, что жгла бабушка из яблоневых листьев, или дворничиха моей школы, среди лип в одиннадцать охватов третьекласника, или солдаты моего взвода... и тогда все что остается сказать - знаю - скоро будет сентябрь...

10.

Все осени похожи...
Я смотрю, как взрослеют прохожие,
И как-то становится тише
И рябины неистово хочется...
А снегири в самом деле были?
Или они только в сказках про Ленина?
Мне приснилась Анна Каренина
На улице имени Кирова...

Так может кажется?
Или похожи?
Мне становится сладостно тошно
Смотреть, как мелеют озера,
Как небо заплывает тиной...
Да...
Это просто детство всплыло
И к сердцу прилипло нитью икринок
И тянется за мной
Как паутинка за троллейбусом

В солнечное воскресение...



сентябрь 1994 – декабрь 2000
Гомель – Минск – Москва – Слуцк