Aнтон Нечаев Млею от медленных твоих мягких мышц. ant-nechaev ya

Антон Нечаев: Мне снится сиреневый в синеве сосок
***

Млею от медленных твоих
мягких мышц,
от танцев с колготками
пред трюмо с утра;
сначала скажешь «пора»,
а после
чмокаешь в переносицу
и спешишь.
Я зеваю
и поворачиваюсь на правый бок,
мне снится сиреневый в синеве сосок,
и я тебя не провожаю.



***

У хищников задумчивые танцы:
под музыку мусолят иностранцы
славянских девок снежное бедро,
и вздрагивает алчное нутро.
Шпалерами качаются деревья
танцующих, как сказочные перья
над полем деревянным; голова,
что с трех утра в коровнике была,
откидываясь, сливочная, тонет,
и хищник стонет.


Прошлое

Прошлое непрошено
топчется у почты,
просится
письма вынести.
Тебя просили, спрашивали?
Зачем лезешь
с советами?
Мысли твои бумажные
упорхнули конвертами
в завтра,
а ты –
ваза без апельсинов,
керосиновая лампа –
прошлое.
Шлю тебя в жопу!


***

Снега белая нога,
водки сладкая нуга,
участковый-голодарь
привалился под фонарь.
Под водою грезят рыбы
о сверкающих нажив-
ках –
заселить меня могли бы,
хоть покамест я и жив.

***

Гиена черных вечеров,
гнилыми клацая клыками,
сгрызает снег под каблуками
прохожих, желтых и смешных,
как будто слизывает их.

Вандалы

Ликов триста кило
топтали, пока тепло
не стало телам нетленным.
А водка текла по венам,
как богодувный елей,
и кореш кричал - налей!
Гремели призывно кружки;
где прежде платок старушки
неистово падал в пол,
я гривенник там нашел.

         ***
Улыбка качает
зыбку
зубов,
без слов
трогает скрипку
руки,
срывая с тоски
яблоки облаков.

                ***
             
Махровым цветом храмы расцвели
по всей России, розовою охрой
шагнули в пыль ступнею серой, сохлой
и вот уже закашлялись в пыли.
Со всех сторон громоздкие молитвы,
сильнее ненависти и опасней бритвы,
придвинулись и режут на корню
едва родившуюся благостность мою.


   Храмы

Храмы похожи на черепа блаженных.
Я не френолог, но если смотреть внутри:
вспышки икон, лики свечей священных
не позволяют мысли извне придти.

Я не Христос и не Богомама с папой,
я воскресать смею, но не могу;
колокола мягко надели шляпы
и зазвенели девками на лугу.

Экскурсовод тычет указкой в темя,
словно Илья-богатырь в сказочный лоб копьем;
нынче безумных прячут в халат на время;
коли полюбишь – в храм уходи вдвоем.



***

Притча
о четках.
Их было четырнадцать.
Первые семь
подарили мне сестры,
другие семь –
звезды.

  В метро утром

Дверь превратилась в стену.
Поверх футболки надену
галстук, потом пальто
и удалюсь в метро.

Ритм тюрьмы. Состраданье
к станциям, чьи названья
пролетают, что пух,
не задевая слух.

Плюшка подземной лампы
тянет кривые лапы,
словно иглу портной,
лик рассекая твой.

***

Нет ни в чем моей вины,
потому не гну спины,
не вливаюсь по гудку
в разносерую толпу.

К проходной не тороплюсь
и на вахту не стремлюсь,
не затащат и в дозор
за широкий крутогор.

Только свыше блажь дана:
жажда воли и вина.

Яр

Русский, татарин, немец, киргиз
в лодке дырявой раз собрались.
Звезды мерцают, гладь широка,
только не видно близь огонька.
Русский глаголет: други, вперед!
Русское солнце к воле зовет!
Немец не помнит с кем и когда
пива набрался ящика два.
Хмурый татарин правит в Казань,
а у киргиза, вшитая в рвань,
мозг испаряет дурь-анаша,
и о детишках хнычет душа.
Нам остается, сбросив парад,
в разные стороны плыть наугад.

Ночью

Хочу, чтоб горел свет,
чтоб мальчик чеканил бред
под лампой, потея лбом,
над бабушкиным столом.
Чтобы запнулась Муза,
косточкою арбуза
вглядываясь в алмаз
серых, упрямых  глаз.


***
Поклон,
и кокон
волос
колет
рукав ваш,
как карандаш
бумагу.
Ни шагу
не можете совершить
без того,
чтобы не согрешить
пыльцою пальцев
с губ стеклом.
Щека крылом
небрежно ладонь тревожит –
разлуку множит.

***
Щеки измазаны зубной пастой –
поцелуй невозможен; каблук сломался.
После стольких пыток ночь стала красной.
День красным остался.
Мыло сумерек скоблит летучую мышь
автобуса, везущего тело в стаю.
Привалившись к соседу, послушная, ты сопишь.
Я тебя отпускаю.
***

Вороны с норовом, как кони,
прогрызли дыры в небосклоне
и носятся, тряся листву,
как паству.
Завьюжило в середине лета льдом
стрекоз и бабочек-капустниц,
пупки распутниц
едва хватают воздух ртом.
Коснуться выреза воды
в песке измаранной ступнею,
как поцелуями чужое
бедро и говорить «люблю».

Дворец императора


Слепые вышли из города
и наткнулись
на груду камней.
Над нею вился
белесоватый дымок.
 - Здесь был дворец императора,
 - промолвил один из незрячих.
На кромке огромного валуна
мелькнула ящерица.
 - Это наши глаза, -
произнес другой невидящий.
 - Это наша память, -
откликнулся третий.
 - Воля, - сказал четвертый.
 - Решительность,
отвага, сноровка,
- пронеслось по рядам.
И огромный тлеющий замок
зашевелился, застонал, заохал,
как больной человек.


Секретарша

В тесной комнате два стола,
пахнет сыростью из угла,
за компьютером спит она:
еле-еле щека видна.
Кипы дел, дырокол, «Янтарь»,
замусоленный календарь,
сапоги приспустила с ног,
как некстати звенит звонок!
 - Приходите сегодня, да!
Я на службе совсем  одна.
Документы можно не брать,
будет не о чем  рассказать.
На окошко тяжелый снег,
будто сон, испарившись с век,
превратившись в небесный ил,
сладкой дремою повалил.

***
Лошадь остановилась,
вежливо отпросилась
у всадника помочиться
и отошла за кустик,
а там волчица
грызет с акустик-
хрустом теленка
и замечает тонко:
здесь не уборная!
 - Утверждение спорное, -
думает лошадь,
но не произносит вслух,
отодвигается крупом…
А пастух
оказался глупым.
Герой

Мой герой
ой! –
крикнул вдруг и упал.
Вышел скандал:
герои не падают,
а этот – тряпка,
слабак,
ляпнул что-то
насчет притяжения
гравитации,
и бац! об пол.
Лоб двухметровый,
корову как-то
пер на плечах,
выше башни.
То ли шашни
с принцессами довели,
то ль завистники опоили.
Его любили,
а теперь погребли.

***

Женщина с самой красивой шеей:
у нее постель и слова свежее,
а вкусно поданные лодыжки
не вызывают отрыжки.

Женщина с самой красивой шеей:
губы смышленее и смешнее,
а груди какие – нельзя сказать!
Но красивее всего глаза.
***
Работай, а то баран забодает!
Так пугал меня друг-пастух.
И с тех пор напрягаю слух,
зрение; как ни странно,
жду барана.
Сраженье

   1
Со дня рожденья идет сражение,
но рано ль, поздно – войска совершат
 предательство.
И человек умирает от ощущения
страшного издевательства.

   2
Многое пройдено, многое позабылось,
собственное достоинство не курочит стены,
и Бог, являя благую милость,
праведников уводит за миг до измены.
На пляже.

Железное щебетание
кровли-моря.

В толщу здание
погружены крючки –
солнечные очки
плотнотелой матроны.

Очарованы
и больше не меркнут зря,
клонятся в горизонт тюльпаны,
и ползут тараканы
сладкого янтаря.
***

Насчет моих контактов с котами
сведения сильно преувеличены.
Возможно, коты и были уличены
в чем-то, порочащем
кошачье достоинство,
но с моей стороны
все чисто,
честью клянусь, умом!
Но, чу! Слышите?
Мяу! Мяу!
Поговорим потом.


***
Когда не хочешь ответственности,
начинаешь учить язык.
Можно английский,
но лучше латынь
или суахили,
так как вероятность того, что в Сибири
(в моей квартире)
появится африканец
бесконечно мала, но все же выше,
чем мое появление в Лондоне или Париже
(к примеру, в Дар-эс-Саламе).

Беспрепятственно можно
сказать все, что хочешь
о жалости, о любви,
не опасаясь последствий
(в молодости вы
учили немецкий,
а я какой?
Конечно, язык другой.)

***

В глиняные стволы
уперлись валы
воздуха. Зуд лазури
лишает пространство дури,
а внутренний взгляд – тумана.
Если подняться рано,
то выстроишь град
из снежного серпантина.
Все, что творится – глина,
все, что искомо – клад.