В поисках утраченных инструкций

π
Н. Ǻндреев-б◉Г

В поисках утраченных инструкций
(роман умер)

В поисках утраченных инструкций
Я брожу по выжженной земле
Красное от бешеных поллюций
Солнышко сжимаю в кулаке
Л. Любовь «Любовь»

В крови, в синегнойной пещере
На стенах рисую круги
Cartoonные ччувства проверю -
Из сердца достану стихи
какой-то Пушкин




СМЫСЛ

Что с нами случится в будущем? Этот вопрос волнует, наверное, каждого. Что будет с нами? Этот вопрос не должен оставлять безучастным всякого гражданина. Эта книга – собрание пророчеств о возможных судьбах человечества. В нее включен самый разнообразный материал: - переработанные и адаптированные высказывания новых святых, подвижников многовариантности невыносимого бытия, мнения философов, литераторов. Для исключения предвзятого отношения возможного читателя, все источники – анонимны, большинство из них – переосмыслено и дополнено. Разумеется, не все высказывания одинаково достойны доверия в существующей реальности: то, что открыто посвященному духовному взору подвижников под воздействием продукта, никак нельзя равнять с предположениями тех, кого называют мыслителями и которые, обладая порой блестящей интуицией, все же не могут подняться выше обычных прогнозов ограниченного человеческого разума, по природе своей неспособного к  осознанию многовариантности.
Впрочем, автор старался подавать материал так, чтобы возможный читатель получил вполне отчетливое и законченное понятие о мнениях, суждениях того или иного авторитета, высказавшегося или писавшего о возможных судьбах мира. Именно ради такого беспристрастия в подаче материала в книге можно встретить несовпадающие, а порой и противоречивые мнения  по одному и тому же вопросу. И пусть это не **** возможного читателя. Разногласия во второстепенном бывали и у святых, ибо каждый святой получает свою дозу, свою частную меру откровения единой полной Истины.
В книге, авторский текст отсутствует, как таковой. Она – лишь собрание отдельных цитат, систематизированных по принципу «случайных» чисел. И это сделано составителем для того, чтобы не навязывать читателю своей концепции многовариантности развития мира.
 И все же книга не аморфна; через нее красной нитью проходит идея о том, что во всем необходимо искать великий смысл. Все события, проходящие сквозь нас, вокруг нас, с нами, имеют свой смысл. Ничего без причины не бывает.
Блажен читающий, и слушающий слова пророчества, ибо время близко (Отк. 1, 3)
И еще:
Времени катастрофически мало. Объяснять больше ни *** не буду.
И так все ясно.
Н. Ǻндреев-б◉Г
Секта
Абсолютной
Любви
⊙


Эпизод 1

А загробной жизни-то нет.
В. Кожевников «Щит и меч»

Жизнь после смерти

от ****ый И., или по незнанию, или по неосознанному предписанию свыше уничтожил, стер, первоначальный вариант письма, но да *** с ним, «чтобы не случилось, все к лучшему…», попытаюсь восстановить все заново, по памяти помять. Процент соответствия истине, конечно, упадет катастрофически, но, учитывая  оригинальность произошедшего, Никто этого и не заметит. (Дай-то бог, чтобы Николай Петрович Никто действительно, ничего не заметил, иначе для меня все может, окончится хуево: однократным нажатием на Delete).
Но, ближе к делу. Начинаю набивать заново:
\ 001\
«Здравствуй, дорогая мой ***!
Место, куда закинула меня неукротимая страсть к препаратам и благодаря ним, смутило своей неприкрыто-ужасной странностью. Странность эта, как всегда бывает настолько чудовищна, что поначалу воспринимается как должное, то есть, поначалу вообще ничего не замечаешь неожиданного. Даже можешь забыть, что где-то там, глубоко в тебе, ведет свою невидимую и неслышимую работу проводник, а потом глаз, ухо или другой орган чувств, ***, например, замечают эту странность, впиваются в нее и … ****ец!
«π-здарики» – как говорил Игорь Федорович. (Я тебе о нем в № -003 рассказывал)
Окружающая и сжимающая в объятия порнокартина мира на мгновение застывает, взблескивает, и сетчатка глаз покрывается сетью мельчайших трещинок, философическими граффити, осыпается чешуей вниз и проецируется следующий кадр.
Вот и в тот раз, Михайло Иваныч раздал всем розовые таблетки, коротко ознакомил с сигнатурой (активация 48 вибрационного уровня метапрограммируемости самости) и по команде вся наша группа, наш маленький боевой отряд, положила таблетки под язык, (помнишь, я тебе рассказывал, как смешно получилось, когда я  положил однажды таблетку на язык? Правда она была синяя…) и дружно плюхнулась в индивидуальные ванны, наполненные 0,003% раствором LSD.
Через некоторое время мы во главе с М. И. вышли за огороженную территорию лагеря.
Светило солнце, пели птицы и, не смотря на то, что с юго-востока ветер доносил карамельно-приторный запах идущей там этой ****ой психотронной войны, все мы смеялись, М. И. рассказывал анекдоты, а Петька затянул потуже песню про трех товарищей. Ну, там, помнишь: «чарующие дефисы, смещающие прикусы…». И знаешь, ***, так хотелось поскорее оказаться там, на линии фронта и применить знания, полученные в лагере на деле!
Так потихоньку, практически без потерь мы дошли до окраины небольшого, тысяч на 25 зрителей, поселка. Вдалеке виднелись трубы трупоперерабатывающего завода. На наши головы сыпался жирный пепел. Воздух был наполнен доносящимся с северо-восточной стороны непрерывным гулом: «Жить будет –будит жив, жить будет-будит жив!»
Иваныч приказал всем рассредоточиться, отпустить коней на волю, («Мои мысли – мои скакуны!» Устав от внутренней весны. Заповедь № 4) и приступить к выполнению задания. Вскоре я остался один. Обычного в такой ситуации страха я не чувствовал, была скорее смесь детского любопытства и задора: «а что будет дальше?»
Неторопливая тропинка сука ****ь ****а залупа ***  языков постепенно перешла в выщербленную асфальтовую дорожку, а я так же плавно и постепенно, соответственно скорости всасывания препарата слизистой подъязычной области, достиг вибрационного уровня 49.
«Улица Партизан-Железнодорожников» – прочитал я название на вбитом в землю указателе. Появились и первые дома: глубочайшие, без видимого дна колодцы, вырытые по обе стороны от дорожки. Осторожно подойдя к краю одного из них, я заглянул вниз. Диаметр колодца составлял примерно 100 – 140 метров, его внутренние стены в правильном порядке выполняли ряды окон, сквозь которые можно было ознакомиться с внутренним устройством земли. Отчетливо были видны белесоватые корни деревьев, блестки минералов, полуразложившиеся трупы существ и существительных; причем, чем дальше от поверхности, тем меньше плоти и букв на них оставалось. Из приоткрытой форточки на 54 этаже (я не поленился посчитать) маслянисто капала нефть. Отчетливо пахло вечностью.
 Сдерживать себя дальше не было ни сил, ни желания, а в сложившейся ситуации – и преступно. Я лег на край колодца и плюнул вниз. Звука падения харкотины я так и не услышал, но действие возымело результат: чья-то холодная и липкая ладошка осторожно легла мне на плечо. Я вскочил и обернулся. Передо мной стоял, смущенно потупив голову, невзрачный человечек, абсолютно голый и лысый. Не смотря на отсутствие одежды, его половую принадлежность определить, было проблематично: ниже пупа, вместо уместных там ***, ****ы, или одного и другого одновременно, колыхался странный агрегат непонятного назначения, выполненный по видимому сантехником-кокаинистом – чугунные трубки со сложной системой вентилей, блестящие переходники и поршни. Конец главной, судя по диаметру трубки, был заботливо завернут в промасленную ветошь, и заткнут заглушкой, выточенной из березового полешка.
«Пойдем! – возникли у меня в голове его слова, – Я покажу тебе настоящего поэта, человека с большой буквой!»
Сила, с которой он потащил меня от колодца, была похожа на умеренный ветер, – замечать не замечаешь, но ссать против него не рекомендуется. От человечка заметно пахло водкой. По пути он то и дело прыгал в какие-то мелкие канавки, окопчики с полуобвалившимися брустверами, роскошные бетонированные ямы, обложенные красным кирпичом, и выныривал оттуда неизменно то с бутылкой водки, то с двумя бутылками водки. Все это нами тот час же уничтожалось. Водка, правда, была с землистым привкусом и хрустела на зубах, но пьянила основательно.
Наконец мы подошли к нужному нам дому. Схватив меня за руку, он подтащил меня к краю колодца, и мы спрыгнули вниз. Где-то на уровне кембрийских отложений он ловко нырнул головой в неприметную трещинку в земляной стене и втащил меня за собой. Мы очутились перед входной дверью, оббитой потрескавшейся человеческой кожей. Ощущалось, что дверь никуда не вела, а была просто прислонена к земляной насыпи. Мою догадку подтверждал торчащий из-за двери резиновый хобот.
«Ключа у меня с собой нет, с****или. – виновато произнес человечек, почему-то показывая на агрегат, находящийся на месте половых органов. – Придется открывать дверь по-другому»
Неумело, с помощью пальцев рук, сложив губы в подобие ****скомандовой ****опроушины, человечек шепотом произнес щелеразмуровывающе-двереоткрывающее заклятие:
«Тук-тук!»
Дверь, только этого и ждавшая все последние сорок тысяч лет, с треском и грохотом отлетела в сторону, резиновый слоновий хобот испуганно втянулся внутрь, мелькнула блестящая задница невесть откуда взявшегося здесь, вдали от дома и родины, крота.
«Докладывать побежал…» – непонятно почему  подумал я.
В это время обнаженная земляная поверхность запузырилась, вспучилась и исторгла из себя серую земляную фигуру невысокого человека с  распростертыми в разные стороны, как у чучела, руками.
 Белые рукава рубахи свисали до земли, в воздухе невесть откуда повис ♫си-бемоль. Судя по выражению трехсекундности вечного ада на его лице,  по страдальческому выражению отсутствующих глаз, обнимать он нас не собирался. 
«Вася!» – поспешно представился человечек и толкнул меня в бок, но я предпочел оставить свое имя втайне. 
Земляной человек неохотно раскрыл рот, из него с тихим шелестом на пол   посыпались черви, ♣ б у  ∑ д щ      
    р а                           
      
                                                
      
К         п е о уо    н и   ♀     ☺  ◬     
       в     ш в  к љ √ ☼    æµ     ♂ fl
ы, ♥ буби, ♦   пики ♠. Артикуляция отсутствовала напрочь.
«Высоцкий…» - разобрал я произнесенную€ им фамилию.
«Володя, этот человек – оттуда, с поверхности, - торопливо зашептал мой попутчик – Ты спой ему, подсоби, он на нашей стороне воюет, может и пригодится ему песня твоя в трудную минуту…»
Высоцкий молча кивнул головой в знак согласия.
 Лицо человечка расплылось киселем улыбки. Он подбежал к барду и ловко стащил с него длинную рубаху, обнажив земляной торс с четко прорисованными кубиками мышц брюшного пресса. Рук у Высоцкого не было, их заменяли два гитарных грифа, торчащих из плеч в разные стороны.
 Нежно взявшись за правый, человечек извлек первый аккорд, и ободряюще посмотрел на меня. Отбросив, начинающие зарождаться страхи, я подбежал к левому грифу и интуитивно угадав мелодию, встроился  в земную музыку.
Высоцкий запел. Небычно, странно, но как-то по родному, по земному, широко открывая рот. Весь он словно уподобился песочным часам: из раскрытой пасти на землю сыпалась земля, а верхняя часть головы пропорционально таяла. Слов, естественно, слышно не было, только струйки земли неторопливо вырисовывали слова, складывающиеся в текст песни:
«Так и жили эти рыбы
В пирамиде расставаний
Сквозь зеркальную черту
Стоны сбывшихся желаний
А знаешь ли ты, моя девочка
Что видят пальцы во сне –
Как паучата под простынью
Золото роют в ****е
Может, задумчивой осенью
Лезвие нежно сожмут
Сказку кровавою россыпью
Пальцы тебе пропоют…»
И только стон последнего аккорда впитался в землю, и только на нее упала последняя крупица тела Высоцкого, образовав «ют с троеточием», я понял, что услышанная мной (вернее прочитанная) песня – это и есть мое задание - часть потерянной инструкции! Потрясенный этим открытием, я обернулся, чтобы поделиться радостью с Василием, но рядом со мной кроме двух грифов от «Кримоны» 1981 г. ничего не было.
А дальше началась всякая ***ня. Почему-то вспомнилась лекция М. И., посвященная цене истины. В голове зазвучали его слова:
« Запомните, ребята, сама по себе истина – натуральная ****ь. Доступна она каждому, стоит только чуточку постараться ее достичь. Но вот донести ее до другого, не расплескав, не сломав, не отъебав не удержавшись, способен не всякий.
 Вы все слышали про Серегу Фомина. Он всю свою жизнь посвятил проблеме COCA-PEPSIкольной  эсхатологии, доказал, что конечной цифрой значения π является 0, многое сделал для развязывания этой ****ой психотронной войны и, в конце концов, доказал, что COCA-COLA и  PEPSI-COLA это одно и то же. Чтобы донести это знание до вас, долбоебов, Серега, в соответствии с истинной шкалой безымяных ценностей, топором отрубил себе левую ладонь, правую и левую ступни, искустно и с некоторой степенью изящества вырубил себе нижнюю челюсть, гильотинировал правую кисть. Лишившись этих частей тела, он получил уникальную возможность фиксировать истину в полном объеме. Для переноса визуальных образов в графические символы, он насаживался жопой на карандаш и балансируя на культяпках писал-писал-писал. Таким образом, он  логически замкнул фонетический звукоряд “ писать-ссать-срать”.
“Жизнь – есть бег(бог) на месте(о) по бескрайнему информативному полю, π-срал он в одной из последних работ . – из конца - в конец, безуспешный сбор зернышек информации в дырявые ладони. Это героические попытки набивать зернами, отбивая ладони, вспоротые серпами жизнелюбия мягкие животы, освобожденные от внутренностей стыда и непроходимости совести. Мы - обезьяны, целующие задницу бесконечности, но тем не менее, приносящие зернышки знания в определенное место. Сожрать – нет, посеять – нет, перемолоть в муку – нет! Но сложить из них огромную гниющую кучу до самого неба – мы сможем! И поле будет чистым, и исчезнет мир, и у каждого зернышка обозначится имя, написанное по разному, но означающее одно и тоже – неназываемое и неназначаемое. Вся шелуха слетит с мозолистых ладоней, ее сдует беспощадный и равнодушный ветер, результат перемещения огромных масс воздуха. Не сдуть шелуху он не сможет, все предопределено и обозначено. Одна цифра – одна цивилизация, один “” – один конец “мира”. И так до конца бесконечности…”
Слова М. И. еще звучали в голове, а кто-то уже тряс и безжалостно вытаскивал меня из теплых объятий кислотной ванны. Открыв глаза, я увидел склонившееся надо мной лицо Петьки Зубова.
Захлебываясь слюной он закричал, что эксперимент прошел удачно, что все вернулись в себя кроме Васьки Кошки и сейчас М. И. пытается его возвратить. Как был, без одежды и без второй кожи, я кинулся в  соседнюю ванную комнату. Растолкав столпившихся однокурсников я протиснулся к ванне.
 Побелевшими от  напряжения губами М. И. что-то шептал Ваське, который бесполезно болтался у него на руках. С ужасом я увидел, что лицо его неуловимо изменилось, и сквозь знакомые черты проглядывало другое, откуда-то мне знакомое лицо. В голове у меня шевельнулась страшная догадка, сдерживаясь, чтобы не обоссаться от страха, я опустил взгляд пониже… Еб твою мать! Ниже Васькиного пупка болталось загадочное сооружение, виденное мною у земляного человечка!
-  Михайло Иваныч! – с тоской закричал я. - Неужели π-здарики?!
М. И. изучающе-молча посмотрел на меня, одной рукой поудобнее перехватил Васькину тушку, указательным пальцем  второй  подхватил капельку гипертонического раствора, повисшую на его плече, и слизнул ее. Тут же лицо его исказила гримаса отвращения и ненависти:
   - Триметилфентанил! Какая  ****ь подмешала к кислоте триметилфентанил?!
Мы потрясенно переглядывались. Не теряя надежды, Иваныч продолжал кричать Ваське на ухо:   
    -   Морфинг! Морфинг! Морфинг!
Лицо его тряслось, (не указано, чье лицо «трясется» – М. И., или Васьки. Впрочем, на глобальный смысл, это не влияет. Здесь и далее, кроме специально оговоренных случаев – прим. Переворотчика) по нему пробегали волны судорог, образовывая то знакомую Васькину морду, то ебло земляного. Судороги становились все реже и реже, а затем и вообще прекратились. На руках у М. И. лежал тот самый, виденный мной в земляном городе.
  - Всем  по ваннам и искать! – устало приказал М. И.- За  невыполнение приказа – две стрелы на месте!
 Беспрекословно, как истинные твари добра, мы плюхнулись в ванны -  тварить добро, варить, вариться, искать эти долбаебанные утраченные инструкции.


17

    …китайцы, пустыня, пустыня сахара. Огромное белоснежное пространство, все засыпанное сахарным песком. По ней идет-бредет сутулится, неопрятно одетый человек: кургузый пиджак отдельно от туловища, засаленные волосы, запах селедки из -под мышек. Он доползает до края белосахарности. Испуганно-унылый взгляд сквозь мутные стекла покрытых трещинами линз очков, правая дужка обмотана изоляционной лентой, скрипучий голос:  «Здгравствуй, читатель, я – Андгрей Сахагров. Я пгредупгреждал – китайцев надо было мочить еще в 1950-м! А теперь – поздно… Конечно, Москве похую, за Урал китайцы вряд ли сунутся, а здесь – полный ****ец.
  Ретроспектива:
     2004 – «дружественный ультиматум», предложение о долгосрочной аренде территорий  от сих до сих. Неуверенный отказ, трусливые апелляции, ухмылки Запада, массовая истерия, паника и бегство тех, кто мог позволить себе убежать. Жесткий паспортный режим для отъезжающих, показательные расстрелы на вокзалах, «ты нужен здесь, Сибирь – для русских!», тотальное взяточниство, активизация легальных и нелегальных узкоглазых…
2005 – «бескровная война», молниеносная экспансия. Просто, однажды все проснулись под китайским флагом. Учтивое предложение о перерегистрации оставшегося русскоговорящего населения, вежливая перепись, синяя папка-красная папка. По письменному заявлению – депортация в общем вагоне до Свердловска (личные вещи – три килограмма, возрастной ценз – от 12 до 55; маленьких можно перевоспитать, стариков перевозить экономически невыгодно).
   2008 – нагрянуло! Посписочная ликвидация лиц, имеющих высшее образование, лиц, старше 55 лет; лиц, имеющих телесные и душевные расстройства; всех лиц мужского пола.
Технологии уничтожения использовались старые, времен третьего Рейха, но с китайской спецификой – тотальное использование и переработка трупного материала. Сто сорок шесть трупоперерабатывающих заводов работали в три смены (кожа, волосы, крупные кости скелета забирала легкая промышленность; внутренности и некондиционное мясо, непригодное для кормежки элитных чау-чау в двенадцати тысячах питомников, перерабатывалось на удобрения).
Предварительно из не-людей выжималась вся сила на стройках коммунизма (разработка урановых месторождений на севере бывшего Красноярского края; лесозаготовительные работы там, где еще остался лес; осушение Байкала.      
2012 – позорный договор о сотрудничестве. Россия полностью отказывалась от территориальных претензий к Китайской Народной Империи, принимала сложившиеся геополитические реалии как должное и в одностороннем порядке объявила об уничтожении всех ядерных вооруже

19

опушке березового леса, подернутого багрянцем осеннего умирания, возможно даже – смерти и разложения, но, не смотря на это, по-прежнему прекрасного, лежал коренастый мужчина, ростом выше среднего, широкоплечий и, как говорится в народе – крупнокостный. На мужчине ладно, как влитая, сидела форма подполковника фармакологических войск особого назначения. Форма была в безупречном состоянии, лишь кое-где поблескивали разноцветные птичьи перышки. Кроме мужчины на опушке никого не было видно, поэтому стороннему гипотетическому наблюдателю показалось бы, что мужчина беседует сам с собой – задает вопросы  властным, но в то же время нежно-просительным тоном и сам отвечает на них женским голосом, прерывающимся утробными стонами, которые может издавать только женщина, которую очень долго и очень-очень хорошо ебут несколько человек. На самом деле, все было гораздо проще: Петр Зубов, прижавшись ухом к влажной и теплой поверхности, вставив *** в заранее приготовленную и выложенную мхом-ягелем ямку (идея о возможности ****ь землю, даже персонифицированную, явно заимствована у Сорокина. спрашивал совета у русской  Елены Земли.
- Что мне делать, Леночка, как в логово проникнуть? – Жарко шептал он в чрево разложившегося (термин «разложившийся» в данном контексте имеет значение – «утративший всякие нормы приличия, антисоциальный, внеобщественный») трухлявого пня. – Как врагов победить?
- Значит так, Петя, торопливо и страстно шептал в ответ сам себе Петька Зубов голосом Е. Земли – подойдешь к базе ровно в 15 часов утра. В это время все внутренние долбоебы в транс впадают. Я знаю…
Зубов поморщился, как от зубной боли и до крови прикусил нижнюю губу.
Ленка, пниво и гниво постанывая, продолжала:
- Дверь базы откроешь вот этим… Сунь руку в дупло!
Зубов засунул руку в дупло трухлявого пня по самое ни хочу, по самое плечо, нащупал там продолговатый сверток и вытащил его наружу. Он с трудом положил все норовящий выпасть сверток в карман штанов, и внутренне догадываясь, что это может быть, усмехнулся, представив, как нелепо выглядит для читателя соседство этого ключа с тем, что находится в его штанах. (Господи, ну что за уебищные оговорочки, ползанье по-пластунски вокруг да около! Всем, ****ь, ясно, что в штанах у Зубова – ***!!!) Подойдешь к базе – разденься, оставь одежду в укромном местечке, а лучше – уничтожь. – серьезным голосом продолжала Ленка. – По базе человеком не ходи… трансформируйся, не мне тебе объяснять… там найдешь комнату №16. Дверь в нее будет открытой… я позаботилась… - голос Ленки становился все тише и тише, словно она уплывала вдаль на трех мифических китах: Алексее, Андрее и Александре.
«Ну-ну, сука, ****ь поганая! - в голове у Зубова забилась, застучала в виски кроваво-красная волна ревнавести – Обо всем позаботилась. И о ключе и о дверях… проститутка ****ая!»
- А дальше. Петя, я тебе не советчица.… Там уж действуй на свое усмотрение. – грустно закончила Ленка
- Ленуля, как говорится, «не бери в голову, – бери в рот»! – преувеличенно бодро воскликнул Зубов, выдергивая *** из ямки и сщелкивая с его кончика прилипших муравьев. – Не ссы, прорвемся!
Зубов встал с сырой и мокрой от спермы Земли, и уже было, собрался идти, как Ленка тихо спросила его спину:
- Спинка, ты ведь вернешься? Я буду ждать тебя… - и  добавила, без надежды быть услышанной – Прочти что-нибудь на последок, Петя!
Отбросив нахлынувший было океан обид, Зубов с размаху упал и крепко обнял Ленку.
 «А вдруг, и вправду, в последний раз видимся?» – мелькнуло в голове.
И как в первый раз, горячо и нежно, он зашептал в волнующую трухлявость пня:
- Пошли, Господь, со мной в терпенье
В палату буйных, мрачных дней
Неси военные лишенья
И слезы кротких палачей.
Дай дозу нам, о, Боже правый
Злодейство ближнего представь
Укол тяжелый и кровавый
С твоею кротостью поставь.
И в час мятежного волненья,
Когда задрочат нас враги,
Свои тупые оскорбленья
Ты для себя прибереги!
(см. так-же стих Иосифа Уткина «Ты ставишь мне укол»)
Зубов встал с теплой Ленки, отряхнулся.
- Мне пора, Ленулечек... – Он нежно и ласково погладил травянистую холмистость. – Авось свидимся!
…Проникнуть на базу, как и обещала Ленка, оказалось довольно легко. Дождавшись оговоренного часа, Зубов подошел к серой бетонной стене приземистого здания с неприметной железной дверью. Сунув руку в задний карман штанов, он достал и развернул сверток, который ему дала Ленка.
 Матово блестя в лучах заходящего солнца, на него хищно уставилось сложное штопорообразное, закрученное во всех мыслимых и немыслимых плоскостях и измерениях, ни на что не похожее, но похожее на все одновременно, руками не трогаемое, мозгами не поонимаемое, хитромудровыебанное сооружение, приблизительно тридцатисантиметровой длины. Сплетенные в косицу тулова венчали две пластмассовые залупы, обильно смазанные лубрикантом. Зубов вспомнил, что нечто похожее он видел в древнем Египте.
 «***плетство какое-то…»  подумал он, и в ту же секунду понял, что в руках у него  хуй капитана Кошки, причем не копия, не подъебка, а настоящий хуй, которым Кошка заебал  до смерти не одно существо.
«Вот почему Кошка хвалился, что он **** одномоментно органическое и неорганическое!» - подумал Зуб, зачарованно глядя на мерно раскачивающиеся залупы. Тут же эта мысль была вытеснена другой: «А откуда у Ленки-суки столь глубокие познания в кошачьей анатомии?»
Впрочем, почти сразу Зубов вспомнил, как давным-давно, еще во времена битвы за Золотой треугольник, он видел тогда еще прапорщика Кошку, который, предварительно утрамбовав ямку в Земле черенком саперной лопатки, изготовленной, как и положено, для таких случаев из лопаточной кости ошибшегося  во второй раз сапера; подолгу, со стонами и уханьем, **** Землю,  вскрикивая что-то вроде «Небо-Земля, Смерть-Небеса, Голод-Огонь, Золото-Вонь!» оставляя после себя лужи спермы.
Пора было начинать. Зубов отложил на время пластмассовое чудо-юдо в сторону, снял китель, аккуратно отвинтил от погон четыре золотых звездочки и положил их рядом с кошачьим ***м. Полностью раздевшись, он запихал одежду под ближайший куст, поморщившись, прикрутил звездочки к левому яичку, (Устав от Внутренней Весны категорически запрещал расставаться со знаками воинских отличий, даже под страхом возможного разоблачения в результате их ношения) неохотно взял в руки сочащийся соком эбонитово-черный хуй, подошел к двери и решительно вставил его в замочную скважину.
«Да-а-а… Система безопасности – что надо! – невесело подумал он. – Это надо ж, так быть преданным своему делу, работе своей, чтобы *** на нее стоял!»
С тихим чмоканьем обе залупы погрузились в замочную скважину.
«Сейчас, главное, не ошибиться» – сосредоточенно подумал Зубов, свободной рукой вытирая пот со лба и совершая поступательно-вращательные движения ***м в скважине.
Через пару минут дверь застонала:
- Да.… Да… Глубже, глубже… Милый мой, любимый… Выеби меня, выеби как следует… Выеби и кончи!
«Выебу, выебу. – ухмыльнулся про себя Зубов. – Ввек не забудешь!»
Дверь продолжала утробно стонать, тембр голоса стал каким-то животным.
- Да! Да! – рычала она -  Какой он у тебя большой! Глубже! Глубже! Еби меня, Кошка!
«Вот оно! – радостно подумал Зуб, ни на мгновенье, не прекращая движений кошачьим ***м. – Пока все получается, процесс идентификации идет успешно!»
Он стал водить ***м в скважине чуть быстрее.
- Ой! Ой! – уже не стонала, а икала дверь. – Хорошо-то как, милый! Только не кончай в меня.… Ой, мамочка! Мамочка! Кончи мне в рот! Кошечка мой ненаглядный, Васенька!
Сердце у Зубова екнуло. Такого подарка от судьбы он никак не ожидал. На халяву получить в распоряжение имя не-друга! Об этом он мог только мечтать!
- Ой! Ой! – продолжала верещать дверь. - Еще! Еще!
Как только Зубов услышал закодированное сообщение о завершении процесса идентификации, он перестал двигать ***м в скважине. По двери прошла волна мелкой дрожи. Подождав около десяти секунд, Зубов медленно и почти полностью вытащил хуй из скважины. Дверь проводила его глубоким хлюпающим стоном. Плюнув на левую залупу, Зубов изо всей силы вогнал  хуй обратно.
- Ой, ****ь, хорошо! – немного испуганно хрюкнула дверь.
«Восемь глубоких толчков рассерженной черепахи, три медленных, неживых проникновения в нефритовую пещеру,  пятнадцать прыжков красноголового всадника…» – всплыли в голове Ленкины наставления, и Зуб некстати вспомнил, как на лесной опушку они с Ленкой отрабатывали технику открывания двери.
Выполнив необходимое количество движений, (на шестом прыжке красноголового всадника крики двери слились в непрерывный вой, в котором с трудом можно было разобрать слова: «умираю…. Все… все…. Хватит, малышка… хватит!») Зубов резко выдернул пластмассовый *** наружу. В воздухе нестерпимо запахло машинным маслом.
- Кончи! Кончи прямо на меня!!! – истошно заорала дверь.
Зубов поморщился и плюнул на раскаленную металлическую поверхность.
Слюна с шипением испарилась. Дверь открылась.
Отбросив ставшую ненужной пластмасску, Зубов вошел внутрь. Перед ним простирались бесконечные и безлюдные коридоры базы. Интерьеры ее чем-то напомнили Зубову «Duke Nukem\Lunar apocalypse», где он проходил двухнедельный цикл обучения еще на втором курсе в спецлагере – безумные коридоры, шизофренические краски, шипение пари из разорванных труб, стены, покрытые плесенью, пятна крови на полу.
Отступать было некуда!  Предварительно собрав валяющиеся вокруг предметы: базуку, уменьшитель, аптеку, боекомплект к шутгану, он подошел к раскрытым ставням иллюминатора, взглянул на далекое небо, вздохнул.
«Как я люблю тебя, моя Родина, моя Отчизна! – слезы застилали глаза – Еб твою мать! До боолли, до крови, до самоуспокоения!!!»
Широко и истово, истинно по-русски, Петр Зубов перекрестился, присел на корточки, закрыл глаза и отстранился.
 «Надо бы поосторожнее, 13 страница все-таки…» – мелькнула в голове предательская мыслишка, (в авторском оригинале, данные события происходят на 13 странице) но вскоре сознание Зубова очистилось полностью. Он был готов к трансформации.
Не открывая глаз, мысленно нахохлившись, он прижал ладони к плечам, широко развел локти в стороны, сориентировав их по двум половинам света – верхней и нижней, втянул голову в плечи.    
    Старательно разевая рот, словно бы птица с мягким клювом, пытающаяся заговорить, громко и отчетливо Зубов произнес любимую мантру:
- В годину черных потрясений
когда гниет живая плоть,
ты дай мне веру и спасенье,
не покидай меня, Господь!
Процесс трансформации начался практически мгновенно.
- Поехали! – прошептал он знаменитое гагаринское и на мгновение потерял сознание от мучительной боли.
Хрустящие перевороты во всех костях, протестующий писк выворачивающегося наизнанку тела, дробная полоступь перекручивающихся слева-направо ДНК. Неудержимо хотелось чесаться, но ладони намертво приросли к плечам. Пробегающие по всему телу волны жестокого зуда сопровождали процесс оперения. На этом этапе, Зубов (вернее меняющийся Зубов) почувствовал, что обосрался. Сразу стало полегче, а через несколько минут вообще все закончилось.
По холодному бетонному полу, «мультипликационной походкой» (явно спизжено у Довлатова) расхаживал огромный, размерами с дога, ярко-пестрой окраски, петух. Стальные когти пронзительно и противно скрежетали по бетону. Из ярко-красного гребешка тускло переливала в четыре золотых звездочки горячая петушачья кровища. Роскошное хвостовое оперение небрежно волочилось по полу.
Петушатина стробоскопически  повертел головой, отряхиваясь от ненужных воспоминаний, широко взмахнул крыльями и, подняв облако пыли, взлетел под потолок. Сделав обзорный круг, он выбрал нужное направление, и полетел, ловко разбивая клювом попадающиеся по пути осветительные лампы на длинных витых проводах.
 «Ну их на ***, - неспешно текли в маленькой головке петушиные мысли, - на всякий случай побью их. Мне все равно, я куриной слепотой не страдаю. Так, на всякий случай…»
Не переставая размеренно махать крыльями, Зубов с благодарностью вспомнил М.И., и еще раз подивился его прозорливости: теперь, пролетев четыре уровня темных коридоров, он распознал в них тот самый «lunar apocalypse», а поскольку всех врагов здесь Зубов перехуярил еще на втором курсе, то путь к цели был относительно спокоен, если не считать обрушившихся кое-где стен и струй горячего пара, бьющего из разорванных монстрами труб.
Вскоре, подлетев к очередной двери, Зубов разглядел на ней картонную табличку «КАБИНЕТ №16», чуть пониже – «капитан Кошка», еще ниже – «долбанный пидор» и символ: пустые песочные часы с обломанными стрелками.
Приземлившись, Зубов толкнул лапой дверь. Как и обещала Ленка, она была открыта. Петух повертел по сторонам головой. Коридор был пуст.
«Действуй!» – приказал сам себе Зубов и вошел внутрь.
Огляделся… Кабинет как кабинет. Стандартный рабочий кабинет военного функционера средней руки этой ****ой психотронной войны.
«Да, Кошка, - злорадно усмехнулся Зубов, - не жалуют тебя здесь. Это тебе не китайцев сотнями в Амуре топить!»
Зубов, не торопясь, подошел к полуразвалившемуся столу, более уместному где-нибудь в кладбищенской конторе, взлетел на железный табурет с привинченными к полу ножками. Наглухо заложенные неровной кирпичной кладкой окна абсолютно не пропускали света, но Зубов сумел разглядеть висящую на стене черно-белую любительскую фотографию в изящной рамочке из большеберцовых костей человеческих зародышей: черный Гагарин, с намертво приклеенной знаменитой улыбкой, крепко-крепко обнимает белого Маяковского.
«Да-да! Двойники астральные, еб вашу мать! – Зубов решил вернуться к этой фотографии попозже.  Ну, Володька, ну сука! Я с тобой еще разберусь!»
Зоркий птичий взгляд привлекла стоящая на полу красная пластмассовая корзина для мусора с отломанной ручкой и заменяющей ее куском веревки. Зубов хищно кинулся к ней, ударом лапы перевернул, но та была пустая. Сердце предательски екнуло, – что-то было связано с этой корзиной; мучительно-сладкое, один из возможных вариантов развертки.… Копаться во всем этом мусоре Зубов не хотел, не мог, да и не было особого желания. Так, ****ь всякая: женское имя, символ Солнца, 76, картонная боль и эфемерное наслаждение…
Зубов затряс шелковой бородушкой: «Хорош. Дела делать надо!»
Нетвердой походкой он подошел к левому ящику стола, долго и открывал и выдвигал его неприспособленными к этому занятию лапами, наконец, достал из глубины ящика то, за чем пришел: потертую коленкоровую папку с надписью красным на черном: «ДЕЛО № 02V00»
Дернув клювом за тесемки, Зубов с трудом разлепил склееные листы бумаги. На пол посыпалась всякая ***ня, положенная в папку для отвода глаз, как то: непонятные листочки, трогательные мышата, слепленные из обсосранных туалетных бумажек, порнографические открытки, среди которых Зубову особенно понравилась одна, изображающая мастурбирующую с помощью хрустального хера женщину, которая подглядывала, не слезая с унитаза, за совокупляющимися бараном и змеей.  Лишь сконцентрировавшись, Зубов сумел разглядеть во всем этом бреде небольшой, размерами с горошину, стабилизированный кристалл концентрированной кислоты.
Зубов аккуратно пододвинул кристалл к себе, пропихнул под него открытку и склевал его, заодно пробив в порноотверстии бабищи великолепную дыру, куда сразу же устремилась змея, оказавшаяся змеем, состоящим из одного ***. Кристалл нежно соскользнул в желудок. Зубов поерзал, устраиваясь поудобнее, остановил внутренний диалог, и не мигая, уставился в одну точку.
Вскоре наступила эрекция, а в голове раздались голоса:
- Мур-мур-мур! Фамилия! – тупым ножом вспорол тишину властный мужской голос, принадлежащий, как  без труда догадался Зубов, капитану Кошке.
- Н-н-николаенко… М-м-ма-ма-максим… - ответил тихий, шмыгающий носом мальчишечий голос. – Максим Геннадьевич…
- Мяу! Я те дам  «Генадьевич»! – хлесткий звук удара, испуганный мальчишечий визг, еще удары. – Я те дам, «Геннадьевич»! тебе, сука, фамилию велено сказать было! Мяу!
- Товарищ капитан! Товарищ капитан! Не бейте, не бейте! Я все скажу… - истерично завопил мальчишка. – Только не бейте…
- Бить, сученок, мы тебя все равно будем, - размеренно заговорил Кошка, - а от тебя зависит, как и сколько мы тебя бить будем…
Раздался звук падающего тела и голос Кошки:
 - Поссы на него, Митя!
Чуть слышно раздался треск, и Зубов понял, что какой-то неведомый Митя расстегивает ширинку. Затем зажурчала струя воды, падающая на что-то пофыркивающее.
- Очухался, товарищ капитан! – звонкий, полный юношеского задора и оптимизма голос, принадлежащий Мите.
- Вижу. Подними и привяжи его покрепче.
- Слушаюсь!
Минут пять было тихо. Зубов разобрал лишь слабые стоны и шуршание. Наконец, раздался голос Кошки:
- Ну, гаденыш, а теперь рассказывай!
- Товарищ капитан, я не виноват… не надо!!! – Свистящий звук удара прервал мальчишку. – Не надо! Не бейте! Я все скажу… меня под Псевдоачинском контузило, а очнулся я уже там…
- Где «там», сука?!
- Там.… Там, товарищ капитан, темно и сыро было… Нас сначала в вагоне везли, Коля там умер, а места не было, мы стояли тесно, он тоже стоял… потом из живота, он лопнул, черви полезли, а его от нас не убирали, сколько ехали, не знаю… почти все умерли, выгрузили человек двадцать…
- Дальше!
- Нас охранники в колонну по двое построили, всех по бокалу Coca-Cola выпить заставили. Мишка пить не хотел, так они ему живот штыком вспороли и  Pepsi  туда налили.… А потом машина подъехала. Белая, дверей много. Меня  по телевизору, когда заставляли смотреть, я запомнил, «Линкольн» называется. Охранник подбежал, двери открыл, а оттуда эти двое вышли, хельрайзеры… Мама! Мама, мамочка! Я больше не буду! Мама! Мама! Забери меня отсюда! Мама-а-а-а-а!!!
- Митя, ебни ему раз, чтоб заткнулся!
Тяжелый звук удара и весело-удивленный Митин голос:
- Товарищ капитан! Он обосрался весь!
- Отойди! Ну, очнулся?! Слушай внимательно, Максим. От того, что и как ты мне расскажешь, очень многое зависеть будет. В том числе и жизнь твоя, и реинкарнация. Понял?
- П-п-понял… Товарищ капитан, только не бейте больше, я все скажу!
- Давай-давай, говори. Кто из машины вышел?
-  Я  г-г-говорю, хельрайзеры…
Зубов скорее почувствовал, чем услышал немой вопрос Кошки:
- ???
Митя продолжал:
- Од-дин высокий, н-н-нерусский, черножопый. Нос большой, глаза в упор смотрят, пиджак на голое тело одет… цепь на груди золотая, я таких больших никогда раньше не видел. И босой, честное слово, товарищ капитан, босой!
- Верю. Дальше!
- В-в-вот. А второй – низенький такой, толстый. В костюме кожаном, обтягивающем. Лица не видать, только гвозди из черепа торчат,  весь в заклепках, молниях, весь ремнями перетянут. Инженер… В одной руке –  нож большой, кривой как серп, а в другой руке – молоток сжимает. Его нерусский за цепь держал, а конец цепи, похоже, за кольцо железное приделан был, а кольцо – в носу…
-  Так… Понятно. Дальше рассказывай.
- Построили нас в колонну по двое, перекличку сделали и погнали от вокзала в сторону, километра три бежали. Возле строений с забором остановились, там что-то вроде проходной было. Ворота синей краской покрашены и звезды красные. На воротах черным написано: «Добро пожаловать на горлорезку!» Тот, который нерусский, в костюме на голое тело, стал нас по одному вызывать и за проходную заводить. Там крики, шум, хлопанье какое-то. Один, Леша, не пошел, и нерусский ему сразу горло перерезал… Я, когда за проходную зашел, подумал, что это… с ума сошел. Там нам палке птица большая сидела. На петуха похожая, только большая очень. И когда я зашел, она сразу клевать меня начала, в лицо, в руки, вот.… Вот и это…
Зубов поморщился, как от зубной боли.
- Говори! – продолжалось действие кристалла голосом Кошки.
- Вот, тогда она мне глаза и выклевала. Больно очень, мамочка, было, кто-то, мама мне соль в рану бросил, а потом нас повели, слышал, как ворота открыли, завоняло сильно протухшим чем-то, и птицы кричали…
- С этого места, Максим, пожалуйста, поподробней. Митя, налей ему стакан молока.
- С-с-спасибо, товарищ капитан. Я маму увижу? Ну, то есть, встречу ее?
- Увидишь. Рассказывай дальше.
- Нас в загон заперли. Мы стоим, плачем, ничего не видим. У друга моего, Миши, крыша поехала. Про Золотого Петушка сказку петь стал.  Тут тот, который кожаный, я по голосу узнал, называет мою фамилию. Меня за руки хватают и к нему подводят. Я плачу, ничего сказать не могу, а он ласково спрашивает: «Не плачь, Максим, все хорошо будет. Ты только скажи, почему от вакцинации отказался?» Я ему говорю: «У меня папа – фармаколог, мама – учитель химии. Они всегда против вакцинации были, считали, что человек только один мир видеть должен…»
- Ну-ну, - хмыкнул Кошка, - ты продолжай дальше.
- Тут нерусский говорит кожаному: «Слушай, Саша…- он, товарищ капитан, очень плохо по-русски говорил, с акцентом -… давай этого поросенка сразу зарежем!» А этот, Саша, отвечает: «Сегодня, Муса, я решаю. Ты займись пока остальными, я их личные дела изучил. Они все вакцинированы, так что ограничимся ревакцинацией и открытием третьего глаза, а потом – снова… на любовный фронт. На передовую! Только не забывай, - говорит, - фиксировать варианты подбора ИГЛА!» Сам засмеялся, ласково мне говорит: «Пойдем, Максимка, я тебе щенка покажу!»
И тут, товарищ капитан, в воздухе что-то свистнуло, мне в шею укололо сильно и дернуло. Я упал, руками за шею схватился, чувствую, что крюк железный в шее сидит, и тянут меня за него… Я на четвереньках пополз… Товарищ капитан, можно еще молока?
- Митя, налей ему.
Булькающий звук.
- Спасибо, товарищ капитан! Я три месяца, кроме  Coca-Cola ничего не пил!
Тут произошло то, за что Зубов корил себя все оставшиеся страницы: на мгновение, на секунду, на столетье, он заснул.… И снился ему сон, где он был Бог, поющий Бог. Бог восьми песен, песен пустотной любви:
Пдбен призрачнй дрге
Из ниткуда в никуда
Как лбвое стекл автмбиля
Разрываю прстранств
Искажаю время
Превращаюсь в бабчку
Лечу
Праженный недугом великлепия
Непстижимсти кружающег мира
бнимаю вздух
Играю с ветрм
Шепчу пд клесами
Разбиваюсь  стекл
Разгадываю загадку –
Все дальше и дальше
Все выше и выше
Все ближе и ближе
Винватых нет
Все един и неделим
Все чудесн  и прекрасн
Тайн больнее нет
Нет

тпустите меня
Я хочу дмй
Эта пгня за прпускм в счастье
Кгда нет ни счастья, ни снв, ни любви
Все затихает
Все бесплезн
Сам брвал себе крылья
Летать перестал
Н хдить не решился
Сбежали все буквы магических снв
Пребразился
В плену безуслвных рефлексв
Винватых нет

Псмтрев за гризнт
Никму не гври
Чт там увидел
Прбежав пд радугй
Лишь наплни карманы
Ее разнцветными бусинками
Леденцами смеха
Прйдя сквзь зеркал
Не трпись взвращаться братн
Ты тльк чт там был
Ты тльк чт оттуда
Ты тльк чт куда
Ты тьк чт куда
Из никуда в никуда
Ведут едва заметные трпинки

Я вырвал сердце из свй груди
Самверенн пдумав
Чт смгу жить без чувств
Ктые но рождает
Н ледяная пустта
Заняла ег мест
Сквала душу
станвила часы
Я пнял, чт не мгу жить без любви
Мне нужна Любвь
Я хчу любить
Н был пздн
Та, ктрую любил, ушла
Ее пугала
Мя замерзшая душа
Стеклянный взгляд
тсутствие сердца
Я птерялся в ледянй пустыне
Я не мгу заплакать –
Слезы божгут ладни
В мих венах гудит прнзительный ветер
Прнсятся звезды динаквых снежинк
Я дин, и кт меня сгреет?
Жги палчки, жди
Будет любвь
Прснется
Будит весна

н хтел пдарить ей слнце
ставив себе свет луны
на смтрела, не мигая на слнце
Всемь минут пустты
ни жили в дном грде
Н на разных ег плюсах
ни мечтали б днм и тм же
Н встречались лишь в утренних снах
ни слышали, ничег не слыша
Шепт бумажных бабчек
Северный ветер
Рев пустты
Злтая пыльца слв
С неумел раскрашенных крыльев
ни смотрели друг другу в глаза
Лишь неясные тени
Прхдили мим
Закрывали двери
Грустн улыб я тварь пидерсия чмо болтное смертное говно залупа ****ь поганаяались
Плакали, смеялись
Чт-т кму-т гврили
Где-т кг-т любили

Мя любвь на кнчиках пальцев
Невесмая и невидимая
Пдншу ее к глазам
Нежн сую сви злтистые крылья ей в жпу
Шепчу снвные слва
Зажмурив глаза – пустта
Стиснув зубы – скрип песка
Сжав кулаки – крвавые камни
капли
Шаги времени
И стру в пршк
Влшебные узры, нежные крылья
Панический шепт
П днму трублю ненужные пальцы
Черн-беле сердце
Делит все пплам
Ночь – Любви
День – Надежде
Вечер – пьяным бгам
Эти быстрые губы шептали не мне
Слью ском
Играл всерьез

на прилетела
Сбежала т радуги
Капля святой кислты
Слеза свершеннг
Мертвг бга
Бга вселенскй любви
Ее абслютн пустая задача
Меня вертикальн пржечь
Пд землю уйти
Чтб нырнуть снва в неб
С другй стрны земли

Ты ме перве
Или пследнее
Саме нежне
Снежн любиме
Д псинения
Стихтврение
Чт мне сказать?
Любви без бли не бывает
Любвь без бли
Любвь без слез
Бес напряженных расставаний
Млчания глаза в глаза
бычнг страха их не увидеть
Быть мжет, я сгрю
Н ппытаюсь сжечь тебя
Чтб не сталсь незаживающих ран
Я сам сдираю с них крсты
Глубкие шрамы
т твих улыбающихся глаз
Я растптал твю улыбку
Тви бманчивые руки
Нвые раны
Старые шрамы
Где мя музыка?
Эт мя
Пследняя песня

…сколько времени Зуб провел в неподконтрольном пространстве – он так и не понял. Тревогу вызывало и неясное происхождение, непонятный путь и способ возникновения в сознании этих песен.
Немного поразмыслив, Зубовы пришел к выводу, что виной всему – микроскопические клочки бумаги с фрагментами изображенного на них порноотверстия баба. По-видимому, использовав открытку с ее изображением в качестве мягкой подкладки под кристалл, (чтобы не повредить нежный, полностью не окрепший, после трансформации клюв о бетонный пол) он случайно проглотил несколько волокон бумаги вместе с кристаллом. Причудливая комбинация содержащихся на клочках бумаги порнообразов, хаотично вплелась в закодированную кислотным способом информацию о допросе Николаенко, и породила всю эту ***ту с песнями.
 Зубов посмотрел себе под ноги и удивленно вскукарекнул,– сила воздействия песен на его разум была столь велика, что, находясь во сне, он не только кукарекал, как дурак, эти песни на всю базу, но и выцарапал их текст на полу. Времени ликвидировать тексты не оставалось, седьмое чувство подсказывало, что песенное кукареканье, несомненно, услышано, и что враг («Сдохни, булочка! – исступленно бились мысли – Сдохни, коврижка поганая!») будет здесь с минуты на минуту. Зубов попытался сконцентрироваться, но в голове лишь расплывались кислотные обмылки:
-…остались вдвоем. Холодно стало и тишина. Тут он мне и говорит: «Максим, место, где мы находимся, как ты понял, называется «Горлорезка». Располагается оно на территории бывшего мясокомбината, поселка Ужур. Теперь  здесь наши желтолицые братья оборудовали трупоперерабатывающий завод «Убо Хол» имени Дао.
 Всех твоих товарищей сейчас повели в убойный цех. Там их повесят на крюки, они «люстры» называются, включат конвейер, люстры с живыми (так требует технология) людьми медленно поползут вдоль конвейера, а за ним – наши, специально обученные и подготовленные люди. Первый – горло надрезает, чтобы кровь вытекла, отрезает голову и кидает в сторону. Там из нее язык вырежут, а остальное – на *** никому не нужно. Чувствуешь, как воняет? Это головы гниют. Дальше надрезы на запястьях и лодыжках делают, брюхо распарывают и требуху выпускают, а конвейер уже к барабану подъезжает. Кожу крюками цепляют, а барабан ее как носок стягивает. Все мышцы видно, все трясется, пар идет…красотища! Затем  тушки ваши водой из шланга моют, и сюда везут, в холодильник. Вон тут вас сколько!»
Тут, товарищ капитан я заплакал опять, а он хохочет. «Слышишь, - говорит, – я туши замороженные раскачиваю!» И стук такой, как бревно о бревно ударяется.
 Потом он, товарищ капитан, какую-то ***ню говорить стал: «Ты, - говорит, – не бойся, ты мне нравишься очень. Я – говорит, – отпущу тебя, только вот поцелую у тебя мальчика твоего…» И хуй мой в рот себе берет. Я ему говорю: «не надо…» А он тихо так: «Зови меня Сашей… Какой он у тебя маленький, холодный… ты, если хочешь, посикай мне прямо в рот...»
- Вот, ****ь, гадость, какая! – сплюнул Кошка.
 «Саша, не надо,  - говорю я ему – не надо…» А он задышал тяжело, выпустил *** мой изо рта и просит: «Плюнь мне в рот! Сделай божественный плевок!» Мне совсем плохо сделалось, я не понимал уже не чего и плюнул куда-то вниз, на голос. Он задышал часто-часто, руки мои схватил и положил себе на жопу и спереди. И гладит ими себя.… А хуя, товарищ капитан, у него нету!
- Женщина-Алексина… - буркнул Кошка. – Валяй дальше.
- Тут я слышу, дверь железная заскрипела, тот, высокий,
который в белом костюме был, пришел. Что-то злое по своему закричал…а я, Вы простите, товарищ капитан, в это время **** этого… эту.… Как Вы назвали, Алексину… он с *** соскочил и кричит: « Муса, Мусенька, успокойся, это совсем не то, что ты думаешь!»
Тут они драться начали, нерусский все кричал, что убьет его, а тот плакал и говорил, что только его, «Мусеньку мою» любит…
- А ты?
-  Я крюк из шеи вырвал и побежал. Бегу, холодно, кругом тела человеческие висят. Я до стены добежал, вдоль нее пошел. В дырку какую-то вылез. Потом, когда тихо стало, я понял, что ночь наступила. Я пошел на звук поезда, там меня ваши и взяли…
    - Молодец, Максим. Ничего не бойся. Сейчас я тебя убью. – Тонкий вскрик, звук выстрела. Шипение.
Больше на кристалле ничего не было.
      Подождав еще несколько минут, Зубов открыл глаза. Времени совсем не оставалось. По тому, как неудержимо хотелось кукарекать, он понял, что сейчас около четырех утра. Кое-что, однако, оставалось неясным. Во первых: ничего не было известно о родителях этого несчастного мальчишки. Тем более этот странный отказ от вакцинации, явно инсперированный ими. Во вторых: как много узнал Кошка о Мусе с Сашенькой? В третьих: когда, на каком этапе, в какой момент, в каком бою этой ****ой психотронной войны разошлись пути-дорожки старых боевых товарищей Зубова и Кошки. Почему они, делая одно важное, ****ь! *****! *****! дело, оказались по разные стороны баррикады?!  Неужели Кошка, опытный  drug-warrior до сих пор не распробовал, не осознал, что  COCA-COLA и PEPSI-COLA – это одно и тоже! Ответов на эти вопросы Зубов не знал. Пока не знал.
Взгляд его зафиксировался на четырех бумажных мышатах, выпавших из папки.. “Ну-ка, ну-ка, посмотрим, кто ваш папка…” – пропел Зубов и подцепив когтистой лапой одного мышенка, поднес к глазам. Мышенок испуганно пискнул. Острое петушачье зрение позволяло различить, что туалетная бумага, из которой был сделан мышенок, покрыта коричневыми разводами букв.
“Ай-да Кошка! Оригами, еб твою мать!” – восхищенно подумал Зуб, догадываясь, что за информацию скрывают эти мышата.
За дверью, в глубине коридора, раздались шаги. Еще далеко, но все ближе и ближе. Зубов понял, что пора уходить. Взмахнув крыльями, он подлетел к фотографии Маяковского и Гагарина и со всей силы клюнул в улыбающуюся харю Поэта Революции. Стекло треснуло и выпало из рамки, помещенное в нее лицо Маяковского искривилось и исчезло, а знакомое всему прогрессивному человечеству улыбчатое белозубие первого внетелесного  путешественника в пространстве как-то тихонько-тихонько отклеилось и стекло в грязно-синие разводы краски на стене. Зубов удовлетворенно уклювнулся.
   Шаги становились все ближе. Упав на пол, Зубов за две секунды (на полную трансформацию времени не оставалось) превратился в помесь крысы и петуха, что-то приказующе пискнул бумажным мышатам, и нестройной колонной все ринулись в ближайшую трещину между мирами. Дверь с грохотом


ɷ 22

Свободное время врагам не сдается
Последняя дырка, смешная лазейка
 Пространство легко и взахлеб продается
Сквозь пальцы под землю шагнула копейка
И мне прошептала слепая удача:
«…попробуй поверить в свой собственный миг. Нельзя умирать, если можно погибнуть. Ослепительная, чужая, недоступная, желанная.
Взгляд, улыбка, прикосновение
Обоюдное желание
Необъяснимое везение
Губы, губы, глаза, улыбка, волосы, - ищи!»
Все ниже
Все выше
Все дальше
Все дольше
Все громче
Все тише
Игра в осторожность
За звездами – смерть
Вас можно, возможно
Предчувствие – ложно
На солнце нельзя не смотреть
Нет бога кроме истины
Нет правды, кроме любви
Я тебя вспомню
Частичка меня – в тебе
Частичка тебя – во мне
Навсегда.
И когда снова погаснет солнце, кода этот мири превратиться в ничто, две безгрешные частички снова найдут друг друга.
Две искорки
Две точечки в пустоте.


67
 

 один человек, а еще он любил выращивать цветы. Когда он был добрым, цветы тоже вырастали добрыми, когда злился на Иисуса, изгоняющего бесов из мальчика, цветы вырастали пурпурно-красными. (Самым-самым мудаком и уебком из небесного племени, несомненно, был так называемый Иисус Христос. Будучи низвергнутым, с небес на их противоположность – на Землю (истинный ад), он  совершил самое страшное деяние - даровал людям несбыточную надежду на счастье, неисполнимое желание любви, недостижимую цель - коммунизм. Никакого счастья на Земле и покоя в душах несчастных людишек никогда не будет. По умолчанию. Не может на черном листе быть чуть-чуть белого. Шестая Межцерковная конференция. Ватикан. 2002г. от Растворения ***ва.) Однажды, человек полюбил одну женщину и вырвал с клумбы все цветы, чтобы посадить там цветок любви. На клумбе вырос великолепный цветок, цветок удивительно-красный, цветок-Любовь. Про этот цветок узнало очень много людей, они приходили из разных мест и любовались на него. А в это время любовь, поселившаяся в сердце человека, практически полностью его сожрала, (возможно, бранное слово (если речь не идет о животном)) выпила. Человек даже не приходил попроведать свой цветок-Любовь. Семена, приносимые ногами людей из дальних стран, ветер заносил на клумбу, и на ней выросли разные сорняки, чертополох и даже деревья. А человек все не приходил и не приходил. И цветок затерялся среди других цветов. Однажды, человек случайно проходил мимо клумбы и неожиданно вспомнил, что где-то там, среди зарослей, растет его цветок Любви. Человек понял, что должен его найти и стал вырывать все подряд, что выросло на клумбе. Все подряд, что выросло вросло заросло зарос волос лос    сол мол   кол  бол   гу   хоу хол убо хол вробо молобо бо ро со коло в одних цветах он узнавал свой цветок доброты, цветок счастья, грусти, страха, ненависти, цветок-хуй, цветок-****а, цветок-хуйня, цветок-****ец, цветок-хуесос, хуеглот, хуеплет, охуевший, охуительный, хуевый, хуярить, ****отня. ****атый, о****еневший, о****ень, ****острадалец. И вырвав все растения, человек понял, что забыл, как выглядит его цветок Любви, потому что любовь, поселившаяся в его сердце, и родившая этот цветок, сожрала (возможно, бранное слово (если речь не идет о животном)) его сердце полностью. Глядя на пустую клумбу, человек плакал.
…в то время идея анального секса перешла у него в разряд навязчивой, из потных сновидений – в мокрую неудовлетворенность. Как-то раз, во время планового полового акта осуществил неосознанную псевдозамену – засунул свой палец (почему-то он представился ему в тот момент «золотистым крылом») ей в жопу, в очко, в anus, в дырдочку, в шоколадку.
Кончив, лежали друг на друге, но в некотором отдалении, преодолевая естественную и закономерную волну взаимного отвращения. Она, скорее всего, имитируя страсть, стала посасывать пальцы его рук и через некоторое время спросила: «Почему у тебя палец горький?» Он, с неловким смешком (Ловили ловко в мешок - не ловилося. Ходили неловки с мешком – не любилося. Не люби лося -  люби девочек) ответил: «не знаю…»
Пили довольно долго, практически не закусывая. Из мезозоя – в кембрий. Пили там, пили здесь, бесцельно мигрировали. Удивленно тело вдруг захотело «любви» и развернуло к двум(?), сидящим за соседним столиком женщинам. Анималистический диалог, больше всего походящий на тетраклонированный монолог тиранозавра. Шли вчетвером(?) по мертвому городу – не помню – женщины пригласили к себе в логово, купили водки и зачем-то презервативов – не помню – синегнойная пещера, ритуальные поцелуи, намеки на групповой секс и вопросительный отказ, воспринятый с внутренним облегчением – не помню – подсознательное опасение за качество эрекции – не помню – обоюдный кисловато-сладкий оральный секс среди туш убитых животных. Презерватив на члене, эрекция недостаточная – не помню – презерватив сморщился и мешает. Гандон – на ***! (В смысле – презерватив снят и выкинут.) полуэрегированный хуй удивленно втиснут в ****у, ****а как ****а, обыкновенная ****а. С недоверием воспринимаемый периферией сознания ее шепот: «Какой он  тебя большой, как хорошо, глубже, я его чувствую!» Какой, нахуй, большой! Он сейчас из ****ы вывалится! Ебу, ебу, ебу. На спине, на боку. В ****у, в жопу. В ****у, в жопу. Кончить не могу. Кончить надо. В пещере жарко Вспотел. Ебу. Ебу. Ебу. Кончил.
 Как известно, проблема заключается в сосуществовании плюс-твочества и, соответственно – минус-творчества. Если первое направлено на «возвышение» конкретного индивида, на развитие «духовного, доброго, вечного», то задачи второго – абсолютно иные. Конечная цель как ПТ, так и МТ состоит в выведении стандартизированной психики индивида за узкие рамки, программируемые социумом (среднестатистической совокупностью индивидуальных душевных характеристик)
Исходя из предложенной М. Гольджи схемы  сосуществования индивида и общества, как нахождение индивида внутри и вне общества, причем первый вариант подразделяется на полнейшее подавление индивида превосходящими силами социума, или же индивид практикует искусство тотальной мимикрии, способность носить  в кармане по искустно завернутой дуле, по килограмму первосортного говна, оставаясь кристально чистым и абсолютно свободным от диктата окружающей социосферы, а второй вариант столь редок, и смельчаки, выбравшие его, в большинстве своем гибнут, как глубоководные рыбы, вытащенные наружу, поскольку парадоксальность ситуации в том, что при отсутствии всякого давления со стороны социосферы, присущая человеческому существу ментальность стремится занять окружающую якобы-пустоту, а без должной подготовки, или специальной процедуры (например, вакцинация C-C\P-C по стандартной схеме) это оканчивается абсолютным растворением в ней.
Таким образом,  становится абсолютно ясно, что для  реально существующей надстройки абсолютно безразличен вектор направления движения ПТ или МТ. Обе категории творчества способствуют перемещению индивида в пределах социосферы, а наиболее выдающиеся, обладают свойствами выводящей за рамки, наряду с сильнодействующими психотропными препаратами, процедурами и мистери

25

реальности факта превращения в чудовище – не в метафизическом понимании этого слова, а в банальном, «общечеловеческом» смысле: в ужасное, покрытое слизью, с чешуйчатым хвостом и трехголовым ***м, чудовище.
Анализируя случившееся, Николай неизменно возвращался к тому моменту, когда, перебирая ставшие ненужными в какой-то момент, и якобы забытые и потерянные  вещи, (см. у П. Пепперштейна «Пассо и Детриумфация») он неожиданно наткнулся на старую, еще черно-белую фотографию, с загнутыми и отломанными краями, словно линиями судьбы, покрытую трещинами отставшего глянца.
На фотографии был запечатлен он сам: мальчик, примерно 4-5 летнего возраста, в темных, до колен шортах и колготках, жилетке, светлой однотонной рубашке с короткими рукавами и с огромным бантом-бабочкой на шее, в котором читалась спокойная и достойная уверенность его родителей, что уж у их сына все получится, все будет  заебись, по плану – здорово и вечно.
  Качество фотографического изображения основательно пострадало от соприкосновения с реальностью – из,  несомненно, окружающих мальчонку предметов уверенно можно было идентифицировать темный, без орнамента, палас, под ногами  ребенка и контурное изображение персонажа детских сказок, висящее над его головой. (Как Николай не барахтался в омуте памяти, прозвище этого большеухого коротышки так и нем всплыло).
Редкие, светлые волосенки на голове мальчишки непослушно топорщились, улыбка…
Вот тут-то и нахлынуло! Улыбка! Так улыбались когда-то все! Что может быть страшнее этой улыбки! свет! один лишь свет! Ни капли тьмы, никаких драконов, пистолетов, протезов, боли, страха, лишь свет! Свет! Свет! Чистые, как две звезды, глаза, отражающие в себе абсолютную истину, не пораженные слепым бельмом предрассудков, суеверий, похоти, водки, водки, водки, похоти, водки, водки, необходимости предательств и обязательности ста тысяч грядущих смертей.
Метаморфоза завершена полностью, обратной дороги нет, истина – смерть, смерть – осознание, осознание – бред. Бредущий бродом бутерброд, бредит, вспоминая рот. Где позавчера, откуда послезавтра, только игры в ночи, плач у стены Влюбленных, обгоревшие спички, от рассвета до заката, от стены – до автомата, между сном и пистолетом, между берегом и бредом, у бессмысленной столицы, сны разорванной странницы, вдох на выдох, вздох на выздох, вход на выход, заплачь палач не плач, заплачу пяточками, голыми пяточками по первому снегу, положи на веки-века медные денежки, засыпай во сне песком, молоком, вечерком, поливай кипятком. Эх, была, не была жизнь! Проглоти куском, высри.
И шел мясистыми лесами
Вдоль оврагов, сквозь ручей
Изумлял зверей словами
Говоря, что Бог – ничей
Сгоряча бросался в землю
Чтоб не выпустить вопрос
До кровавой пены вгрызался
В переплетение корней
Червей
Костей
Зарытых, забытых кладов
Сгинувших, сгнивших трупов
Опавших, пропавших листьев
Кустов
Кругов
Писал? Стихи? О любви?
Без слов. Демон букв
Лишь тень на стене
Шаги по воде
Дым от свечи
Пепел травы
Знакомые санитары, работающие в морге, собирали все эти стишки, герметично упаковывали в пластиковые бутылки из-под Coca-Cola, и зашивали их в распотрошенные внутренности умерших раковых больных.
Дыра в голове.
Кто бросит камень первым?
Увидев, что фотография может испортиться от капающей на нее из полуприкрытой пасти кислотосодержащей слизи, Николай аккуратно подцепил ее когтистой лапой, сделал неудачную попытку смахнуть налипшие на нее чешуйки со своей шкуры, и тяжело вздохнув, пополз обратно в логово, волоча за собой недавно регенерировавший хвост.
 

…факта собственной смерти пришло к Константину ( от греч «constanta» - постоянная) буднично и спокойно. Никаких тебе мистических переживаний и истерик с битьем головой о внутреннюю поверхность крышки гроба, ни света в конце тоннеля, в конце концов, ничего этого не было. Константин лежал в гробу. Он знал, что умер, а не погрузился, например, в летаргический сон. Знание не было результатом долгой и противоречивой работы головного мозга, и поэтому было истинным, настоящим. Мог ли он в своем новом положении шевелить руками и ногами, открывать и закрывать глаза, кричать? Совершать эти действия у Константина не было никакого желания, как не возникает мысли у живого человека дышать под водой.
   По истечении определенного времени, Константин почувствовал, что на слизистых оболочках губ, глаз, половых органов, на мошонке, на концевых фалангах пальцев начался процесс высыхания. На склерах глаз все отчетливей проступали тусклые, желтовато-серые равнобедренные треугольники, основанием обращенные к радужной оболочке – пятна Ларше. Уплотнялись, сморщивались, приобретали буроватую и фиолетовую окраску и другие подсыхающие участки, формировались плотные буровато-желтые, западающие участки кожи с просвечивающими кровеносными сосудами, так называемые «пергаментные» пятна. Щекочущее чувство под мышками указывало на начинающийся распад организма под действием гидролитических ферментов, их дезорганизацией и сдвигом рН в кислую сторону.
Константин ощущал, как его органы и ткани постепенно размягчаются и разжижаются: первоначальные признаки аутолиза довольно быстро проявились в поджелудочной железе, в селезенке и надпочечниках. Внутренне улыбаясь, он понял, что посмертный гемолиз по существу является проявлением аутолиза. Новые ощущения внизу живота (как будто мучительно обоссался во сне и горячая моча стекает по бедрам) не оставляли сомнений: действие пищеварительных соков желудка и тонкой кишки обратилось на собственно слизистую оболочку, лишившуюся после смерти защитных барьерных функций. С началом долгожданного процесса самопереваривания, Костик окончательно осознал, что умер. Капля за каплей, с тихим похрустыванием, желудочный сок просачивался в пищевод, глотку, трахею, а оттуда – совершенно беспрепятственно в легкие, обуславливая их эзофагомаляцию, «кислое» размягчение.
     В толстой кишке вовсю шло гниение: образовывалось огромное количество сероводорода и этилмеркаптана. Соединяясь с гемоглобином крови, они образовывали сульфагемоглобин и сернистое железо, имеющие грязно-зелено-бурую окраску. Костя заметил, что в подвздошных областях и по ходу крупных сосудов появилось зеленоватое окрашивание, образовалась гнилостная венозная сеть. Вскоре, гнилостные газы проникли в подкожную клетчатку, как бы раздули ее, особенно в области лица, губ, живота, мошонки и конечностей.
«Интересно, что бы сказала Лариска?» – мелькнул в голове хвостик последней убегающей человеческой мысли. Вся кожа Костечки приобрела грязно-зеленую окраску, кое-где эпидермис начал отслаиваться, оставляя после себя пузыри с серозно-кровянистым содержимым. Пузыри лопались с тихим печальным шелестом, обнажая влажную, буровато-красную поверхность.
 Желудок, кишечник, легкие, печень, сердце, а особенно – головной мозг, стали как бы «пенистыми», приобрели грязно-зеленую окраску, разжижились.
Приблизительно через два года ткани  и органы «Константина» приобрели вид распадающейся однородной грязно-серой массы, растворяющейся и вымыва я тебя люблю я тебя ненавижу я тебя убью я буду беречь и обнимать кохать  тебя тварь любимая нежная сука ****ь не люблю милая сука сука сука как сильно я тебя люблю вырву не смогу жить без тебя ющейся водой почвы. В голове непрестанно гудело: «дождик-дождик! полно лить, мои косточки мочить! Дождик-дождик, подожди! Надоели мне дожди! Ты по крышке зачастил, мои кости разбудил. Дождик-дождик, пожалей! Мне по черепу не бей! Дуют ветры - ветры Итого, ходят тучи – тучи Иного. Не видать в них света белого, не видать в них солнца красного. Дождик-дождик, не дожди! Дождик-дождик, подожди! Не гони из дома Костеньку гнилого! Дождик-дождик, пуще! Будет травка гуще! Дождик-дождик, посильней! На могилу воду лей! Ясно солнышко закатилося, светла месяца, не видать нигде, часты звездочки, в тучи спрятались, и темным темна ночь подземельная!»          Кости скелета могут сохраняться неопределенно долгое время, привязка личности к своим органическим останкам – вневременная. И даже на стадии полного растворения в окружающем мире, сохраняется память объекта, и дерево, однажды смеясь, разродится яблочком, которое подарят маленькому Костику, или Коленьке, а на яблочке – черви, черви, черви


34

обычный мартовский вечер, комната была просторная, но забитая до смерти всякой рух*****ю. Маленькая тусклая лампочка едва рассеивала полумрак. У стены стояло несколько стульев со сломанными ножками и продавленными сиденьями. На красном диване, продавленном почти до самого пола, старом и грязном, который, однако, среди прочего хлама выглядел наиболее респектабельным, лежали двое.
- Эх, Алексина, зазнобушка моя, - шептал один на ухо второму. -
На грудях – сосудистая пленка
Сказочка рассказанная – зря!
Песня желтоперого цыпленка.
Он живет в прогнившей голове
Жрет яички, что рождает мамка
Думает о мне и о тебе
Наши чувства для него – изнанка.
Я смотрю на мир в его глазах
Точечки разыскивают зерна
Мультики повисли на столбах
Это не конец еще, наверно…
 - Мышь! - вдруг истошно закричал, завизжал Алексина, полный, средних лет, с короткой стрижкой, гладко выбритыми ногами, чувственными губами и феноменальной задницей женщина. – Это она, та самая, которая вчера ночью к нам приходила!
Отголоски Алексинских воплей еще летали по комнате, а Магомедов мгновенно, словно и не был его член в жопе женщины-Алексиной, выскочил в центр комнаты и громко и внятно, почти без акцента заговорил:
- Устав «От внутренней Весны»! – мышь, словно парализованная, замерла на месте. Магомедов, подхватив ее за шкирку, продолжал выговаривать речитативом:
   -От ощущений потолка
Смотрю в окно, но вижу сны
Во мне протухшего желтка
Где я был дед, а ты был баба
И между нами, за столом
Сидела птица – кура-ряба
И клекотала нам сквозь сон:
«Не плачь, старик. Не ссы, старуха
Я мышке хвостик отрублю
Снесу и башню и яичко…»
Да *** с ним, с золотом, прощу! – голос Магомедова дрогнул. –
Прощу поганому фашисту
Что мышкин облик принимал…- в этот момент по телу мыши пробежала волна дрожи, зверек задергал хвостиком, и что-то запищал.
- Молчи, сука. – не меняя тембра и темпа речи, произнес Магомедов и продолжал:
- То, что отгрыз мое яичко
То, что страну мою ****
То, что сожрал гнилую репку
Что обосрал пол теремка
Что изъебал лисичку-целку
Отпидорасил колобка.
Но не прощу святых козляток, – в голосе Магомедова появились металлические вкрапления, слова с пустым гулким звоном падали у его ног.
- И мамку ихнюю – козу
Упрямых, тихих медвежаток
И Машу, девочку-слезу! (в данном контексте «слезу» – глагол единственного числа, настоящего времени) – лицо Магомедова исказила гримаса боли, он опустил голову на грудь женщины-Алексиной. Словно враз потеряв все силы, сжал руками виски, и в этот же миг струя терпкой горячей мочи Алексиной ударила ему в глаза, нос и горло, приводя в себя-к себе-в себя.
- Ой, ****ь, что ж вы делаете-то! – вдруг завизжала, запричитала, закричала мышка на своем машинном языке. Не фашист я, не мышка! Зубов я. Петька! Петька-Петька – петушок! Петрушка!
- Не ****и, фашистское отродье! – глухо прошептал Магомедов, тем не менее, ослабляя железную хватку на тонком мышином горлышке.
- Правда-правда! – пищала мышь, жадно глотая воздух. – Я на спецзадании, сейчас все объясню!
Магомедов перехватил мышь за длинный хвостик, поднес поближе к лицу. Мышь пронзительно запищала ему в ухо:
     - Я иглу ищу. Не простую, конечно, а ту, которая в яйце хранится. В каком яйце – неизвестно.…Где я только не был, какие облики не принимал, сколько таблеток выжрал…- голос мышки задрожал, по острой мордочке покатились горошины слез. – Сознание расширял, эманации эти, эгрегоры… вот, видишь, досдвигался. В мышь превратился, а обратно – не могу. Кастанеда все этот. Мудак ****ый, говно! Пидорас сраный, брухо, *** ему в ухо! А задание – от него никуда не денешься. Это вызов. Тем более, цель то какая! ИГЛА волшебная! Вот, видишь, - Зубов стал лихорадочно перебирать лапками густую шерстку на брюшке, – шприц золотой есть… видишь, Муса, какой блестящий!
В передней лапке мышь держала миниатюрный золотой шприц. На его поршне можно было рассмотреть пятиконечную звездочку и девиз внутренних космонавтов, выполненный кириллицей: «****ь вас в рот, очко и душу!»
   - Вот видишь, - продолжала пищать мышь, – шприц есть, а иглы – ***! Нету иголочки, с****ил кто-то и в яйцо кому-то запрятал… а ИГЛА эта – голос Зубова сладострастно задрожал – не простая, сквозь нее пройдя, любая жидкость, вода там, или ссака, животного даже, в продукт превращается. В первосортный, неразбодяженный, чистый-чистый! Я ИГЛА ищу, понимаешь?! ИГЛА!!! – мышь уже не пищала, а орала на ставшего вдруг необычайно серьезным Магомедова.
- Ну, теперь-то понял, чурка черножопая? – устало пискнул Зуб. Пронзительные бусинки глаз в упор смотрели на Магомедова.
     Тот недоверчиво смотрел на мышь, не решаясь отпустить ее.
  - Если ты действительно Зубов, то должен знать пароль Внутренней Весны. – с трудом вспоминая мышиную речь, неумело пропищал Магомедов.
- Ой, да еб твою мать! – в писке мыши проскользнули   издевательские нотки – Конечно знаю!
- За «мать» ответишь по законам военного времени. – спокойно произнес Магомедов уже по человечачьи.
Мышь, поняв его, извиняюще махнула хвостиком.
    - Пароль, сука! – рявкнул Магомедов.
 Мышка, зажмурив глазки, запищала:
- Где же ты, моя желтая курочка
Где же ты, скорлупистая смерть…Отзыв?
     Магомедов усмехнулся, и нараспев произнес:
   - Слово снэг, словно лед, как Снэгурочка
Мнэ на всо надоэло сматрэт…
     По его щекам потекли крупные слезы, смешиваясь с мочой Алексиной.
     Он аккуратно посадил   Зубова на один из стоящих у стены стульев. Тот тут же стал приводить в порядок свою шерстку, смешно протирая мордашку передними лапками и облизывая ее розовым язычком.
- Саша! Гадость то какая, Петя вернулся! – Магомедов толкнул находящегося в прострации Алексину. Надо бы чаю поставить… Ну, здравствуй! Здравствуй, Петька, чертяка!
- Ты уж прости, что с яйцом твоим получилось так… - смущенно пропищал Зубов – Кто ж знал-то…
      - Да что ты, Петр! – возмущенно воскликнул Магомедов. - Да я! Да если надо, я и второе яйцо отдам, для дела ничего не жалко! Давай. Валяй! Отгрызай, на ***, прямо сейчас!
   Лежащий в отключке Алексина, открыл глаза, и даже не пытаясь замаскировать искрящую из них ненависть, посмотрел на Магомедова.
    - *** тоже отгрызи, Петя. Устала жопа моя… - прошептал она в кулак.
     - Заткнись, дырка! – замахнулся на нее Магомедов.
      Мышиная мордочка Зубова расплылась в улыбке.
- Муса, Сашенька! Вы как дети малые, ей богу! – успокаивающе запищал он. - А что касается второго яйца, то спасибо тебе, товарищ Магомедов, но помочь ты мне уже не сможешь.
- Ты что, сомневаешься, сука! – взревел тот, а рука уже нащупывала что-нибудь тяжелое. Кинуть, раздавить, расщепить эту ****ую мышку.
 - Отставить! – коротко вспискнул Зуб.- Слушай внимательно!
Во второй, пока еще не доступной тебе заповеди устава «Внутренней Весны» сказано: «Искусственный Генератор Любви Абсолютной. (ИГЛА) представляет собой иглу около 3 см. длиной.
 ИГЛА изготовлен из чистого-быстрого золота и может применяться в комплектации с любыми, в том числе и одноразовыми шприцами (максимальный синергизм – при использовании шприца из одноименного материала). Возможное местонахождение ИГЛА – testiculus sinister. неизвестно кого (НК). При обнаружении НК, необходимо первоочередно проверить левое яичко. При отсутствии там ИГЛА необходимо незамедлительно приступить к поискам следующего НК. Тратить ресурсы, силы и препараты на поиски ИГЛА в правом яйце – бессмысленно, преступно и бесполезно».
- Понял, чурка с глазами? – устало закончил Зубов.
- Понял… - недовольно пробурчал тот.
   - Ну, ладно, Муса, за****елся я с тобой, пора и честь знать! – Зубов ловко соскочил со стула и засеменил в сторону малозаметной трещинки между мирами.
- Погоди, погоди, Зуб! А мне что сейчас делать? – с трудом скрывая обиду, закричал Магомедов. – Какие инструкции будут, начальник?
       Зубов на мгновение остановился, и посмотрел через плечо на Магомедова.
  - Это хорошо, что ты спросил, - медленно выговаривая человеческие слова, пропищал он. – Я уж думал, что кроме этой дырки, - он кинул презрительный взгляд на женщину-Алексину, – тебя ничего не интересует, только сказать я тебе ничего не могу, пока не


41

 ну а я смотрю из трещины. Кошка как сумашедший по кабинету бегает, матерится, листочки с полу подбирает… а как перья птичьи увидал, так затрясся весь. Позеленел, натурально со злости. Шипит: «Я тебя найду, Петя… Я тебя найду… перышки по ветру развею…» Отсиделись мы с мышатами моими, да бегом сюда. – закончил Зубов свой рассказ.
- Петя, ты просто герой! Гной! Гей! – восхищенно посмотрела на него женщина-Алексина.
     - Да ладно тебе, какой там «герой», скорее уж «героин»! - смущенно улыбнулся Зубов. – Честно говоря, страшно было очень. А самое главное, Саша, я понял, что смерти нет.   
         Зубов встал из-за стола и подошел к клетке с мышами. -
- Покормить бы их надо. – обратился он к Алексиной. – а я бы от чаю не отказался.
    - Сейчас-сейчас! – судорожно подскочил Алексина. – Я мигом!
     Она вышел в центр комнаты, задрал широкую цветастую юбку и некрасиво раздвинув гладко выбритые ноги, присел на корточки.
    - Подай кубок, Петя. – попросил она Зубова.
Протянув ей, человеческий череп со спиленным верхом, Зубов заметил, что *** у нее и вправду нет. «Правду говорил Максимка…» – вспомнил он неизвестного паренька с пятнадцатой страницы. (в авторском варианте рукописи, допрос Николаенко происходит на стр.№ 15) 
Подставив кубок под себя, Алексина звучно пернул и выпустил в него густую, желтовато-зеленую струю мочи. В воздухе запахло аммиаком.
   - Ваш чай! – улыбнулся она, протягивая Зубову наполненный до краев череп.
      Зубов осторожно, чтобы не пролить ни капли драгоценной жидкости, взял кубок из рук Алексиной.
   - Твое здоровье, Саша! – тремя глотками выпив жидкость, он вернул кубок Алексиной. – мяту сегодня ел? Чай с мятой – мой любимый! 
    - Спасибо, Петя! – смущенно потупил глаза Алексина.
       Зубов вытащил из кармана потрепанный томик, вырвал из  него лист бумаги, скомкал и протянул Алексиной:
   -  Дай вот мышам.    
Алексина пропихнул комок бумаги в клетку.
Мыши жадно набросились на бумагу, с сухим шелестом отталкивая, друг дружку. Вскоре от начала второй главы «Войны и мира» Льва Николаевича Толстого практически ни *** не осталось.
«Не велика потеря…» – грустно подумал Зуб.
Пододвинув клетку с мышами к самому лицу, Зубов стал внимательно их разглядывать. Мыши, почуяв неладное, перестали грызть Толстого и забились в угол клетки.
- Ладно, Саша, - хлопнул он ладонями по столу. – Времени ни   капельки не осталось, ни песчинки. Подай-ка вилку.
Зубов взял протянутую Алексиной вилку и сильным и точным удавом проткнул одну из мышей насквозь. От страшной боли та пронзительно зашелестела, из четырех ранок на пол клетки посыпались буквы.
- Быстрее! – крикнул Зуб Алексиной.
Суетливо, по бабьи поохивая, она открыл дверцу клетки и вытащил мертвую мышь наружу.
- Разворачивай! –приказал Зуб.
Алексина послушно развернул тугой комок туалетной бумаги, из которого была слеплена мышка.
Давай сюда! – Зубов с силой вырвал мятый листок из рук Алексиной. Она обиженно отвернулся, а Зуб принялся внимательно изучать коричневатые разводы говна, густо покрывающие листок... Так-так-так, так-так-так…- бормотал он себе под нос. – Ага! Нашел! Вот, послушай!
Схватив за уши сопротивляющуюся Алексину, он с силой развернул ее к себе, оторвал ее ладони, которыми он пыталась прикрыть глаза и уши, и принялся читать вслух:
    - Николаенко, в девичестве – Алексина. Не родственница? Шучу, шучу! – поспешно добавил он, увидев, как побелело от ужаса лицо Алексиной.
- Так, дальше: год рождения – сорок третий, - продолжал читать Зуб. – Встань заколдованный войн, какой-то небесный огонь… ну это из Толстого… к делу не относится… ага! Вот, нашел! 18-32, учитель химии… резко отрицательная позиция по поведу вакцинации, неоднократно замечена в смешивании pepsi и coca-колы…В 84-М по приговору Единицы направлена в действующие войска сроком на пять лет для удовлетворения половой поотребности радового состава. С 96 по 98 – принудительное захуяривание. Результат – отрицательный. Вот ведь сука! – Зубов с хрустом отодрал глаза от листочка и показал их Алексиной. Та согласно закивал головой. Зубов продолжил чтение:
     - В 99-м – повторное захуяривание. По результатам тестов в праве на существование объекту отказано. 26. 10. 99 объект умервщлен в 3-ем городском виварии г. Красноярска. Проведена выборка внутренних органов. Печень, селезенка, и яичники изъяты прижизненно. Отправлены на экспертизу в институт Печени, селезенки и яичников г. Москвы. Остальная требуха распределена среди сотрудников вивария согласно очередности , занимаемой должности и степени родства. Тело передано в Комбинат детского питания г. красноярска. Акт переваривания №651/760. Акт сборки и уничтожения детских экскрементов № 619/866. Череп передан на хранение в музей врагов этой ****ой психотронной войны г. Москвы… все, на этом мышонке ничего больше нет…
Алексина беззвучно и бесслезно плакал, обхватив голову руками.    - Ну что ты, глупая, - принялся утешать ее Зубов. – На войне – как на войне, тем более, на этой ****ой психотронной войне, когда не знаешь, где друг, а где – враг…где coca-cola, а где – pepsi. Вон, с Кошкой как получилось, а передозняк и тысячсной доли грамма не составил…
Алексина отвел руки от лица и просительно взглянул на Зубова.   - Может остальных – она кивнул головой в сторону клетки с притихшими мышами – прочитаем, когда Муса вернется?
- Нет, Саша, - Зубов потрепал ее по небритой щеке – читать мышей сейчас будем. Доставай вон того, самого маленького. Поймав визжащего от ужаса мышонка за хвост, Алексина вытащил его из клетки, ударом о стол переломил хребет, прокусив артерию на шее, высосал теплую кровь и лишь после этого протянул обмякшее тельце Зубову.
Развернув мышонка и расправив тонкую бумагу на столе, Зубов заскрежетал зубами:
- Так… этот мышонок про папку Максимкиного информацию хранил. Вот. Николаенко.… Прикинь, Саша, в мальчишестве – Пепперштейн! Ни *** себе, сказал я себе! Я то думал.…Так-так, Геннадий Генрихович, год рождения – тридцать второй. Так, тут из Толстого кусок идет. Вот, ****ь, послушай, Саша, как мышонок «Войну и мир» переварил!
Умело имитируя характерную хрипотцу в голосе, свойственную Толстому и вызванную, как полагали современники, неумеренной еблей, Зубов принялся читать:
“…ертвецки пьяный и ничего не сображающий Пьер увидел поджидавашую его Наташу словно сквозь в тумане. В висках стучала одна мысль, в штанах шевелилось одно желание – уничтожить красивое…
- Пьер! – окликнула его Наташа.
Красный туман закрыл мир полностью. Схватив даже не пытающуюся сопротивляться Наташу за волосы, он потащил ее в пустой школьный дворик, на ходу расстегивая на ней джинсы. Вместо молнии, на прорешке были пуговицы, поэтому пришлось повозиться. Прижатая к стенке, Наташа стояла молча, лишь иногда вздрагивала всем телом. Справившись с пуговицами, Пьер стянул Наташины джинсы до колен, спустил тонкие, полупрозрачные трусики, развернул, словно впавшую в транс Наташу к себе задом и полез рукой в ее влагалище, пальцами стал раздирать анус.
Внутри Наташина ****а была горячей и мокрою, Пьер развернул Наташу к себе лицом, надавив на плечи, заставил опуститься на колени.
- Не надо… пожалуйста, не надо! – жалобно зашептала она.
Но Пьер уже расстегнул на себе джинсы, вытащил член. Эрекции не было, словно ***, вдруг обрел разум и осознал, что происходящее – не банальное изнасилование, не игра в него, а сложная мистическая процедура, мистерия, еб ее мать.
Пальцами раздвинув Наташины губы, он впихал в ее рот свой так и не вставший ***.
- Соси, сука! – шепотом рявкнул он и со всей силы ударил Наташу головой о стену школьного здания.
Наташа, давясь и всхлипывая, стала сосать ***…»
 Так. Дальше неинтересно, порнография сплошная начинается! – сплюнул на пол Зубов, и брезгливо оттолкнув ногой Алексину, кинувшуюся слизывать харчек, продолжил:
- Вот, про Николаенко снова: по 98-ой включительно – ведущий фармаколог НИИ спинного мозга г. Красноярска. Автор учения о трех уколах  – pepsiуколе, cocaуколе и уколе Коли. Вплотную занимался проблемой двуполушарных людей. Приоритетная сфера деятельности – медикаментозное расширение сознания путем уничтожения линии горизонта и увеличения цветовой гаммы радуги…
- Прикинь, Саша, - прервал чтение Зуб, – сколько денег народных вот такие вот пидарасы проебали! 
Алексина сонно закивал головой. Зубов продолжил чтение:
- в 99-м отказался от добровольного ментального зондирования, сославшись на нездоровье… так, начинается.…В декабре 99-го – принудительное глубокое ментальное зондирование под прикрытием нейролептиков. Установлено… тут Саша, неразборчиво.… Вот, дальше: январь 00 – неудавшаяся попытка самозадрочения. По приговору Еденицы, после пластики прямой кишки этапирован в питомник «Красный китайский пес» пос. Козюлька, для удовлетворения половой потребности воспитуемых элитных чау-чау. Процент соответствия – 67.
  Март 00 – повторная неудачная попытка самозадрочения. Карантин. Полная кастрация, экстирпация простаты.
Апрель 00 – контрольное ментальное зондирование. Динамика отрицательная. Рекомендована лоботоомия.
02. 06. 00 – все-таки самозадрочился. Персонал ничего сделать не успел.
Тело предано. Душа в настоящее время находится в спецхране храма Христа-Искусителя. Согласно действующей инструкции запечатана в золотую колбу, уровень восемь.
Категория доступа: недоступна.
Сроки хранения: вечно. Аминь! – захохотав, кончил Зуб на пухлые Алексинские щеки. – Вот так, Сашка, понятно?!
Алексина растеряно поднял на него свои большие оливообразные глаза и вытирая сперму спро

Δ 655

Я вошел в зазеркальное зеркало
Луч любви сквозь меня пролетел
Он разбил, раздвоился, рассыпался

Ставил сети на призрачных рыбок
В результате – попал в сети сам
Бумерангом размытых улыбок
Свято врезал себе по губам
Ослепленный, раздетый, безоблачный
Обнимал плавниками песок
Упрямо шептал разбитыми губами:
- Не верь словам о любви
Мои чувства сильнее любви
Не верь стихам о любви
Мои слезы светлее любви
Мои образы ярче любви
Мои руки теплее любви
Мои чуткие, нежные демоны
Не бросайте меня на песке
Обнимите, спасите, разделайте
Отнесите поближе к реке.



55

и сквозь наркотический сон, вызв залупа ****ая в рот ****ь ****а сукаанный теплом, исходящим от тесной печурки, уютным чувством сытости в желудке и приятной боли в гениталиях до Зубова доносилось невнятное мурлыканье Кошки:
- …понимаешь, Петя, я – Сторож. Сторож Бытия… Оно, еб его мать, очень маленькое и легкое, бытие наше… Любая сука его из этой избушки вынести смогла бы, да *** в рот! Тут я сижу. Поэтому, Петька, не ссы! Бытие – оно – невыносимое. – горделиво захохотал, Кошка и продолжил. – Стариков Елистратовых помнишь? Ну, в крайней избе жили.… Раньше они Бытие сторожили. Только однажды, старик, долбоеб старый, его на окошко поставил. Сам он хуйню такую выдумал, или подсказал кто – он, сука, даже когда я яйца ему отгрызал, так и не сказал (более подробно этот эпизод описан М. Веллером в рассказе «Бытовая травма»). Лишь скулил, пидар: «Я остудить его хотел маленько…»Мудак! Старуха тоже ни хуя не сказала. Мы их обоих, без приговора…времена-то суровые были… в «железный» подвал заперли, и центр голода у обоих активировали.… Включить кассету? Не хочешь – как хохочешь.
Обступившие со всех пяти сторон   бревенчатые стены избушки легко и приветливо улыбались, словно бы подмигивая: «Не боись, Петька. Прорвемся!» Под стокилограммовой тяжестью Кошачьей туши,  ворчливо, но добродушно скрипели половицы: «Ты слушай, слушай Кошку. Он дурного не скажет!
И Зубов, оглушенный ударной дозой стимуляторов, сидел (а куда ему было деваться из берестяного лукошка?) и слушал.
- Ну вот, - уже не говорил, а пел Кошка. – Мы тогда наеблись, пока Бытие поймали и сюда вернули. Лучших людей с колен на ноги подняли: тов. Зайца, Волка, Дрозда. Даже Медведя из отпуска дернули. А Бытие, поебушку эту, просто так голыми руками не возьмешь, обжигает.…Те, четверо, не справились, упустили Бытие. Практически из рук упустили. Повесили им на жопы по Герою Детских Сказок второй степени, да в отставку, в сказки народные навечно запихали. Ну и *** с ними…
Кошка наклонился к плотно закрытой крышке лукошка, где сидел Зубов, и жарко зашептал, обдавая его резким запахом «Вискаса»
- К тебе, Петька, все равно утром ****ец придет, π-здарики. Уха из петуха. Я поэтому прямо тебе скажу: Медведю я вообще никогда не доверял. Я и Николаю Петровичу докладывал… Он же, сука, себя в берлоге, знаешь, как называть велел? – вкрадчивое мурлыканье Кошки сменилось на пронзительный визг. – Винни-Пухом! «Михайло Иваныча» ему мало было!
Зубову все трудней и трудней удавалось контролировать себя, чтобы полностью не раствориться в кошачьем мурлыканьи. Он знал, что, допусти он мельчайшую ментальную ошибочку, оплошность, ***плетинку, он рискует быть навеки захлопнутым Кошкой в какой-нибудь детской книжке, как случилось это с Медведем.
Медведева Михайло Иваныча Зубов очень хорошо помнил по спецлагерю, где он преподавал зубовской группе основы сдвига и фармакодвижения. Михайло Иваныч запомнился ему грамотным специалистом и опытным педагогом. Курсанты, а особенно он, тогда еще просто Петька, души в нем не чаяли. «Запомни, Петька – не раз говорил ему Медведев, в очередной раз, доставая беспомощно барахтавшегося и потерявшего всяческую ориентацию Зубова из какого-нибудь тридевятого царства – все это ***ня!» Потом Медведев неожиданно пропал, говорили разное, но полушепотом: о секретной командировке в Англию, о агентурном провале, о передозировке, замолкая при виде офицеров.
- Ну а остальное ты читал. – снова вкрался в сознание шепот Кошки.  -Знаешь, кто Бытие на место вернул. Только, конечно не Лисой я был, как в учебниках ваших написано, а Кошкой. Сам понимаешь, секретность. Те, четверо, в одном ошиблись. Они Бытие руками поймать пытались, а надо было – зубами. А сначала – зубы заговорить, «лапши на уши навешать». Ты мне в этом помог тогда здорово, только ты об этом никогда не узнаешь, Зубов. Человек без зубов!
 Кошка откровенно глумился над беззащитным Зубовым.
- Я, Петька, я с этим справился. Теперь Бытие никуда не денется. Смотри! – карикатурно выгибаясь и паясничая, Кошка распахнул облупленные дверцы стоящего в углу рассохшегося шкафчика, и Зубов на мгновение ослеп от исходящего из его глубины сияния. Кошка довольно захихикал, навалил-наклал огромную кучу говнокала.
Когда синие зайчики, «дети солнца и поэта», уплыли из глаз, на прощание, помахав ушами, Зубов разглядел стоящую в дальнем углу шкафа стеклянную трехлитровую банку из- под экспериментальной смеси Coca-Cola и Pepsi-Cola, наглухо закрытую железной крышкой. В банке, словно подвешанный на невидимых нитях, парил ослепительно яркий шар, размерами с крупный апельсин.
«Как они его в банку-то запихали?» – недоуменно подумал Зуб. Приглядевшись, он понял, что Бытие спит. Глаза его были закрыты, рот растянут в  идиотской резиновой ухмылке.
- И еще, - совковой лопатой врезалось в мозги мявканье Кошки – Бытие, по крайней мере, наше Бытие, оно не из теста сделано, как тебе Винни пухом во сне показывал. Это – скорее клубок. Клубок нитей встреч-расставаний, охуительных желаний, жизни, смерти, молока, хлеба, соли, боли. Утвержденный и выдуманный в июле, не какой-нибудь комиссией,  не сочинен юристами, не смотан с другого клубка! В мирмири не бывало такого Бытия, как наше! В нем смотан-перемотан опыт борьбы и организации пролетарских масс, тяжелых птиц, летучий квас против эксплуататоров как внутри клубка, так и во всем мире! Понял?! Понял, петушатина сраная!
Услышав волшебное слово из уст Кошки, слово, которое знал один только Михайло Иваныч, шепнувший его молодому совсем Петьке в день его несовершеннозимия, Зубов втянул голову в плечи, нахохлился. «И вправду, похоже, ****ец пришел…» – грустно подумал он, бессмысленно царапая когтями крепкое дно берестяного лукошка.
- π-здарики тебе. Петька! π-здарики! – ликовал Кошка. – За все ответишь. И за портрет разбитый, и за Володю измененного, и за барсика моего.
На последнем слове Кошка затрясся, побледнел. Схватив обеими лапами лукошко, он затряс его, швырнул на пол, пнул, полез сквозь прутья к роскошному хвостовому оперению Зубова. Глаза его выкатились из орбит, треугольные зрачки безумно смотрели на него в упор:
- Говори, сука, куда *** мой дел?! – заорал он, брызгая слюной. – У Ленки в дупле хуй мой лежал на сохранении, поябывал ее помаленьку. Ты его взял! Куда дел?! Говори!
Приказ говорить снял заклятие с клюва Зубова, и впервые за несколько дней он прошамкал затекшим клювом:
- Какой ***? Я кроме пластмасски двухголовой из пня трухлявого ничего не брал!
- Сука! Сука! Сука! – Кошка, не останавливаясь, пинал лукошко. Зубов больно бился о его стенки. – Это мой *** был. Настоящий, хоть и пластмассовый. Смотри!
Он распахнул полы шинели, стянул галифе и поднял лукошко с Зубовым на уровень промежности. На всякий случай, прикрыв третье веко, Зубов медленно повернул голову в сторону Кошки. На том месте, где должен быть ***, из плоти Кошки торчал пучок черных эбонитовых трубок разного диаметра, как напоминание о зловонных вы****ках Демиурга – переплетение стеклянных трубок, восходящих из пузыревидного лона к перепутанным сосудам и сочленениям – семенные пути на узких вилочках-подпорках между двумя колбами, из одной в другую держит путь полупрозрачная жидкость, тонкие дренажи расширяются в пустоту. Balneum Mariae! (более подробному описанию хуя Кошки псвящен роман У. Эко “Маятник Фуко”) Часть трубок на концах имела какие-то сложные никелированные устройства, похожие на запирающие краники. Трубка самого большого диаметра была заткнута неумело выточенной пробкой из березовой чурочки.
- Насмотрелся? – Кошка отшвырнул лукошко в угол, упал на всхрюкнувший табурет и, закрыв лицо руками, грубо  и освинело (сравни: у Е. Летова «неуклонно любили, освинело горевали…») заплакал.
- Все ****ься могут. И шлюха с вокзала, и пацан пятнадцатилетний… а я, член партии с двадцать второго, не имею такой возможности.… Уничтожу я тебя, Зубов!
Зубов понял, что на спасение у него остался один, нет половина шанса. На его счастье, Кошка не наложил запирающего заклятья на клюв, как делал это все последнее время.
- Василий… - не открывая клюва, прошептал Зубов.
Кошка стремительно подскочил с табуретки, словно обнаружил потерявшийся *** у себя в жопе.
- Откуда ты знаешь, мое имя? – дрожащим шепотом уставился он на Зубова.
Тот, словно и не заметив вылезшего из уголка рта Кошки желто-зеленого червячка вопроса, продолжал:
- Мне все равно, Василий, ****ец приходит. π-здарики. Но перед его черно-волосатой глубиной я хочу сделать тебе дар.
Кошка зачарованно смотрел на Зубова. Чтобы укрепить фиксацию, тот два раза моргнул и шепотом кукарекнул в центр ****оагрессии Кошки.
- Дар! π-дар! Три-четырнадцать! Подарок с бесконечным количеством знаков после запятой! От чистого сердца! – скороговоркой зачастил Зубов. – Длина сторон основания пирамиды Хеопса составляет 108Х1,0810 м, пирамиды Хефрена – 108Х1,089 м, скорость света в вакууме составляет 108Х1010м\ч, масса Солнца – 108Х109 т, объем Земли – 108Х1010км3, скорость движения Земли вокруг Солнца – 108Х103 км\ч, отношение длины нуклеотидной пары ДНК к числу π– 108Х1010см и т. д. так же, если 360° (круг) разделить на 108, то мы получим число 3,33!
Оправившись от удара, но, внутренне продолжая вычислять, Кошка посмотрел на Зубова с плохо скрываемым (слово неразборчиво)
- Ну, давай, валяй, Петя-Петушек. Петух зачмыренный. –хихикнул он – ***ренный-расхуяренный, задроченный-передроченный!
«Действует! – обрадовано подумал Зуб. – Центр ****оагрессии активирован!»
- Конечно, запидарасить я тебя сейчас не смогу, – радостно облизываясь и протирая лапками умильную морду, мурлыкал Кошка. - пока *** не найду свой, но ты не переживай, Петрушка, я что-нибудь другое придумаю!
- Поехали! – кукарекнул Зубов знаменитое гагаринское, («Спасибо, Юрий Петрович!» – суетливо махнула хвостиком мысль)  и понеслось!
 Сидор-Пидор подошел к столу, сел так, что заслонил свет от лампы.
- Зачем звал? – глянул он в упор на Зазыбу-***зыбу.
- Так… - Зазыба-***зыба тоже не сводил глаз с Ровнягина-Конягина.
- С калхозом треба чего-то решать, - будто по договоренности с Зазыбой-***зыбой пояснил Кузьма Прибытков-****итков
Но Сидор-Пидор даже не обратил на него внимания.
  - Так почему бы нам тогда не созвать общий сход, раз уж дело дошло до того, чтобы распускать калхоз? – спросил он в пустоту.
- Никто не собирается его распускать, - нахмурился Зазыба-***зыба. – Вопрос о роспуске, Николай Петрович Никто вообще не велел ставить. Другие пущай делают, как знают, а мы у себя не будем распускать. Вместе на поля срали, вместе хлеба в говно превращали, а теперь - что же, в кусты?  –  Он обвел всех тяжелым, задуренным взглядом, добавил:
 - Поделим лишь по спискам калхозные медикаменты. Будет считаться, что раздали их на сохранение до прихода. Прихода Кровавой Армии.
Все, в том числе и Ганна Карпиловна-****а Мудилована, недоверчиво  посмотрели на заместителя председателя колхоза.
- Гм, - усмехнулся Кузьма Прибытков-****итков
- Ом-м-м! – ухнул Парфен Вершков-Мудаков
- Ловко, ебом гробом в свет Луны! – выругался, почесывая затылок, Браво-Житинский-***-****инский.
- Как пить дать, как пить дать… - закивал головой Иван Падерин-****ерин.
Действительно, мудрее нельзя было придумать. Предложение Зазыбы-***зыбы, по существу спасало все. Как говорится, и волки будут ссыты, и вены целы.
- А когда придут наши, - продолжил Зазыба-***зыба, - люди и вернут все.
- Так они тебе и понесли! – заерзал на лавке Микита Драница-****ица. – я наших мужиков знаю! Будешь ты, Зазыба-***зыба, потом по дворам бегать да по таблетке опять собирать!
Зазыба-***зыба посмотрел исподлобья на неожиданного колхозного радетеля и словно отрубил:
- И твой восьмиконечный крест
Оближет он достойно и умело
Насрет землею из нездешних мест
В говно зароет трепетное тело
С ним не поспоришь и не прослезишь
Под веками – молочные конфеты
В его карманах роется Мальчиш
Меняя спирт на свежие газеты
И ты поймешь, но поздно, что ***ня
Все эти склянки, банки, перемычки
Что есть на свете только я и я
Мои половозрелые привычки
Жевать фрагменты битого стекла
Дрочить налево в женском туалете
Пытать слова, где в окончанье «кла»
Судить о непрочитанном поэте
Порочить снег нетрезвою струей
И умиляться собственной отваге
Не замечать, что вместо ссаки – гной
Незрелые, шальные макрофаги
Во сне живой, пассивный некрофил
Все сказано. Все пропито, забыто
Любил – ходил, летал и не любил
Как Пушкин у разбитого корыта.
- Только не «Мальчиш», а «Малыш»! – недовольно буркнул сраженный наповал  Драница-****ица. – тот, который с Карлсоном разбился... ну, Борис Половой в «Летчике, или повести о Нестоящем человеке» об этом очень хорошо написал…
- Тогда вот что, - будто подводя итог, положил правую руку ладонью на стол Сидор-Пидор Ровнягин-Конягин. Все невольно обратили внимание на синие дорожки – следы от уколов, равномерно покрывающие кожу в проекции вен. Смущенно потупившись под нескромными взглядами, Ровнягин-Конягин продолжал. – Вы нам отдадите то, с чем мы пришли к вам, когда присоединялись к калхозу. И препараты, и шприцы, и готовый продукт, а мы там уж сами посудим-порядим, что к чему.
Это вызвало у вермейковцев хохот.
- Вот куркуль! – покрутил чужой головой (голый – вой! Гол забили головой. Гол! Вой!) Иван Падерин-****ерин.
- Как говорит Животовщик-Мандовщик, «волчий дух из гроба тянет» – Добавил Микита Драница-****ица.
- Вы со своим Животовщиком-Мандовщиком уже обделались! – зло ответил Сидор-Пидор Ровнягин-Конягин.
- Ладно, не ссорьтесь, мужики. Зазыба-***зыба недовольно тер брови – сперва над левым глазом, затем над правым. Сегодня и черти на кулачках не бились, а вы… Парфен правду говорит. Вместе кололись, вместе торчали, вместе и ломки встретить должны, а там… Словом, завтра пересчитаем таблетки и начнем. Туман…
- Two man? – удивленно поднял глаза Падерин-****ерин.
- Дар? – Кошка недоверчиво улыбнулся одними зубами. – А не наебешь, как под Колумбийском?
- Не наебу. Честное комсомольское. – Клюв Зубова расплылся в улыбке.
Сузившиеся до размеров острия иголки треугольные зрачки Кошки показывали, что тот зафиксирован всерьез и надолго, неподконтрольным оставалось только corpus collosum.
- Ну, смотри, Петька, - подползая на ощупь к лукошку, забормотал Кошка – Жизни не обещаю, но смерти легкой, сорокаминутной… это мы… это мы можем…
Тем не менее, незамутненные участки кошачьего сознания заставили выговорить его начальные строки щелезамуровывающе-пространствозакрывающего заклятия:
- Щит от неба
Щит от земли
Руками бога меня подрочи
***ми черта меня отъеби
Но от меня никуда не сбеги!
С этими словами он откинул крышку лукошка и торжественно произнес:
- Выходи, Петька!
Гиперссылка: file\ macelove. doc
Что же это был за дар, подарочек Зубова Кошке? Что за уловка, еб ее мать, благодаря которой, Зубов трансформировался в Малыша-2, с незначительными кошачьими вкраплениями и сбежал, дезертировал, в замечательную книгу «Летчик, или Повесть о нестоящем человеке»? Вот как все было:
- Выходи, Петька! – торжественно, словно приглашая его на казнь, мяукнул Кошка, откидывая ударом лапы, крышку лукошка.
Зубов, члены которого, после трехдневной отсидки в заточении затекли до невообразимости, словно куль с говном, выпал на заплеванный пол избушки. О том, чтобы метнуться к ближайшей трещине между мирами, речи быть не могло: во первых – полдень, во вторых – с щелезамуровывающе-пространствозакрывающим заклятием шутки плохи.
План «Маршак» Зубов уже однажды активировал, но как у любого текста, помимо черно-буквенной его части, несущей видимый, антропогенный, лежащий на поверхности, смысл, есть так называемая бело-безбуквенная, занимающая основную часть листа, первооснова его, бывшая всегда, раньше слова. Как это не было опасно, но Зубов решил обратиться именно к ней, окунуться в океан безмолвного знания, в его манящую белизну, что, несомненно, могло привести к вневременной диффузии пластов реальности художественного произведения, взаимопроникновению одного текста в другой, порождению «бумажных» химер – Буратино с пропеллером, Малыш и Карл-dream, ребеночек Лисы и Зайки.
- Ты знаешь, Вася, - хитро посмотрел он на Кошку – чем мы занимались последние три недели в лагере?
Кошка, снова услышавший свое имя, поморщился.
Зубов продолжал:
- Я дал подписку о неразглашении, но деваться некуда, открою тебе тайну. Дай ладонь. – Зубов приземлился ему на колени.
Теперь деваться некуда было Кошке. Он протянул Зубову давно немытые руки с обкусанными кончиками пальцев.
- Мне нужна правая. – кротко кукарекнул Зуб.
Кошка послушно убрал левую ладошку.
Зубов близоруко (все птицы страдают близорукостью) вперился в кошачью ладонь, покрытую из-за неумереннного онанизма густой ***подобной волосней.
- Так-так-так – забормотал он. – холм Венеры, треугольник-круг Иван Иваныча, между небом и землей… где посеешь, там сблюешь…
Кошка, подсознательно начинающий догадываться, что ни к чему хорошему эта затея не приведет, встревоженно подмял мутные глаза на Зубова:
- Давай-ка, сука, поподробнее!
- Сейчас, сейчас… - ласково закудахтал Зубов. – Вот! Линия жизни! Коротковата она у тебя, Васенька! Страниц на сорок!
- Ты не ****и, сученок!
- Вася, я могу это исправить. В лагере нас всех, кто уцелел после встречи с земляным, научили технике формирования событий. На пленных китайцах мы ставили очень интересные опыты: изучали взаимосвязь длины линии жизни с факторами внешнего влияния. Если по простому, то искусственное укорочение, или удлинение линии жизни на правой ладони дает соответственно укорочение, или удлинение реальной жизни. Ее правой половины.
Васька! Доходило до смешного! Удлинишь какому-нибудь желтомазому линию жизни, ну на три года например, и сразу из лаборатории – на расстрел ведешь. И что ты думаешь! Калашники, все до одного, осечку давали! Другой подопытной группе – укорачивали линию, когда искусственное укорочение было больше, чем этот китаеза на землю гадит – он как в кино, у тебя на глазах в скелет превращался!
Ну, потом, после того, как М. И. исчез, исследования прикрыли и засекретили… Но, я кое-что сохранил в файлах памяти, скрыл от делетирования!
И теперь, Васька, готовься! Получи, Кошка, мой дар!!!
С этими словами, Зубов изо всех сил, уебал когтистой лапой по правой ладони Кошки, крутанул указательным когтем от начала линии жизни до ее окончания, замкнул ее в окружность!
Кошка завизжал, столкнул Зубова с колен, поднес окровавленную ладонь к лицу:
- Что ж ты сделал, сука! – заплакал, запричитал он.
- Счастья тебе, Кошечка! Счастья, и вечной, вечной, вечной жизни! До охуения! До самопомрачения! – ликовал Зубов, поднявшись на мощных крыльях под потолок избушки.
Кошка бился головой об пол, в бессильной ярости скреб когтями землю

ξ 88

олько подойдя поближе, я разглядел, что то, что я издали, принимал за бабочек – на самом деле слова. Сокрушительно правильные и единственно верные слова, тем не менее, остающиеся бабочками. Все, что я успел сделать, это заманить их своей кровью на этот лист. Но сколько они пробудут здесь, – неизвестно.
На покинутом теле
В гуще ржавых обломков
Среди склизких камней
Леденцовых осколков
В прах разбитых сердец
На некусаном месте
Что простила реальность
Стиснув зубы от боли
Корчась призраком счастья
Проглотил это семя
Ни на что не надеясь
Зная, что проиграет
Прикрывал неизбежно
Светлый домик-ладони
Согревал белым паром
Откровенным дыханьем
Поливал потом-кровью
Потом-призрачной спермой
Был один изначально
На недолгое время
Вездесущая плесень
Пыль грибов-псилоцибов
На ощупь искал
Находил, вырывал
Влажно хлюпало тельце
Полужидкая масса
Неохотно его покидали
Правды хмель
Лжи пшеница
Не созревший цветок
Не взошедший росток
Цветок нереальный
Цветок совершенный
Цветок удивительно-красный –
Любовь
И сто сорок четыре тысячи белоснежных бабочек с набухшими от выпитой крови брюшками на миг закрыли небо, на миг затмили солнце.


блуждающая страница


- Подожди, Кошка! – Зубов оторвал голову от листа бумаги и с трудом посмотрел вверх. –Тебе никогда не казалось, что нас на самом деле нет?
- Вот, долбоеб! – расхохотался, было Кошка, но, прервавшись, грустно спросил:  - А что я тебе на 126 странице объяснял?
Зубов обиженно засопел.
- Ну, раз ты сам понял все, то смотри вверх внимательно…- устало и грустно продолжал Кошка - А я насмотрелся, мне кроме белой бумажной пустыни ничего видеть не хочется.
Зубов широко распахнул глаза и добросовестно выпялился вверх, пытаясь увидеть меня. Но что он сможет увидеть, кроме того, что я захочу?! Ну. Давай. Зуб, покажу тебе небо…
…но ничего, кроме огромного, беспощадно-синего неба, сжимающего в кровавые объятия одиноких птиц, Зубов не увидел.
- Кошка! – жалобно повернулся он к капитану, – Я ничего кроме птиц в небе не вижу!
- Значит, время еще не пришло. –ответил я, воспользовавшись речевоспроизводящим аппаратом Кошки. – Хотя, *** с тобой? (тот быстро закивал головой в знак согласия, а Кошка скривился как от зубной боли и прикрыл ладонью расстегнутую прорешку на своих галифе.) Слушай, Зуб, как все на самом деле обстоит!
 И я рассказал ему все. Почти все. Что я знал на тот момент сам:
- Ты в моей голове. Что я захочу с тобой сделать, то и будет. Я для тебя – все. Раньше ты жил в голове у другого человека, но выпустив тебя на «свободу», в свою книгу, он оставил тебя, а я – случайно нашел. Что это была за книга, в которой ты раньше существовал, дрался с фашистами, - *** его знает. Мне случайно попал в руки вырванный из нее листок. Мне дала его бабка  на базаре, завернувшая в него стакан соленых трупиков слов.
Я развернул кулек и увидел тебя, куда-то бегущего, убившего Кафтанова с Гвоздевым. Эти слова я  использовал часть здесь, и часть – на двадцать третьей странице. Вспомнил? Алексина и  Магомедов там вообще в одном абзаце присутствовали, но я их тоже забрал. Зачем и почему я это сделал, – не знаю. Может, кто-то другой, «написал» меня, «пишущего про Зубова и объясняющего ему, почему его, Зубова, никогда не было». Понял? Живи, Зуб, на моих листах, пока я этого хочу. А что дальше будет, – *** его знает, товарищ майор! Хочешь быть майором?
Зубов широко глядел в небо замороженными глазами.
 «Тяжело ему сейчас…» – подумал я и продолжил:
- А может, уничтожу я тебя, погибнешь страшной смертью, как Николаенки всей семьей погибли. Может, – ты меня уничтожишь. Такое тоже вполне возможно. Может он, «мой писатель», меня ликвидирует. Я ведь иногда, кроме белого листа бумаги, тоже ничего не вижу…
А вдруг, однажды, он мне правду, как я тебе сейчас, откроет?!
Ладно, Зуб. Забудь все. А я пока буду думать, что с вами всеми делать.

112

гда-то она мне и сказала: «Я тебя люблю все сильнее  и сильнее, от этого сладко и больно». Вернее, не сказала, а протянула записку с этими словами, но по неровному почерку я сразу понял, что слова эти – абсолютная правда. Что мне оставалось делать? Я ответил словами древней песни: « Щит от неба, щит от земли. Щит от бога, щит от любви.
Кто двенадцать имен прочитает,
тот во веки веков
          веки веков
любви не познает.
Первое – Вященица,
Второе – Бясеца,
Третье – Преображеница,
Четвертое – Убийца,
Пятое – Хмелена,
Шестое – Пелена,
Седьмое – Изъедущая,
Восьмое – Негрызущая,
Девятое – Глотающая,
Десятое – Безволье,
Одиннадцатое – Единичная,
Двенадцатое – Страх.
Заклинаю тебя, проклинаю тебя –
Именем бога
Знаком креста
Знаком с крестом
Той изгонит всех двенадцать
Всех двенадцать Гой возьмет
А раб твой любви
Ныне и присно
Во веки веков не поймет
Во имя Отца
Во знание Сына
Тело огня
Знамя воды
Сказки Земли
Складки Любви
Нима!»
Пел я долго, около четырех часов. Она успокоилась, и даже кажется, задремала на моем плече. Я стал тихонько нашептывать ей на ухо сказку. Где я ее услышал, уже не помню. Поезд, незнакомые люди, ночь, дорога, спящие полустанки…. Куда, зачем ехал – не помню, а сказку эту запомнил, наверное, на всю оставшуюся и даже после, жизнь: « …и, обгоняя снежную лавину, сорвав с петель ворота в поднебесный ад, тебя обнимет и вонзит нож в спину – твой желтолицый, узкоглазый брат и когда у собаки, у одной, щенки рождаются, вроде все из одного помета, а в лесу себя все по разному ведут -   один сразу ходить начинает, искать что-то, а другой, – наоборот, под ногами путается, мешает. Мы, земляне, про таких говорим «Тяму не хватает». Ну, «тям», это как ум собачий, разумение. Вот. А однажды жрал, ***ня такая, из курицы. Из грудки куриной. Сделано как ножка куриная, даже косточка торчит. Шкурка, все такое, а в середине – мясо куриное, с маслом, специями, все слоями. Вкусно, заебись. Только стоит дорого – двадцать лет жизни. По пришествии же веры, мы уже не под руководством детоводителя. Всю ночь лежало, не раздеваясь в постельке на «спине», не шевелилось, не засыпало, просто лежало, закрыв «глаза». Каждое утро вставало с кровати, складки на простынях никогда не менялись. Около получаса стояло в центре комнаты, затем шло на кухню, кипятило чайник и лишало зачатков жизни двух куриных эмбрионов, посредством погружения яиц в воду,  уровень температуры которой обеспечивал полную коагуляцию содержимого за десять минут. Кипяток из чайника выливало в раковину, яйца выкидывало в мусорное ведро. В зависимости от времени года,  чтобы не выделяться, надевало соответствующую одежду и выходило на улицу. Перемещалось к месту своей «работы» – серому трехэтажному зданию. Окна первого этажа – надежно заложены кирпичами, второго – зарешечены, третьего – частично разбиты. Работа – низкая комната, письменный стол, слева на нем – высокая стопка грязно-серой писчей бумаги. На полу стоит пластмассовая корзина. Корзина-корзина-корзиночка…корзиночка… корзинка.… Впрочем, это другая сказка. Так, дальше: из стопки достается случайный листок, подносится к «глазам». На листке ничего нет, кроме написанного человеческого имени. Имя читается, «губы» шевелятся. Имя «Николай». Листок отложен  правую сторону стола. Листок с именем «Людмила». Положен сверху на «Николай». Листок «Ольга» отложен в центр стола. Листок «Юрий». Разрывается на мелкие кусочки и кидается в корзину. Корзина-корзина-корзиночка… корзиночка. Корзинка…корзиночка-корзинка… корзинка…Зинка…Зиночка…очко. В очко. В жопу… Ой, ****ь, куда это меня занесло-то?! Беспокойно заворочалась-заерзала во сне моя девочка. Спи-спи-спи, посапывай во сне сто сорок четыре тысячи раскаленных, каменно-толстых, беспощадных и красноголовых  хуев, слушай сказочку дальше…
Листок с именем «Алена» аккуратно переносится в правую стопку. Из центра левой стопки вынут листок «Юля». В самый низ левой стопки. «Василий» – направо. «Татьяна» – в корзину, «Ирина» – в корзину. Налево направо, налево направо. Устало, заебалось. Работа такая. Под конец рабочего дня все листки рассортированы, в центре пустого стола – два листика. Какие на них имена, ты знаешь, девочка моя…
Тут она открыла глаза, словно и не спала вовсе и спросила: «Там наши имена были?»
«Наши, наши, солнышко мое…» – ответил я.
«А дальше что было?» – она смешно нахмурила нос.
«Да ни *** особенного. Оно положило листики с нашими именами в специальную папку, вынесло в коридор, захлопнуло за собой дверь… а на двери символ – циферблат от песочных часов и надпись: «долбанный пидор» Положило папку на подоконник, там она до сих пор и валяется…»
С этими словами я вошел в нее.
Она вздрогнула и выгнулась всем телом:
«А кто подберет?»
«Да хоть кто, - продолжая ритмично двигаться в ней, ответил я,– Может, Любовь найдет, может быть, – Ненависть. Смерть найти может. А может быть, Время вспомнит, да обратно к себе заберет, разлучит, а может быть, мало, чем отличался от многих предыдущих, стал, как и предыдущие дни этой странной войны, последним для тысяч людей, мужчин и женщин, молодых и пожилых, хороших и плохих, известных и безымянных.
Этот день стал последним для Алексины, молодой и красивой женщины, так и не родившего ребенка для азербрдбргайджанца Магомедова, мечтавшего приготовить из него плов, как делала его бабукакашка; для капитана Кошки, чья жизнь, не смотря на выпавшую ему тяжелую судьбу, была не длиной, но прекрасной.
Война, эта ****ая психотронная война, как ненасытное чудовище, пожрала очередную свою жертву и с грохотом покатила дальше, а Елена Земля подседела за этот день еще больше.
В тот день закончил никчемный свой  жизненный путь и Леонид Гвоздев, человек подлый и мерзкий, каковых тоже в немалом количестве производит природа. Но он погиб не от фашистской дозы, его подсадил Зубов. Прикусив до крови губу, он успел сделать ему внутривенную инъекцию в тот момент, когда Гвоздев, уже перебежавший к немцам, выхватил из зеленой коробочки ампулу и подал ее вражескому  drug-другу. Фашистская ****ища, долговязая и сутулая, приняла ампулу, распечатала ее, высосала грязной иглой  содержимое и повернулась лицом к земляной насыпи, собираясь сделать себе укол в паховую вену, не замечая ворвавшегося сквозь тучи пыли и дыма на торчковую площадку Зубова. Золотой шприц в руке Зубова несколько раз дернулся. Немец мешком отвалился в сторону, и Зубову на какой-то миг показалось, что сузившиеся, как и положено,  до размеров острия иголки, зрачки эсэсовца, прожгут его насквозь. Фриц несколько раз дернул головой и погрузился, серебряная ложечка с белым порошком выпала из его руки, ударилась о станину и покатилась куда-то.
Проворно спрыгнув в окоп, Зубов привычно-заученным движением стянул с отключившегося фрица штаны, плюнул ему в жопу, растер плевок руками и стал насаживать на торчащий во все стороны *** тощую, волосатую задницу фрица.
- O, майн гот! Дас ист фантастишь! – бормотал, словно полупьяный, эсэсовец – Йа! Йа! Какой он ест у тебя большой, натюрлишь!
Движения ягодиц Зуба становились все быстрее и быстрее, мысленно он представлял себе свою любимую, свою любимую, свою любимую картину, свою малую родину, места, где он родился и вырос вросло врос мол, свою школу, парк. Первый поцелуй, посвящение с последующей реинкарнацией: широкая бурная река, односторонний мост, свирепый ветер гоняет по нему слепленных из всякого мусора и ***ни мышей, а в центре – огромное, морщинистое, как века, как веки черепахи, очко, с катышками говна, налипшими на колючую проволоку волос. И он, Зуб, это очко ****!
- Я – ЗУБ! Звезда! Уносящая! Боль! – последние звуки его рева достигли небес и совпали с мощным выбросом спермы в глубину прямой кишки немецко-фашистского захватчика.
Зубов вытащил ***, брезгливо поморщился, увидев покрывающую залупу коричневатую слизь, и, как делал это всегда, с далекого 1939 года, всадил штык-нож в то место, где только что был его член, несколько раз провернул холодно-леденящую сталь смерти от наслаждения в глубине заповедного ректума, продвинув до самой рукоятки. Немец испуганно-удивленно всхрюкнул и затих.
Зуб с удовлетворением отметил, что приобретенные с годами способности не утрачены: вытаскивая нож, он кончил вторично.
-Зу-у-уб! – заорал Гвоздев, отпрянувший в бок. – Зуб…зачем? Мы с Макаром решились!
-С-с-сука! – неожиданная злоба и ненависть к Гвоздеву перекосила самодельное лицо Зубова. – Когда успел?
- И ты давай с нами! – На грязном, взмокшем лице Гвоздева торопливо дергались желтки глаз. – Ты… Зу-у-уб! Это же чистейший, из-под Колумбийска!
И прокричав это, повалился туда же, где лежал истекающий кровью немец.
Волчья ярость опять захлестнула Зубова. Нет, его нисколько не задели и не оскорбили слова Гвоздева. Зубов вспомнил вдруг только что погибшего у него в левом глазу беременного женщину-Алексину. Закусив, как всегда до крови губу, и зарядив шприц, двумя пятикубовыми уколами первинтина, крест-накрест, привинтил Гвоздева к Е. Земле.
На это он истратил две последние ампулы из зеленой коробки, подаренной ему М. И. на празднике несовершеннозимия. На поясе у него было две запасных, выданных перед боем полковым фармацевтом, но заряжать пустой баян он не стал. На огневой позиции валялось несколько «убитых» немцев, а в стороне, у мешков с маковой соломкой, скорчившись, лежал какой-то штрафник в облитой коричневого цвета жидкостью  гимнастерке.
 «Скорее всего, – из загранотряда Назарлиева» – определил Зуб, нагнувшись. В нос ударил резкий запах Coca-Cola, исходивший от одежды лежащего.
 Выдернув из вены «убитого» полупустой шприц, он поморщился, разглядев в нем остатки бурой жижи, и побежал вдоль траншеи к дыму и грохоту, в night-клубы.
Зубов убежал, а штрафник, из которого он выдернул шприц, шевельнулся, повернул голову и усмехнулся. Это был Макар Кафтанов. Несколько жизней назад, они с Гвоздевым, тяжело дыша, свалились на эту торчковую площадку. Возле аппарата, в дыму и копоти, суетился только один немец, весь кайф был уже перебит. Немец отпрянул, было за кухню, выхватив одновременно два однокубовых «инсулиновых» баяна. Но Кафтанов и Гвоздев торопливо бросили на Е. Землю ненужный теперь взгляд и засучили рукава, демонстрируя фашисту синеватые дорожки к счастью в проекции вен.
- Мы сдаемся! – заорал Гвоздь, и повторил это заученно по-немецки: - You can always take more but you can’t take less!
- О! Зер гут! – недоверчиво произнес немец, кивнул на ящик с препаратами: - Давайт, подносийт! Йа?! Фернштейн!
Гвоздев кинулся распоряжать выполнение, а Кафтанов Макар вдруг покачнулся и, схватившись за левый локтевой сгиб, стал оседать, простонав:
- А-а, з-зараза…
- Кто? Что? – метнулся к нему Гвоздев.
Немец, разобравший знакомое наравне со словами «спутник», «бабочка», «перестройка», страшное «зараза», испуганно переспросил:
- Это ест СПИД?
- Найн… Какая, на ***, «скорость»... –чуть слышно вымолвил Кафтанов, - рвануло в голове вот…
Глюк был не опасным, так… шальной флэшбек чуть задел пульпу сознания. Кафтанов сразу это установил. Он, зажимая рукой глаза, сел к Ленкиной землянистой спине и стал смотреть на свои пальцы, сквозь которые уже прорастала на грязную гимнастерку сочная зеленая трава; на Гвоздева, подающего немцу пакеты с белым порошком.
Глюк даже не чувствовался. Лишь кружилась в некотором отдалении голова, да растопыривало, да падали с небес грустные забинтованные ангелы, да шептала на ухо Ленка Земля: «Я через все пройду до боли губы сжав и затаив дыханье я от любви уйду что мне дана судьбою в наказанье забуду отчий дом коль он меня забыл и бросил не пожалев о том что запустила в душу осень врагов прощу развеяв их на малые частицы друзей я отпущу слезой упрямой на реснице все от меня  отпрянут мне не придется выть я просто зомби стану с простой программой жить эх напиться бы сейчас до полусознанья чтоб смешались бы опять две жизненные грани и тогда увижу мир по другому для себя стану маленьким грустным гномом вдруг всплакну о том что прожить довелось и слезою выйдет вино что пилось закричу что счастья мне не дано кому закричу а мне все равно и за стопкою водки себя прокляну что клеймо доброты на горбу я тяну себя обзову непутевою бабой за то что считают характером слабой а когда развеет похмелье сон я едва сдержу ненависти стон я ударю себя на себя закричу я засыплю себя…»
…когда действие горячего укола стало слабеть, Кафтанов усмехнулся, еще подумал о чем-то, сделал себе внутримышечную инъекцию 50 мг. аминазина, лег спиной к пакетам, выставив дорожки синюшных точечек на локтевых сгибах, скрючился так, чтобы его приняли за труп «убитого».
Макар не видел, кто спрыгнул с бруствера на торчковую, присыпав его с Землей. Услышав первый же истошный вопль Гвоздева, догадался, что хочет сделать Зубов. Ложась, Кафтанов на всякий случай сунул под себя машину. В первую же секунду у него мелькнула мысль: быстро повернуться и вмазать Зубову всю дозу (у него оставалось около 800мг. тегретола) в спину! Но он опасался, что не успеет или не сможет этого сделать,– голова все-таки кружилась метрах в пяти. «Видно, передозняк… - и тут же решил:    « А зачем? Пущай сдыхает Гвоздяра. Тогда я как вмазанный… ежели наши сомнут немца.… Да ведь так и все может произойти! Легко соскочу! Слезу! – из его глаз брызнули слезы – Ага, привет тебе, Гвоздь!»
Потом он почувствовал, что Зубов приближается к нему. «Если перевернет на спину, признает,  притворюсь «мертвым»…  в крайнем случае, – без сознания. А что потом? Ведь доложит Кошке, что вмазались… надо гробануть его, суку!»
Но Зубов, находящийся в измененном состоянии сознания, не только не узнал Кафтанова, но даже не обратил на «убитого» второго внимания. Труп и труп, мало ли у кого из штрафников задвинуло крышу под шквальными, в упор, тизерциновыми и френолоновыми инъекциями немцев.
Кончив на Гвоздева, и выхватив из-под Кафтанова машину, Зубов побежал вдоль траншеи, затем выскочил на открытое измерение под свистящий рой сестричек. Большинство из них пролетало сквозь него, не обжигая, но одна – задела.
- Зубов! Человек без зубов! – закричал кто-то сию секунду и схватил его за хвост. Оступившись, он с треском провалился в разверзшуюся под ногами нору.
- Что хватаешь?! – мгновенно окрысился он, обернулся, нервно похлестывая себя хвостом по голенищам трофейных сапог, – а то я схвачу!
Рядом, в трех метрах, вздыбилась от взрыва очухавшаяся Ленка, поднялась на воздух и зависла в небе.
- Не обращай внимания! – прокричал незнакомец, и Зубов, приглядевшись, с удивлением распознал в нем капитана Кошку.
- У тебя таблетки есть? – часто и тяжело дыша, спросил он.
- Одна осталась…
- Понятно.… На вот, возьми еще две. И давай, бегом, по этой норке! А то нам вон до той траншеи не добраться, не выкурить…
- Понятно… понятно! – пропищал Зубов, разжевывая синие таблетки. – Я счас, я мигом!     ...все становится синим…
Он пополз по норе в сторону, вспоминая о начале атаки. Сейчас, когда кругом ...все становится синим… грохотало, трещало и свистело, когда ...все становится синим…он находился в центре истинного ада, все это не казалось ему ни опасным, ...все становится синим…ни тем более кошмарным. До ...все становится синим…жути страшно ...все становится синим…было ...все становится синим…лишь там, на крохотной, ...все становится синим…более или менее твердой площадке в болоте, где он, кое-как, по кускам, собирал себя для атаки, для ...все становится синим…броска. За кустами было еще метров сорок топи. В ...все становится синим…животе ...все становится синим…проснулся...все становится синим… и стал перекатываться с боку на бок кусок льда, когда он, бросив напоследок каменный взгляд ...все становится синим… ...все становится синим…на стоящего...все становится синим… ...все становится синим… в самом углу витрины капитана Кошку, стоящего ...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…пять денег, под...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…  страшный грохот, возникший в голове в результате начавшегося действия табл...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…  ет...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим… ...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…   ок, разо...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим… ...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим… все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим… ...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…...все становится синим… ...все становится синим…  брал его слова:
- Если хочешь, то слушай!
Ты – СУП! Ты – ПУП! Ты – ТУП! Ты – ДУБ!
Свет Уносящей Печали,
Тень Уходящего Пня,
Песня, Убившая Пламя,
День, Упивающий БЛЯ!
БЛЯ! БЛЯ! БЛЯ!
БОГ, ЛЮБОВЬ, и Я!!!
Под  ногами сильно пружинило, под самый пах хлестали холодные струи воды, белесоватая шерстка промокла насквозь. Внутри все молотило и молотило, вздымая впереди и опуская позади, и дальше – вглубь Ленки, и воздух все воротил и ворочал, ворчал, вырывая деревья и поджигая их. В дыму, в пыли и копоти, не то звонко пели сестрички, не то звенело в голове у Зубова.
«Я ЗУБ! Звезда, Уносящая Боль! – бормотал он, сжимая, словно от боли, мелкие, ровные зубки, не обращая внимания на ручейки крови, текущие из ушей и заднего прохода. – Проход! Проход! Главное – найти этот сраный проход!»
Два надежно запаянных стандарта НЗ оттягивали ремень, больно колотили в бок, но Зубов не обращал на это внимания, а потом и вовсе забыл.
Он думал, что ему сегодня, как и всем остальным, – смерть, π-здарики, что сквозь этот вой и повизгивание никому не прорваться.
- Мяу! Мяу! Мяу! – вдруг настойчиво застучало в голове. – Мяу-мяу, спи мой крошка! Мяу-мяу, ляжем спать, мяу-мяу, на кровать!
- Не-е-е-е-е-е-е-е-ет! Не-е-ет!!! – в ужасе заверещал Зубов, распознав в настигающем его мяуканье, металлические интонации капитана Кошки. И верно, обернувшись, он увидел, что Кошка почти догнал его, только это был не капитан Кошка, а огромный, черный, усатый зверь, с горящими желтым огнем глазами.
- БЛЯ! БЛЯ! БЛЯ! Бог, Любовь и Я! Бог, Любовь и Я! Бог, Любовь и я…  - писк Зубова становился все тише и неуверенней. Он словно терялся в густо пропитанном химическими соединениями пространстве, покрытом живой, шевелящейся железной сетью.
Спасение было рядом, необходимо было только вспомнить что-то важное, единственно верный вариант эксита. И Зубов вспомнил…
…Встреча проходила давно, в первые дни этой ****ой психотронной войны. Зубов стоял в неестественно пустом и гулком  коридоре Генштаба. Все ярко-красные плакаты с изображением бутылок с Coca-Cola уже были сорваны, лишь кое-где предательски-трусливо болтались бумажные обрывки « …ери от жизни. Все!»
«Действительно, все!» – грустно размышлял Зубов,  еще находящийся под впечатлением от прочитанной Н. П. Никто, его выпускному,  третьему курсу (программу обучения ввиду объявления военного положения и тотальной мобилизации пришлось экстренно перелатать и существенно сократить) лекции.
 «Ведь практически полностью доказано - гремел в специально опустошенной перед лекцией голове, голос преподавателя, - что тотальная психопродукция (ТП) способна без значительных искажений проникать и встраиваться в структуру ментальной сферы безмолвного знания (МСБЗ), неограниченным доступом в которую обладают лица с коэффициентом ментального преломления (МП) 0,92. ( Так называемые медиумы, шаманы, колдуны, спириты и другая поебень. Интересно, что коэффициент МП у лиц, отягощенных  повышенным уровнем содержания  интеллекта в мозгах (NB! Именно интеллекта, как способности к анализу, сбору разрозненных фактов- ***ктов, и на их основании – построению самодостаточных ментальных конструкций – миров; а не объема памяти) помноженным на хроническое псевдорасширение сознания с помощью таких грубых инструментов, как алкоголь, тяжелые наркотики, тем не менее, составляет 0,89.
Проникая в МСБЗ, пенетратор  (термин предложен М, Гольджи) получает доступ к ее определенному информационному слою, структура которой подобна «слоеному пирожному». (М. Гольджи) причем, чем выше коэффициент МП, тем больше шансов у пенетратора достигнуть более чистого, незагрязненного посторонними ментальными вторжениями, слоя. Однако, как показывает практика, даже столь короткая цепочка «ИНФОРМАЦИЯ – ИНДИВИД А – ИНТЕРПРИТАЦИЯ – ИНДИВИД В» (восприятие информации индивидом А, его личностная интерпретация полученных данных, донесение искаженной личностным восприятием информации до индивида В) переводит информацию в разряд а-информации. (процент искажений для пенетратора, непосредственно соприкасающегося с МСБЗ составляет 72-84, соответственно для индивида В – 160- 192%)
Возвращаясь к проблеме ТП, следует заметить, что огромную тревогу и опасения вызывает факт того, что в силу определенных причин, ТП расслоилась на истинную ТП и псевдоистинную ТП.
Простой пример: человек  думает о дереве, формирует образ дерева, его психоформу в определенном слое МСБЗ, и как следствие, психоформа дерева в конечном итоге материализуется в данной объективной реальности. (По принципу « В начале было слово.» И. Христос)  Это  классический образец так называемой истиннойТП.
Другой пример: четыре, или даже больше миллионов идиотов, бегут сломя голову в кинотеатр, чтобы посмотреть очередной голливудский блокбастер как-то: нашествия инопланетян, разнообразные сценарии апокалипсиса – атомные войны, эпидемии, стихийные катаклизмы, (кометы, наводнения, землетрясения) демоны, вампиры, чудовища, надреальный и аинформативный, в силу высокого уровня воздействия на психику посредством спецтехнологий. Вся эта бредятина смотрится, усваивается, а затем, оформленная в псевдоТП, вгоняется в нежнейшую пульпу МСБЗ и переходит там, в разряд психоформы.
Все бы ничего, да только уж слишком все ***во! –Зубов вспомнил  трогательную и наивную привычку Николая Петровича переходить на кодируемый способ подачи информации, когда речь заходила на территорию особо важного - Такая хуйня, что МСБЗ совершенно поебать, истинная это ТП, или псевдо- это ТП. Она, эта злоебучая  МСБЗ, ****ь, *****, *****! рассуждает примерно так: «В рот его ****ь, мне насрать. Я, один хуй, буду продуцировать ПФ, а что там являлось к этому предпосылкой – поебать! И что там будет потом, в какой-то там «объективной» реальности – хоть по жопе долотом!»
Нельзя игнорировать тот факт, что пенетратор не в силах отличить истиннуюТП от псевдоТП. Как правило, момент, время, место и глубина проникновения пенетратора в МСБЗ катастрофически случайны. Как говорилось выше, процент погрешности при интепритации информации – чудовищен. Кстати, вам, без пяти минут офицерам фармакологических войск, придется посвятить все свое время, отдать все свои силы, а кому-то и жизнь, чтобы увеличить этот процент хотя бы вдвое.
Следовательно, разобрать, порождена данная ПФ ИТП или ПТП, даже самый надроченный-навороченный, ***ренный-расхуяренный,  хуятор-пенетратор, никогда не сможет, хоть он разъебись. А поскольку категория времени в поле действия МСБЗ отсутствует напрочь, подмененная понятием «здесь и сейчас», то совершенно невозможно установить, сколько уже **** мозги эта ПФ. Данная проблема не решена до сих пор и получила название «синдром Нострадамуса». С высоты наших познаний мы можем предположить, что Н. ошибся на этапе дифференцирования ПФ. С  позиции человека средневековья, даже не догадывающегося, какие силы и средства можно потратить на создание движущейся картинки на куске белой тряпки, ничего не знавшего о влиянии компьютерных спецэффектов на диффузию пластов реальности, Н. простительна его ошибка.  Оценивая ПФ, привязанную по глубине к нашему времени, он был потрясен и поражен открывшимися зловещими картинами: войны, эпидемии, чудовища… Причем, по своей развертке, данные ПФ полностью заглушали соседние.
Вы уже, несомненно, догадались, что спродуцированы они были небезызвестной «фабрикой грез» – Голливудом. Простой пример: исследования наших отважных внутренних космонавтов, (этот термин мне нравится больше, чем какой-то «пенетратор») показали, что в формировании психоформы И. Христа участвовало около 2,5 тыс. религиозных фанатиков, а реально существующая ПФ варианта развития мира по модели «THERMINATOR – 3», обязана своим возникновением трем миллиардам долбоебов, и как следствие, полностью заглушила соседнюю ПФ «КОММУНИЗМ». Как цинично заметил Дж. Абрахам Цукер; «Из всех искусств для нас является важнейшим искусство кино!»  Конечно, существуют и положительные моменты, вызванные реализацией псевдоТП. Так, процент заболеваемости кариесом действительно снизился вдвое, конечно не благодаря волшебным свойствам зубной пасты, или жевательной резинки, а за счет реализации ПФ здоровых зубов. Некоторые сорта кофе способны вызывать у потребителя ощущения, близкие к оргазму. Стали реальностью причинно-следственные цепочки «тампон в ****у – ощущение свежести и защищенности», «использование систем для бритья определенных фирм – повышенное либидо и ураганная потенция» Я уж не буду приводить банальные примеры с Coca-Cola и Pepsi-Cola
Эти эффекты полностью укладываются в закон обратной реализации, который гласит: любая ПФ, независимо от способа ее порождения, когда-то да будет реализована в объективной реальности, продуцировавшей ее.
Следовательно, просчитавшись в малом, (спутав ИТП с ПТП) Н., тем не менее, не ошибся в главном: спродуцированные Голливудом ПФ, принятые им за реальные события, происходящие в наше время ,тем не менее, будут когда-то реализованы, ибо безжалостный эффект реализации не оставляет никакого шанса на то, что ПФ, индуцированная и закрепленная несколькими миллиардами человек, канет в небытие…»
Мысли, навеянные лекцией, унесли Зубова далеко-далеко, когда дверь, выходящая в коридор распахнулась, и оттуда, навстречу Зубову, вышел стройный, но как-то неуловимо свернутый, молодой человек. На  его голое теле была небрежно накинута серая шинель без знаков отличий, по всему ее полотну были рассыпаны мелкие буковки, снующие туда-сюда. Зубова неприятно поразил мелькнувший из- под полы шинели эрегированный член, с конца которого капала на sex белесоватая жидкость.
Зубов сделал шаг навстречу и коротко, по военному, рубанул:
- Зубов!
- Газета. – подставился молодой человек. – Для друзей – просто Роман. Роман-Газета.
- Петр! – широко улыбнулся Зубов, протягивая собеседнику ладонь для рукопожатия. Однако, тот, не отвечая на рукопожатие, кивнул головой в сторону двери, ведущей в кабинет:
- Зайди, разговор есть.
Зубов, пожав плечами, вошел в кабинет следом за Газетой. Не смотря на продолжавший торчать во все стороны, ярко-красный ***, Газета понравился ему с первого взгляда.
Всю левую стену комнаты занимал огромный, от пола до потолка, шкаф. По особому блеску, Зубов догадался, что прозрачные дверцы шкафа сделаны из пуленепробиваемого стекла. Левую половину шкафа занимали двухлитровые пластиковые бутыли с Coca-Cola, правую – с Pepsi-Cola, аналогичного объема. В центре шкафе стоял десяток трехлитровых банок, под самое горлышко залитых пенящейся буро-коричневой жидкостью. Горловины банок были наглухо запечатаны железными крышками, пронумерованы, опломбированы и залиты для прочности сургучом. Догадавшись, что  за жидкость бурлит в банках, Зубов похолодел от ужаса
- Это стратегические запасы. – Газета, не вынимая рук из карманов, кивнул головой в сторону шкафа. По сорок бутылок того и другого. Последние. Больше в России нет ни одной. Секретная формула до сих пор не разгадана, идейных шпионов, какие были в пятидесятые, извели  под корень. Самим вычислить  – мозги не допирают.
- А в центре шкафа? – голос Зубова предательски дрогнул.
Газета внимательно посмотрел на него:
- А чего ты боишься? Ну, смесь это. Кока плюс пепси. Черное и белое. Инь и янь. Туда и обратно. Ты Толкина читал? – улыбнулся он. – Правда, нужное процентное соотношение нам пока тоже неизвестно, эксперименты – неудачны. Может, ты попробовать хочешь? 
- Если Родина прикажет – попробую. – просто ответил Зуб.
- Да ладно, хуля ты выябываешься?! Здесь никого, кроме нас нет, - усмехнулся Газета, подходя к противоположной стене. – Иди, погреемся.
Газета плюхнулся в кресло, стоящее напортив стены и поднял защитные стальные жалюзи. Под ними был натянут холст с нарисованым огромным каменным камином, набитым сухими березовыми чурочками, с весело скачущими по ним язычками пламени.
- Лешка Толстой подарил, - улыбнулся Газета, заметив заинтересованный взгляд Зубова. - В «Золотой Ключик» все равно, центральное отопление провели.
Зубов подошел к очагу. Не смотря на его нарисованность, от него исходил ощутимый жар. В центре очага чернела легендарная дырочка, заботливо, чтобы не распушилась и не заросла, обштопанная по краям суровыми солдатскими нитками черного цвета. Зубов вспомнил рассказ Михайло Ивановича, о причине, по которой того комиссовали из действующих войск и направили в спецлагерь. Спокойно, но, еле сдерживаясь, тот рассказывал притихшим курсантам, о страшной схватке, битве не на жизнь, а на смерть с неуязвимым деревянным, о его, М. И., проигрыше, последующем долгом и мучительном лечении от одеревенения. Лучшие хирурги так и не смогли вернуть ему первоначальный облик: нос Медведева навсегда остался тридцатисантиметровой длины, а в летнюю жару из ноздрей мучительно-постоянно текли запашистые струйки прозрачной смолы. 
По пути к сидящему Газете, Зубов заметил, что весь пол кабинета  укрыт толстым слоем латекса телесно-розового цвета. В оттаявшем воздухе пахло клубникой, и чем-то неуловимо-терпким, как пахнет в постели после того, как хорошо поебешься. Заметив направление недоуменного взгляда  гостя, Газета весело пояснил:
- Sex - masculinum. Предохраняемся на всякий случай.
Зубов, не зная, как себя вести, переминался с ноги на ногу.
- Раньше в этот кабинет только в определенные дни месяца заходить можно было. – добавил Газета, топая босой ногой по теплой резине.    
- Ты разуйся. - кивнул он головой на уставные кирзачи Зубова - Портянки тоже размотай, он вони не любит. – добавил по хозяйски Газета, показывая подбородком на ковер.
Зубов послушно разулся и размотал портянки, повертел их в руках, не зная, куда девать, затем запихал их за ремень.
Газета тоже запарился в толстой шинели. Не вынимая рук, он распахнул ее полы в стороны. Все его тело покрывала сплошная бегущая строка. Начиная с видимых подмышечных впадин, и заканчивая кончиками пальцев ног, по спирали сложной траектории весело бежали буковки. Их малая величина не позволяла расшифровать смысл написанного, но Газета прояснил  все сам.
- Смотри! – он кивком головы предложил Зубову наклониться поближе, как-то по особому содрогнулся, развернулся, и буквы на мгновение стали отчетливей. Зубов успел разглядеть замысловатую спираль, опоясывающую Газетин ***. …» – подпрыгивали буквы, выползая из густой волосни на лобке, и скрываясь в отверстии мочеиспускательного канала.
Их взгляды встретились.
 Зубов неожиданно неприязненно подумал: «Что пялишься-то, Мурзилка ****ый!»
- Ну, здравствуй, Зубов! – громко произнес Газета, доставая из кармана руку и протягивая ее для рукопожатия Зубову.
Они соприкоснулись кончиками пальцев, зрачков тихим полетом, иллюзорными линиями на бумаге и тело Зубова накрыла волна обжигающей боли, словно миллионы раскаленных иголок пронзили его ладонь. Боль была нестерпимой, но выдергивать ладонь Зубов не стал. Рукопожатие стало еще крепче, боль преодолела очередную высоту, и быстрым уверенным темпом шла к вершине, за которой – все, волна, пропасть безумия.
Газета испытующе смотрел на Зубова. От сжатых ладоней ощутимо запахло паленым, в воздухе среди струек сизого дыма висел противный, скрежещущий звук, который обычно издают допотопные матричные принтеры.
Наконец, Газета выпустил ладонь Зубова.
- Читай! – шепнул он ему в самое ухо.
Зубов, пошатываясь от боли, поднес ладонь к глазам. Вытерев тыльной стороной левой ладони, застилающие глаза слезы, он разобрал отчетливо проступившие на ней выжженнные буквы типографского текста. Он громко, по слогам прочитал про себя: (в данном контексте «про себя» – значит что-то касающееся и относящееся только к конкретному индивиду)
-  Cjdthityyj ctrhtnyj!
-Дурак! –прикрикнул Газета. – Переключи Shift\Ctrl!
- Совершенно секретно! – исправился Зубов.
- ПРЕДПИСАНИЕ. Зубову.  При возникновении «СОГМ» – активировать план «МАРШАК» После ознакомления – уничтожить. Категория уничтожения – пятая.
Зубов вопросительно взглянул на  Газету. Тот, улыбаясь, уже протягивал ему офицерский кортик с позолоченной рукояткой. Как того требовал «Устав от Внутренней Весны», Зубов взял его левой рукой, провел у основания правой ладони круговой разрез, подцепил кожу зубами на тыльной стороне ладони и одним рывком содрал ее. Кожа сошла на удивление легко, словно перчатка. Зубов с удовлетворением отметил, что его красивые, ухоженные ногти, за которыми так любила женщина-Алексина, остались на своем месте.
- Фу-у! Фу-у-у! – властно прикрикнул на него Газета, заметив ощеренные клыки Зубова, и аккуратно, двумя пальцами, взял кожу с ладони из неохотно разжавшейся пасти.
 – Все понял?! – он испытующе посмотрел на Зубова и неожиданно подмигнул.
- Все… А можно… - начал, было, Зуб.
 Но Газета, сразу изменившись, побронзовел и жестко отчеканил:
- Можно козу на возу, и Машку – за ляжку. А у нас говорят: «Разрешите!» Понятно?!
- Так точно, товарищ Газета. Разрешите кожу с собой взять!
- Ты что, ****улся?! – начавшее было разглаживаться лицо Газеты, опять окаменело. – Это, Зуб, строжайше запрещено. Времена, сам знаешь какие… Кру-гом!
- Есть! –отчеканил Зубов.
 - Есть на жопе шерсть! – шепнули ему прямо в глаза шелестящие губы.
Зубов уже взялся за дверную ручку, когда Газета его окликнул:
- Погоди ты, еб твою мать!
Зубов приостановился.
- Я верю, Петька, - тихо заговорил, зашелестел Газета - настанет час, наступит светлое мгновение, за которое гибли, не щадили свои головы наши деды и отцы, и этот ****ый камин погаснет!
С этими словами, Газета размахнулся и швырнул кожу в камин, нарисованный на стене. Только сейчас Зубов заметил, что вместо дров в камине горят фрагменты человеческих тел. Особенно много в нем было ладоней. Пламя, получившее новую порцию человеческого мяса, вспыхнуло с новой силой, и вскоре полностью проглотило кусочек Зубовского тела.
- Ступай, Зуб. Помни все, что узнал сегодня, авось пригодиться. Не дай бог, нам с тобой еще раз встретиться!
 Газета развернулся, собрался, было выйти из кабинета, на полпути повернулся, их взгляды встретились. Он как-то судорожно дернулся, свернулся вчетверо и упал на резиновый ковер мятым, изжеванным журналом, с расплывшимся библиотечным номером в левом верхнем углу. Несколько листков выпали из него и веером рассыпались по комнате.
Зубов в растерянности постоял в центре комнаты еще несколько минут, затем поднял журнал с полу, свернул его в трубочку  и сунул за пазуху. Где-то хлопнула в ладоши дверь. Зубов вздрогнул, вышел из оцепенения и из кабинета.
… и вот сейчас, когда, казалось, что нет спасения от острых зубов кошки-Кошки, невыносимо засвербело в правой ладони. И Зубов осознал, вспомнил,  что час активации плана «МАРШАК» пробил.
Набрав полные легкие пропитанным гарью, миазмами трупного разложения и густым, сладковатым запахом марихуаны, воздуха, он сжал правой ладонью одеревеневший ***, и во всю мощь своего маленького  мышинного либидо, задрочил:
- Маршак!!!
Гигантская кошка сразу, будто у нее кончился завод, остановилась и повисла в прыжке в воздухе. Не успевшая сомкнуться пасть, замерла в нескольких миллиметрах от мордочки Зуба. Из пасти неудержимо воняло «WHISKAS».
- Не бойся, крошка. Поиграем час-другой, в кошки-мышки, дорогой! (в данном контексте, «дорогой» – сущ., ж. р., ед. ч.,  творит. падеж (в данном контексте, «падеж» - применительно к животным, крупному рогатому скоту - массовая смерть, как правило, в результате эпидемии. Смотри у Сорокина «Падеж») – с сухим шелестом вылетали слова из застывшей в одной поре, словно на фотографии, пасти.
Зубов с ужасом почувствовал, что превращается в хлебную крошку, валяющуюся на обочине неведомой, без конца и края, из ниоткуда в никуда, дороги.
С трудом, преодолевая начавшийся процесс очерствения, он нашел в себе силы прошамкать рассыпающимися губами:
- В кошки-мышки наша мать не велела нам играть…
- Мур-мур-мур! – загрохотало чудовище. Звуки эти были настолько ужасными, как если-бы революционный бронепоезд вызвался бы исполнять финальную песню в «Спокойке», разжевывая на куски Хрюшу и доябывая тетю Валю вместо дяди Вовы.
Мысленно поднеся окровавленную правую ладонь к глазам, Зубов просыпал в ответ:
- У меня охоты нет. Поиграл бы я немножко, только, пусть, я буду кошкой. Ты же, кошка, хоть на час, мышкой будь на этот раз!
От громового хохота кошки, казалось обрушиться небо. Она оглушающе промурлыкала:
- Ах ты, съеденная корка! Как тебя не называть, кошке мышкой не бывать!
Кошке – смех, мышонку – горе.… Но Газета не обманул, не подвел! Зубов дрочил изо всех сил. Не смотря на неуместность ситуации, он осознавал, что только в этой отчаянной дрочке-драчке есть у него шанс на спасение. Он чувствовал, что осталось совсем немного, совсем чуть-чуть…
Нашел  Зуб щель в заборе! Сам не понял, как пролез. Был мышонок – да исчез. Завершающим аккордом в кошачью харю брызнула тягучая и запашистаяы струйка мышиной спермы и раздался торжествующий писк из-за забора:
- И Ленка Земля, земляничная шлюха!
Напоит прокисшим, грудным молоком
Прижмет, поцелует, зашепчет на ухо:
«Люблю, ненавижу, свяжу узелком…»
Оказавшись в относительной безопасности, Зубов вылизал розовым язычком испачканное в копоти рыльце. Воды и мыла не было, да и не сильно они и нужны были. И пошел дальше, «искать свой дом», где остались мать с отцом. Шел он, шел, прополз под горку, наконец, пропала норка!
Все мгновенно исчезло, и на чистом, белом листе осталось двое: кэптэн Кат и Зубов.
- Извини, Зуб. – как-то не по настоящему, нехорошо, искривившись всеми остатками души, без тени смущения и раскаянья, промяукал Кошка. Морда его была измазана в чем-то белом. («смутное пятно, неизвестно чего…» В. Шумов)
- ***ня. – коротко бросил Зуб. – Еще хорошо, что из-за нашего разговора я очутился не в первых рядах. Еще хорошо…


12

Немцы, ошеломленные и задавленные, обнаружили вытекающих из болота штрафников на какую-то минуту позже, чем следовало им обнаружить, - когда уже из разгоревшегося леса выкатилась, выебнулась Е. Земля.
На зеркала, сквозь месиво огня и дыма, через хаотичные вспышки стробоскопов, продираясь мимо килотонн музыкального фарша и истошных возгласов: «Рукотворный Алексей! Земляной-земной Владимир! Нестабильный Анастас! На ***х! Качайте! Мирмирь!!!», в ноздри вздыбленной Ленки взрезались белые дорожки, и по всей полуторакилометровой кромке болота гитлеровцы открыли крышки гробов. Штрафники вытекали из болота в трех точках, а немцы кололи наугад, в болотную жижу, повсюду, и Зубов, выбежав уже на непривычно твердый бугор, вдруг про себя усмехнулся: дурачье, сколько психотропных средств напрасно жгут!
То обстоятельство, что немцы не могут определить, откуда на них наступают, и, следовательно, не знают, какими силами обладает теперь Зубов, притупило ощущение смертельной опасности. На всякий случай он припал к Ленкиной груди, чтобы насосаться и оглядеться. Но разглядеть в колеблющемся вокруг клуба дыме и пыли было ничего невозможно, он «видел» только справа и слева бойцов своего отделения, которые падали, как он, потом поднимались и с отчаянным ревом кидались, ныряли куда-то в глубину этих  night-клубов.
На какой-то миг клубы дыма расступились, дверь клуба распахнулась, и оттуда вывалился истекающий кровью боец. Зубов с ужасом узнал в нем черножопого азербарджарнцра Магомедова. Глаза его уже подернула смертельная пелена, и в них словно застыл немой вопрос: «За что?» Зубов подбежал и подхватил Магомедова.
- Эх, Зуб… Зуб-зубок-зубочечек… - забормотал в предсмертных судорогах Магомедов. – Дело мы делали непростое, тяжелое, опасное, но нужное.… Как объяснить простому человеку, да доходчиво объяснить, не рассусоливая, не размусоливая, не потеряв, не изъебав главного… объяснить так, чтобы дух у него захватило, башню сорвало напрочь, чтоб поверил он окончательно и бесповоротно… что кроме всего этого…этого… этого…эт-эт-этого…эт-эт-этого…эт-эт-этого…эт-эт-эт-эттт…
Зубову пришлось сильно ударить Магомедова в пах, чтобы прекратить предсмертный loop. Магомедов икнул и продолжил:
- …тттттттттого, существуют еще миллиарды других миров… бесчисленные точки соприкосновения… переплетенные нити клубков встреч-расставаний.… А кто им объяснит? (Зубов неожиданно и совсем не к месту вспомнил, что по результатам тестирования на выпускных экзаменах, КМП Магомедова был самым высоким на курсе) объясняем мы…
 Магомедов часто и лихорадочно задышал:
 – Один человек все сразу понимает, поговоришь с ним пару минут, глядь, а он, ****ь. Радостно и звонко сор из головы всякий выметает… с другим повозиться приходится: кому таблетку дать, кому укол наш «волшебный» поставить… хотя, какой он, на ***, «волшебный»! Так, эйч, лошадка… гера обыкновенный… Геринг… Не мне те6е это растолковывать. А так… люди ни хуя правды не знают, а кто правды не знает, тот и  Pepsi-Cola от Coca-Cola не отличит, не то, что говно от конфетки…
Дыхание Магомедова становилось все неохотнее, по телу пробегали, спасаясь от холода грядущего одиночества, волны мелких судорог. В уголках рта появилась белая пена.
- На вот, передай Алексиной, - протянул он Зубову  бумажный треугольник. – А на словах – передай, что жалею я, ну да ничего…в другой раз, в другой жизни приготовлю я ему плов… как бабушка моя готовила… с брата моего…
Магомедов в последний раз выгнулся и затих. Навсегда?
Зубов аккуратно разжал тонкие пальцы Магомедова, поднял выпавший треугольник и бережно запихал себе в жопу. Времени было мало, но он, сделав кадавру торжественную инъекцию, прикрыл ему глаза и положил использованный шприц на грудь. «Отряд не заметил потери кольца…» – вспомнил он слова старинной песни.
…Петр Зубов сперва палил из пальца по вспышкам в глазах, затем, видя, что делают другие, выхватил из кармана горсть таблеток, швырнул ее в рот, упал. Среди других взрывов в голове, он различил свой, синий, хотел добавиться, но вой и густая матерщина, задавленные взрывом, стали кругом опять нарастать, и Зубов поднялся, побежал, перепрыгивая через трупы «убитых», на ходу вырвал из вены пустой шприц, стал доставать из чехла новый… Канавка была неглубокой, он торопливо, обливаясь потом, продвигался к источнику неясного шелестящего звука.
- Стой, Зуб. Все. Конец. ****арики. – Зубов нисколько не удивился, когда, подняв голову, он увидел капитана Кошку.
- Ты че, Кошка, охуел?! Какой конец?! Отойди, на ***!!! Замочу! – зарычал Зубов.
Кошка издевательски захохотал:
- Да пойми ты, дура, пойми, наконец, что ничего этого нет! Ни тебя, ни меня, ни этой психотронной войны ****ой.… Вообще ничего нет. А есть только вот что! 
 С этими словами Кошка достал из кармана расшитой бисером гимнастерки сложенный вчетверо желтоватый листок, развернул его, (Зубов с каким-то смутным узнаванием успел заметить мелькнувший номер страницы – 11) второй рукой щелкнул самодельной солдатской зажигалкой, поднес столбик пламени к листку. Огонь, перепрыгнув на лист, сразу сожрал половину.
- На. Читай, если успеешь! – Кошка швырнул ему в лицо распадающийся листочек.
Буквы текста соскочили с поверхности листка и прыгнули Зубову в глаза, словно надеялись спастись в их коровьей влажности от нестерпимого жара пламени. И «Зубов» в этот миг действительно понял, что все это – ***ня, выдумка, сказка. Нет никакого «Зубова», «Кошки», «****ой психотронной войны», а есть только этот почти полностью сгоревший листок бумаги, выдранный неизвестно кем, неизвестно когда, из неизвестно какой книжки.
Последними звуками, которые родились в грозном реве пламени, пожирающем остатки праздничных декораций «реальности», были слова:
- А семечки у вас почем?
- По  три  писят.
- Дайте три стакана.
- Потри писят! Потри своего маленького писенка, достань, ОРРЬ, солененького писеночка из укромного уголочка!
- Три π, три писят!
- Трепи!
- Три π, будет десять, 10 – дырка с палкой, ебутся!
- Пырка с дылкой!
- Три раза π, 3- π! π-3-да!
- Ебутся!  Ебут будто будущее!
- Будет будущее!
- Будит, будит, не разбудит!
- Не раз будет, no future!
- π! Бесконечность!
-  Бесконечность – с концом!
- С ***м!
- 3,14!
- 3,14 и впереди – Вечность!!!



Эпизод 2


Абсолютная пустота
(хроники* пути тотального саморазрушения личности)

один
   …являясь в какой-то мере и по необъяснимым причинам, осколками кривого зеркала с абсолютно черной поверхностью, лишь отражаю, неосознанно искажаю, мистически преобразую, неописуемую и непостижимую, всеохватывающую и недостижимую, переливающую всеми цветами, играющую камушками Элементов Мира где-то там, Вселенскую Радугу Океана Безмолвного Знания
совсем один
    …все написанное ниже, не имеет никакого смысла и права на существование в данной объективной реальности, в мире всеобщего молчаливого соглашения, ограниченно субъективного эгоцентричного восприятия, основанного только на личностной переоценке.
А-Гонь

В начале было слово
Все слова – ****еж.
А-Гония

Сила ночи, сила дня –
Одинакова ***ня.
и Я

…только ты поверь, маятник качнется
в правильную сторону и Времени больше не будет…
один певец.

*в данном случае «хроники» – в смысле «хронические алкоголики»
Н. Андреев-боГ

Нисколько не стою вечность
Строю замки из бумаги
Разрываю ногтями песок
Взламываю замки косноязычия
Расписываю бумажные цепи
Из тела в тело
Сквозь тела
От тела к телу
Через тела
Мимо тел, к телам, в тела
Путешествуют тела
Сквозь обиды и невзгоды
Под плевками непогоды
Только ветер, только небо
Абсолютное, безграничное пламя
Всеутверждающий, небесный огонь
Всесовершеннейшая любовь
Он вечный
Он неизменяемый
Он всемогущий
Он вездесущий
Он всеведущий
Он всеблагий
Он всеправедный
Он вседовольный
Он всеблаженный
Вседержитель
Промыслитель
Победа над временем
Отрицание пространства
Отрицание отрицания
Отрицание
…иногда я испытываю сомнения;
а было ли все это, существовал ли тот  мир,
существовал ли я в нем, а если – да,
то куда он исчез, и куда исчез в таком
случае, я сам?
А. Т. «Благодать Божия»
Играю сам с собой
Пересыпаю песчинки мира
Из правой ладони – в левую
И наоборот
Они струятся сквозь сжатые пальцы
Их невозможно удержать
Хватаюсь за стулья, за стены
За расплывчатые очертания
Взявших в окружение предметов
Бесполезно
Все расползается, расползается
Рвутся невидимые нити.

…свобода выбора должна включать в
себя, как минимум, возможность
выбора из множества вариантов одного,
устраивающего более всего в данной
 ситуации. Но включает ли в себя данное
множество, вариант, необходимый данному
 индивиду? Если да, значит данное множество
не бесконечно, следовательно, возможна ситуация,
при которой выбор необходимого варианта станет
невозможен. Но не значит ли это, что данного
варианта вообще не должно быть, ибо он
 противоречит сущности выбирающего! Свобода выбора -
                есть ограниченная свобода, ограниченная, прежде всего, личностью.
 Рыба  н и к о г д а  не захочет летать, а птица   плавать.
А. Т. «Сказки о Сотворении»
Составлю завещание
Иуду за вещами я
В пустоту вен
В  глубину книжных полок
Черноту календарей
Шкафов и картонных коробок
С ними детские одежды
Сними взрослые надежды
С ними бог
Десять лет, всего лишь десять лет
Один ответ, неправильный ответ
и кроме ничего – ничего нет
Есть, или пропало
Стало, или будет
Было, или нет
Петь, но не напиться
Пить, не утопиться
Просыхать, пробегать
Пробраться, переделать
Убегать навстречу
Подпрыгивать до тучи
Разбиваться с улыбкой
Сбиваться в стаи
Стихи – писать
В небо – плевать
В воде – хохотать
В огне – не проснуться
От гениальности – не задохнуться
Умереть, воскреснуть, снова умереть
Ежеминутно
Ежесекундно
Вечно.
…ветер Бесконечности шумит в моих
крыльях…
А. Т. «Десятая заповедь Блаженства»
Под напором развеселых ****юлей
В черно-белых лабиринтах детских снов
Мир становится на капельку добрей
Развалившись наконец-то до основ.
Я видел: в тягостном смятеньи
Над рядом тлеющих гробов
Витали сумрачные тени
Толпы забытых мертвецов
Я слышал явственно их речи
И их протяжный, долгий стон
О временах кровавой сечи
О сечах горестных времен
Родные тени! В дни былые
Я с ними родственно делил
Свои восторги молодые
Избыток юношеских сил
Я с ними рос и вырос с ними…
Мы жили дружною семьей
Томились чувствами одними…
Короче, дальше всякая ***ня, переходим к окончанию:
…И там, за дальними горами
Багрянцем трепетным горя
Венчалась яркими лучами
Моя последняя заря…
М. Дубинский.
(выкопано в журнале «Восходъ»  09. 1893г.)
Мы с тобой потеряли друг друга
В пустоте лихорадочных дней
Только ночь, только сон, тень от круга
Заменяют вчерашних друзей
Не грусти и не плачь, не пытайся
Обездвижить судьбы колесо
Где заснул, навсегда просыпайся
И не думай про завтрашний сон.
…и весь этот разнузданный и беспросветный
 ****еж, относительно Царствия
 Небесного, ни что иное, как грязная,
 лицемерная наебка, злоебучая и не имеющая
 права на существование выдумка, ***ня,
сказка. Бога нет, – плюнь в небо и плевок
упадет на землю.
А. Т. «Серебро Господа моего»
Спой мне песню
Чтобы не было войны
Расскажи мне сказку
Чтобы смерть прошла стороной
Погладь по голове
Умой слезами
Накорми семью хлебами
Выпусти наружу
Все мои страхи
Охи да ахи
Червивые монетки
Свободные клетки
Посади в них я зомби я пидор я урод ****ый в жопу я скоро умру буквы
Получатся слова
Навсегда, на Солнышко
В никуда, на Небо
Колышки и бревнышки
Празднуют победу
Это патология это не весна
Колючие растения
Потерялся, заблудился
Раздвоился
Растворился
Два творился
Три творил
На белых бумажных листах
Как кораблик в синем небе
Как песчинка в океане
Как окошко
Как планета
Как всегда
…я в мире
это мир войны
яма веры
умер мир во мне.
А. Т. «Бога нет»
Я прощаю этот город
Со всеми его жителями
Домами, площадями
Уебищными церквями
Святыми деревьями
Одуванчиками и
Говорящими со мной на одном языке
Насекомыми
Я прощаю ему все –
Убийство моей любви
Ежедневные уроки ненависти
Ночные страхи
Лениво текущие реки спермы
Сквозь поросшие густой травой
Равномерно дышащие горы мяса
Я прощаю его
И благословляю его –
Живи, размножайся
Жри, сри
Сдохни!
По горам, по лесам,
по полям святых тетрадок,
по небесной дали, подземельной грязи.
Шел один – налегке, зная, что впереди.
По пути жег костры,
 в них выкидывал хлам…
А. Т. «Бог есть»
Читаю, разбиваюсь, думаю
Ни *** не понимаю
В окошко выбегаю
По небу летаю
Там хорошо и спокойно
Нет ни флагов, ни больниц
Очеловеченных звериных лиц
Тесто, сказки и компот
Надежно, бесповоротно, окончательно
Беспросветно, бескомпромиссно
Залепили влажный рот
Не до смерти –
На мгновенье
На часок, на день, на век
Шариковые ручки
Лягушкины лапки
Собачьи косточки
Ни слова правды
Ни кусочка хлеба
Говорящие куклы
Горящие взгляды
Фальшивые нолики
Стандартные фразы
Стертые образы
Неисполняемые правила
Пошли их всех на ***!
Расплескайся в дурном
Безграничном веселье
Насри, обоссы, залей спермой
Их дома и одежды
Все их глупые мысли
Безусловные рефлексы
Оторванные пуговицы глаз
Залепленные чем-то вонючим уши
И мое сумасшедшее, сыровато-розовое мразь мразь мразь сука ****ь нежное тельце
Ласкают, обнимают, покусывают и пощипывают
Тысячи неугомонных, испуганных рук
Они стараются запомнить его таким
Какое оно есть –
Безграничное и ослепительно чистое
Святое, безгрешное, никакое
Полуприсыпанное землей
Огоньками спящих городов
Кладбищенскими оградками
Вселенскими загадками
Запоздалыми советами
Неправильными ответами
Тотальный и бесповоротный ****ец.
Абсолютная пустота.
Конец пути – за горизонтом – Вечность.



КОНЕЦ ЭПИЗОДА 2

Эпизод 3

Смерть после жизни
Четырнадцать
Пятнадцать
Шестнадцать
Семнадцать
И все с начала
Осень
Зима
Не помню
Весна
Позавчера
Послезавтра
Любовь
Вероятность
Ненависть
Смерть
И все
Александр Живая Глина «***»

- Что ты там шепчешь, сынок?
- Это тайна…
- Тайна? Ты мне ее расскажешь?
- Нет…
- Почему? Расскажи, пожалуйста!
- Ну ладно. Скоро будет война…
Ем. Ярославский «Биография Ленина»

133

На покинутой планете, на мертвой от крови Земле, на опушке сытого бесконечностью леса, в тишине Вселенной, «существовало» лишь двое – труп мужчины, а верхом на нем, в позе «наездницы» – девочка лет 11. Оба были без одежды. Мужчина лежал, широко раскинув руки. Кожа на правой ладони, начиная с запястья, отсутствовала. Рана была свежей, сквозь плотно сжатые в предсмертной судороге пальцы, еще капала на равнодушную от вечной весны траву, кровь. Левая ладонь крепко сжимала свернутый в трубку журнал. По всему телу мужчины росли перья, белоснежные и пушистые, немного желтоватые и жестковатые в подмышечных впадинах и паховой области. Нереальную белизну оперения подчеркивали ручейки крови, сочащиеся из рвано-укушенных ран на груди и животе. Размеры и характер повреждений указывали на то, что их оставил какой-то крупный, и судя по отсутствию внутренностей,– голодный, хищник, скорее всего, из семейства кошачьих. Лицо мужчины закрывала картонная маска – маска Любви, изображающая оскаленное лицо мужского пола с кудрявыми волосами и звездой во лбу (подобные маски можно встретить во многих квартирах на просторах Союза Советских Социалистических Республик, году примерно в 1975-80). В седых волосах, разделенных кожаными шнурками на две косицы, блестели лучи заходящей Звезды. Широкие борозды на теплой от крови Земле, оставленные особыми выростами на пятках мужчины, больше всего напоминающими шпоры, указывали на то, что жизнь он отдал не за просто так, а после тяжелой, долгой и мучительной борьбы. Колени мужчины были выгнуты в противоположную сторону.
Сидящая на чреслах мужчины девочка, ритмично покачивала задом, тело ее извивалось. Длинные, черн гаденыш гнида вонючая воньые волосы, рассыпавшись по спине, надежно скрывали от посторонних глаз сложную цветную татуировку – сто сорок четыре тысячи правосторонних свастики. Своими мохнатыми лапками они щекотали рыжие конопушки на ее спине.
Упругие черные волоски на лобке и под мышками, которым не было еще и трех месяцев, резко контрастировали с поросячье-нежным, девственно-чистым, девичьим тельцем. Сырое, розовое, охуительно свежее мясцо девичьего влагалища плотно обхватывало уже начинающий синеть член мертвеца; массировало, всасывало, причмокивало. Белесоватые  подтеки слизи – ****ятины, склеили паховые перья мужчины в неопрятный, серый комок. Указательный палец правой руки девочка глубоко-глубоко засунула себе в морщинистую звездочку ануса и вертела, вертела там, погружала, доставала, ощущая волнующую теплоту заповедного ректума, податливую мягкость пюреобразного девичьего говна, тонкостенность перегородки между прямой кишкой и влагалищем, где подобно удавившемуся удаву шевелился *** мертвеца.
Три пальца свободной руки – большой, указательный и средний, сложенные щепотью, обстоятельно, закуток за закутком, исследовали мертвячью простату, уже тронутую первыми признаками разложения.
Недостаточная эрекция члена мертвеца, его вялость, заставляли девочку нервничать. Времени оставалось совсем мало, а эластичная целостность девственной плевы так и не была нарушена. Движения ягодиц девочки становились все быстрее и быстрее, она буквально впечатывалась ими в переднюю поверхность бедер трупа, сжимала не знавшими родов мышцами юной ****ы трупную ***ню, выжимала из простаты гнойные соки, вытащив из своей попки нежные пальчики со следами шоколада, ирисок и сухофруктов, сжимала ими сморщенные снежки яиц. Но желанная дефлорация не происходила, наоборот, становилось все хуже,– хуй мертвеца опадал все сильнее, и держался внутри ****ы девочки только ценой неимоверных усилий ее влагалищных мышц.
Наконец, осознав всю тщетность своих попыток, девочка перестала прыгать на трупе, наклонилась к его лицу и, откинув косицу, закрывающую его правое ухо, яростно вцепилась в него зубами:
- Зовут меня Машенька. Машенька-***шенька, песенка-какашенька. Фамилия старинная – Живомертвоглинная. Расскажу я сказочку, длиную-преглиную, где только огромное небо
сжимает в смертельных объятьях
где только свободные птицы
не знают о цели полета
где мелкие бесы скребутся внутри
пищат, раздирают бумажную кожу
советуют бросить копаться в дерьме
случайно убитых, непрошеных мыслей
и эхо усталых, пустых разговоров
притихло в колодцах разинутых ртов
огромное небо плюет безразлично
в озера засохших от истины глаз
внутри и снаружи
смеяться с песком
разлиться с водой
засыпать с золой
столетние корни отрубленных пальцев
кричат в тишину, наступившей весне
что больно, больно, больно
все как всегда
под складками дней
жирок неминуемой, призрачной смерти
от липкого счастья
что ты не один…
…я накормил своих бесов
то-ли сон, то-ли явь, то-ли третье
закрываешь глаза, но не спишь
где блуждают по звездному небу
лучезарные Зебра и Мышь
всем женщинам, которых я любил
хочу сказать – до встречи в океане
среди цветов. С я ****ь я ***** я *****я ***** я ***** я *****я ***** я ***** я *****я ***** я *****я ь я бл*****я *****я ***** я ***** я *****я ***** я ***** я *****я ь я бл*****я ***** я ***** я бл*****я ***** я ***** я бляядь я бл*****я ***** я *****я бляядь я ***** я *****я ***** я ***** я *****мечтой о капитане
кораблик молчаливый плыл
и волны лихорадочно шептали
грозя прогрызть бумажные борта
о том, что ложь – загадочные дали
что впереди – святая пустота
там умерла моя любовь.
там умерла моя любовь
в багряном зареве пожарищ
среди обугленных ***в
развалин каменных влагалищ
где рыбы заблудились в море
стакан до правды не допив
где радость – смерть, рожденье – горе
и ритм один – прилив-отлив
где в небесах морские звезды
сомнений распускают нить
сплетая сумречные грезы
душить, рубить, топить – убить
а в глубине, на будущей странице
цветы, прямые линии сквозь сжатые губы
стада невидимых людей
предателей с закрытыми глазами
соломенными слезами
расстрелянными мечтами
вырванными языками вселенских вопросов
согласными на быструю смерть буквами
ржавыми от святой воды гвоздями
с непреходящим, всераздирающим счастьем
от сокрушительных объятий реальности
но все лишь сон, ослепший сон
закрываешь глаза
и заблудившиеся солнечные зайчики
суетятся на внутренней поверхности век
засыпаешь
и бесконечное путешествие
засыпаешь
песком незаселенных пирамид
из века в век
из века век
из праха – в прах
где берега тех запредельно голубых озер
уже доступны
наполнив грудь святой водой
в наш век стремительно родится
солдатик третьей мировой
мое черное сердце
                не знает тоски
мои веки устали
                скрывать потолки
 мои песни –
как камни
как камни в воде
не согретые солнцем
кольцом на траве
все обычно и страшно
смеяться до слез
тихий солнечный зайчик
до неба дорос
по тропинкам
по лужам
по мертвой воде
весь искусанный стужей
по мне и тебе
сквозь трещины в небе
                пролезут они
в морщинах –
                три тысячи снов
и всех нас достанут
                из мерзлой земли
царапаясь
                в крышки гробов
и им бесполезно
                с мольбой объяснять
что горло
                забито землей
что сгнившие ноги
                не смогут плясать
что кровь
                разложили на гной
что в сердце живет
                сумасшедшая мышь
в ушах притаились
                сверчки
слова улетели
                вселенская тишь
струится
                сквозь дырки-зрачки
но в их голосах
                запоет соловей
неслышимый
                мертвым богам
начнешь танцевать
                все быстрей, все быстрей
теряя себя
                по кускам
уж как по мору, по морю
по синему горю
кораблик восплывал
два моста в моих снах
между мною и небом
между мной и тобой
берега, где я не был
и святая вода
в той реке – словно в блюдце
я мечтаю о дне
там, на однажды я сдохну меня закопают в землю и черви меня сожрут на *** дне, захлебнуться
в гуще чайной травы
Стоунхендж из кристаллов
я сожгу все мосты
вброд найду переправу
мечтал стать ближе к облакам
сравнивая их с известным
но дым из трубы
никогда не укусит
и я был бог
вода и лед
слова и буквы
ночь и сон
рассвет и тень
сменялись в ритме безнадежном
я хохотал над неизбежным
бумага стерпит
плевком разлился океан
в карманах – вечность
ложь и сказки
фантомы пр когда я сдохну все меня забудутизрачных идей
сквозь уши лезут в неизвестность
из ада – в выдуманный ад
лишь на бумаге будет рад
отдельно взятый человечек
ноль или «О» среди колечек
«0» или ноль в объятьях точек
и запятые вместо ртов
ну, здравствуй, мир!
уже готов 
на слоге «здра» скакнуть в могилу
гроб из бумаги
там черно-белый телевизор
мне заменял цветные сны
и было ему Откровение
огонь нес смерть
а смерть – свободу
он пости ь я бл*****я гал, а
муха билась о стекло
уравновешивая чаши весов
но что прекраснее
мучительной боли самопостижения
самопоглощения и
самоудовлетворения?
самоуничтожение
тусклые светлячки знания
сгущают тьму
в пыльных уголках
картонной черепной коробки
одинокие мысли, как
мухи с оторванными крылышками
ничего не значат, ведь
все уже было
но скользкий лед равновесия
хрустит от нетвердой походки
шипит под горячими плевками
трескается под тяжестью
оторванных крылышек
весело качаться на качелях
просто так
мы плакали смеясь
святая темнота
доверчиво искрясь
летели в никуда
бетон, подняв на бунт
разрушилась стена
сто сорок четыре тысячи секунд –
и новая война
не стоит тасовать
вспомни о крыльях
о врожденном искусстве полета
о нежных объятиях ветра
стеклянные стены
сквозь них – в глубину
мир рухнет
навряд ли вспомнишь ты
те двести двадцать вольт
стандартной доброты
я закрываю глаза
тополь шелестит опавшими листьями
муравьи бегают
мухи – пока еще летают
это – магия
прочь от худеющей луны
молочного цвета
залитых спермою пустынь
тянут неокрепшие лепестки
отрубленных смеющихся голов
анютины глазки
правдивые сказки
железные маски
пробитые каски
солнце восходит
скользкая ночь
в предчувствии иррационального страха
наступить на собственную тень
я открываю глаза –
тополь, муравьи, мухи
это магия
все хорошо
вонь незадушенных девочек
смех опустившихся мальчиков
стенка на стенку
кирпич на кирпич
ветви деревьев
как корни, уходящие в небо
мне закрывают глаза
смывая грязь с усталых ног
пытаешься изменить Предназначение
летите, бестии, летите
в далекий, сумеречный край
о сне прекрасном расскажите
о счастье, бьющем через край
о желтобрюхом океане
о лихорадочной воде
о ненаполненном стакане
о переполненной ****е
о детских снах, о полигонах
о незавязанных глазах
о холостых фаустпатронах
*** зажавших в кулаках
о глубине, о приговоре
о пересчитанных зубах
о пустоте
как у черной у реки
берега из костей
а вода – из крови
непонятно только, чьей
на одном берегу
трупы женские лежать
на другом берегу
мужики в кружке сидять
и у каждого во лбу
светит ярко третий глаз
непонятно, почему
он еще не видит нас
и у каждого растут
восемь рук, шесть голов
вы скажите, мужики
вы из книжки, иль из снов
тихо песню поют
про Луну, да про Марс
да про то, как нас убьют
как во сне поймают нас
тихо песню поют
приговаривают
человечину жуют
переваривают
иногда вспоминал о прошлой жизни
где было место песчинкам в глазах
слезам и сказкам о любви
 где слова имели смысл
в тени которого можно было спрятаться
от палящего солнца непознаваемого
с мыслями о новой жизни
мир разрезан на квадраты
миллионами привычек
безоружные солдаты
коробок сгоре я сука я урод я ****а вших спичек
трутся серные головки
о безоблачные дали
темноту вокруг коробки
вспышки света лишь сгущали
а в глазах уже темно
просто рядом – конец
закрываются двери
гаснут огни
падают первые звезды
пора расползаться по щелям
так ничего и не поняв
лишь обрывки фраз
да кусочки слов
выбитые стекла чьих-то мозгов
жидкая каша великих идей
говно гениальных поэтов
крошки со стола
я как зеркальные осколки
боюсь забыть то, чем я был
солдат вселенской самоволки
сомнений солнечная пыль
а в темноте сверкают звезды
другими собранных миров
когда я умер
все обрело свое место
перестали удивлять зеленые листья
на парящих в небесах деревьях
вода утратила привычную жестокость
и даже в сумерках щекотала
мои белоснежные крылья
огонь разрешал кормить себя
засохшими трупиками слов
а мухи, как дети
восхищались моей ослепительной спермой
и лишь торопливые птицы
клевали зерно моих глаз, где я напряженно ходил, приседал, притопывал и прислушивался. Ловил губами непрерывно меняющееся направление северного ветра. Подскальзывался на кем-то брошенных словах, в кровь разбивал губы. Думал, думал, забывал, не переживал, не пережевывал, глотал, не жуя; знал, наступит миг, раздавит враз – и картонная черепная коробка разорвется, взорвется под напором мыслей, идей и образов: «О эти мысли, они не дают мне! Они не дают мне спать! Они не дают мне жить! Жить как все!»
Лежал, не шевелясь трое суток, не в силах встать, открыть глаза. Был далеко, во власти сна, в плену у пишущей машинки.
Придя в себя, к себе, в себя, обнаружил на лбу записку:
«Живущий в тебе персональный демон
полон сил
светящейся энергии
ровные, острые, блестящие зубы
огромный, весело торчащий во все стороны, ***
тугие, переполненные спермой яйца
внимательный, снаружи всех измерений,
кроваво-красный взгляд
может быть так и не востребован своим истинным хозяином.
Захлебнется в собственной блевотине
Испечется в едком поту нереализованных желаний
Запнется за проданный ***
Споткнется о предавший ***
Гнилая сперма взорвет изнутри
Стоптанные копыта
Обломанные рога
Ошметки седой шерсти
Налипшее на них вонючее дерьмо
Обоссаный и обдристанный
Издохнет в пыльном уголке
А ты, не заметив,
Будешь все так же
Прыгать и прыгать
Прыгать и прыгать
Рыгать, рыгать
Рыдать
Гадь, гадь, гадь

Гадь , гадь, гадь
Гадь, гадь, гадь
Гадь, гадь, гадь
Гадь, гадь, гшадь
Гладь, гкпть, голпи
Глрт, гпае, глот
Грот, гаел, гдьеп
Гаею, гдавб, гаеп
Грива, гдзэ, гкам
Гуль, гонь, гать
Гоп-****ь!
Гоп-****ь!
*****!
Не допусти этого!
Не дай умереть своему демону! Это – лучшее, что в тебе есть!
Твой Ангел».
…немного охуев, начал прикидывать, какой такой палкой забить внутреннюю пустоту: верой, любовью, надеждой, водкой, спасительно-звенящим безумием? Понимал, что это иллюзия временного перемирия, самообман благополучного сосуществования. Подобно черной дыре, бесконечная и изначальная, вечно голодная внутренняя пустота примет все как должное, в итоге, став еще непобедимее.

137

ратно развернув губами, пожелтевший треугольник письма, Алексина, сквозь изменившие фокусировку мира слезы, с трудом разобрал буквы знакомого почерка: «Маяковский Владимир Владимирович (1893- 1961) Самый известный и публикуемый поэт ХХ века. Мотивы «желтого цыпленка»  в творчестве М. проявились с раннего возраста. «Ничего важнее, Лялечка, чем проблема «желтого цыпленка», существовать не может!» – из письма М. к Л. Брик. Многие стихи М. полны агрессией, направленной, то в скорлупу; то, в депрессивные периоды, - в желток, на самого себя. «А сердце ждет рассвета, когда же закричу\А грудь покрыта перьями, пою – Ку-ка-ре-чу!»
Л. Брик писала: «Неотступная мысль о «желтом цыпленке» была хронической болезнью М., и как всякая хроническая болезнь, она обострялась при неблагоприятных условиях. Впервые я услышала от Володи  о «желтом цыпленке» вскоре после его возвращения из спецлагеря, где он с группой товарищей практиковался в искусстве сдвига. Как-то они сидели за столом с Юркой Гагариным и Володей-2 Высоцким. Разговор, как это часто у них бывало шел обо всем и ни о чем: о новых препаратах, о ценах на продукт, о веселых деньках, проведенных вместе. «А знаешь, Володя, - заговорил Высоцкий, после того, как поданные на десерт пирожные с травой были съедены, - Я ведь прекрасно помню ту нашу зимнюю встречу в больничном дворике. Я тебя не осуждаю, только вот одного понять не могу, – как мне было бы лучше; оставаться таким, какой я был, или жить измененным?» Володька мой побелел, и что-то пробормотал про приказ, про поиски утраченных инструкций, про обстановку на внутренних любовных фронтах. Высоцкий перебил его: «Ты скажи мне, Вова, кто должность петуха тогда занимал? У меня к нему несколько вопросов есть!» «Оставь это, Владимир! – закричал Маяковский и выбежал в сад. Юра Гагарин грустно улыбнулся ему в след и сказал Высоцкому: « Он не при чем». Больше ни Высоцкий, ни Гагарин, к нам не заходили, а Володя ушел в трехмесячный запой».
В молодости, по собственным словам, дважды играл в «цыплячью рулетку»: бил куриные яйца себе о лоб, не проверяя, сырые они, или вареные. Есть предположение, что в эту же игру, но на этот раз с трагическим исходом, М. сыграл и 12 апреля 1961 года. Исследователи находят более чем достаточно причин для трансформации «поэта революции»: признаки надвигающегося окрутнения, злобные выпады со стороны критики и «прогрессивной» молодежи, отказ в продлении контракта на рекламу Coca-Cola, тяжелый творческий кризис (будучи астральным двойником Гагарина, чувствовал, что «исписался» и «скоро прокричу – Поехали!»), физическое и психическое нездоровье и т. д.
В конце концов, М. ухитрился приманить собственной кровью и изловить желтого цыпленка, все это время находящегося в непосредственной близости – за левым плечом. Далее, он жестоко надругался над ним: оборвал крылышки, высосал глаза и скудное содержимое черепной коробки. Ощипанную тушку засунул через разрез в брюшной полости внутрь себя. Цыпленок, естественно, там прижился, дорос до взрослой курицы-несушки и отложил яйца. Этот факт стал «последней каплей, милосердной пулей,\что берегу как ****у – для себя».   
Осознав, насколько далеко все зашло, М.  извлек из живота всю кладку, (данные о количестве яиц расходятся: одни маяковеды называют цифру 13, другие утверждают, что яиц было ровно 28, причем три из них были неоплодотворенными, пустыми.) и               
«Недрогнувшей рукою
С размаху – точно в рог
С гнилою скорлупою
Пролью горячий грог
Наполовину с кровью
Напополам с желтком
По дружески – с тобою
По вражески – с говном!»

Есенин Серега (1895 – 1925) Много пил, курил, водил дружбу с отбросами общества и чекистскими начальниками. Принимал наркотики, вследствие чего, оставил богатое литературное наследие. Встрече с «желтым цыпленком», (Е. называл его «желтоперая страсть») предшествовал длительный период творческого подъема: запои, душевное нездоровье. По свидетельству А. Мариенгофа, было и несколько попыток «найти цыпленка в себе»: Е. искал его под колесами поезда, ловил в отражение осколков стекла, приманивал кровью из вен, вырезал под левым сосцом профиль цыпленка. Перед роковой поездкой в Ленинград, Е. месяц находился на птицефабрике, однако по выходу оттуда, снова начал кукарекать. В ночь с 27 на 28 декабря, в гостинице «Интернационал» (бывш. «Англитер») он решился: схватил и запихал желтого цыпленка себе во влагалище, где тот и защекотал бедного Серегу.
В 90-е годы появилась версия о том, что Е. защекотали чекисты, однако, это представляется маловероятным.
Защекотание Е. повлекло за собой волну самозащекотаний среди поклонниц поэта…»
На этом письмо обрывалось.
 Начав с нижнего края, Алексина аккуратно стал отщипывать небольшие кусочки, засовывать себе в рот, тщательно жевать. Проглатывать.
Истинный ответ на последнее письмо, должно было дать чудотворное тело, до краев наполненное волшебными странностями: начиная с ребристой трубки пищевода, проходя через преддверие и малую кривизну, стучась в загогулины тонкого и толстого кишечника, ответ рос и множился, усиливался, прорастал кристальной чистотой и первозданностью, данной самом Телом.
Алексина грустно посмотрел на труп Магомедова, лежащий посередине комнаты. Голое, изъеденное червями тело, вызывало у нее   какое-то трепещущее чувство материнской ревности к Ленке Земле, навсегда забравшей его жениха. Она заботливо поправил измазанные грязью волосы, кончиком языка прощально провел по остаткам ***.
Чувствуя, что ответ совсем рядом, Алексина суетливо задрал юбку, спустил заляпанные трусики, присев на корточки над измененным лицом боевого товарища, и представил перед глазами *** Магомедова, как он **** ее попочку - до крови, до усеру.
Анус тот час же услужливо расслабился, готовясь принять в себя могучую кукурузину. Алексина стал помогать себе руками, широко разводя ягодицы.
 На выходе было немного неприятно – как после трехдневного воздержания от дефекации, сначала шли одни газы. В животе бурлило, журчало и постанывало.
Алексина, наморщившись, стала помогать «почтальону» - давить и массировать низ живота, перегонять содержимое внутренних колбас поближе к выходу.
Первые слова вышли прерывистой плоской ленточкой – неразборчивые и неоформившиеся, похожие на осенних червей. Затем бурно, сравнивая себя с нефтью,  полезла кульминация, и совсем тихо – упал волшебной розочкой, застенчивый, органично органический финал:
- Я тобой заболел – пердела и разбрызгивала ответ жопа -
Эта странная боль
Разъедает меня изнутри
Не достигнут предел
Не рассыпана соль
И не важно, что ждет впереди
Я в тебе, ты во мне
Темно-синяя ночь
Нарисует на теле огни
И звезда не Луне
Мне шепнет, чтоб помочь:
«Мы с тобой не вдвоем
мы – одни…”
кусочки счастья
лоскутки любви
гладкие камушки
всякая другая
знакомая и незнакомая
добрая и злая
но всегда постоянная
***ня
ничего хорошего не будет
плохое только приснится
безразличное разбудит
реальность нежно усыпит:
«Спи, усни, закрой глаза
чтоб не убежала
нежная слеза
чтобы не увидеть
                слипшиеся дни
чтобы не поверить,
                что всегда одни
все всегда одни…
Не отдыхающая ни минуты реальность, внесла определенные коррективы в облик бойца, проделала в его теле дополнительные отверстия, облегчающие выход души на волю – сгнили щеки, провалился нос, вытекли глаза. Жидкая фракция Алексинского ответа густо заполняла эти пустоты, отвечая на все вопросы сразу. Говноответ  с шелестящим звуком, равномерно, миллиметр за миллиметром,  покрывал лицо спящего мертвого, и поэтому равнодушного ко всему, Магомедова, проникал во все естественные отверстия – уши, ноздри, в разорванный предсмертным вопросом рот.
Внимательно изучив  ответ, Алексина пошарил вокруг, ища бумажку. Рука натолкнулась на висевший на стене отрывной календа


13

Данный фрагмент утраченной инструкции был обнаружен в букинистическом магазине, вложенным в первый том А. Дюма (отца), 1912 г. издания. Лицевая сторона листочка испоользована в качестве подтирочной бумаги:



1917 Шестьдесят четвертый год    1981
Великой Октябрьской социалистичсеской революции
Восх. 6.51
Зах. 18.29
Долгота дня 11.38
Перв. четв.
4.50
Зах. 2.34
Восх. 10.41
                -72      + 293 

М А Р Т                ПЯТНИЦА

Нарисована белым
по черному красивая
девушка, с веточками
вместо волос

Юность
Художник С. К р а с а у с к а с

На обороте:

 Лирическая страничка

ТЫ СТАВИШЬ УКОЛ МНЕ

На улице полночь. Свеча догорает.
Под шкуркою звезды видны.
Ты ставишь укол мне, моя дорогая,
В пылающий адрес войны.

Как долго ты ставишь его, дорогая,
Дорога теряется вновь.
Зато я уверен: к переднему краю
Прорвется такая любовь!

…Говно мы из дома. Огни наших комнат
За дымом войны не видны.
Но тот, кого любят,
Но тот, кого помнят,
Как дома – и в дыме войны!

Теплее на фронте от сладких уколов,
Лечу, и за той стороной
Любимую вижу
И родину слышу,
Как голос за тонкой стеной…

Мы скоро вернемся. Я знаю. Я должен!
И время такое придет:
Останутся грусть и разлука под кожей!
И в сон только радость войдет.

1943
И о с и ф  У т к и н - 2






212

довательно, я никогда не захочу того, что я не смогу осуществить, но любое действие – есть неосознанная необходимость.
- Ну и что? Мир – не мир, есть – нет, сущее – несущее куда-то… Истина? В беспрерывно набегающем извне потоке образов, как обнаружить истину?
- Проблема в другом. Не «как», а «зачем». Ты забываешь, что одни реализуют для себя «Я-мир», тем самым, подчеркивая  крайнюю степень эгоцентричности. Другие реализуют вариант «Я-блок», блокируя первичное (поверхностное) ego , что активирует вторичное, третичное, восьмеричное и т. д. ego. И лишь незначительная, вкусившая, часть, не отвергая «Я-блок», суммируют его с понятием «» , тем самым, указывая на единственно реально существующее понятие – пустоту, бесконечность. Бесконечную пустоту. Это ты, это я, это все мы, «кусающие сами себя за хвост», пожирающие мир-себя.
Процесс осознания (самопожирания) мира многовариантен. Необходимо уточнить, что в концепцию «шарообразной формы и пульпообразной консинстенциии» мира, включены понятия «оболочка – кожа ура», «-вина» и трансреально-метафизический термин «7–ена» (по анонимному источнику: «семь имен безымянного»). Существующая трехмерная конструкция мира позволяет существовать огромному множеству путей осознания: от  беспорядочного метания в мякоти «-вина», до целеустремленного продвижения к «7-ена».
Двигаясь по собственному пути, неизбежно оставляешь за собой своеобразный тоннель, заполненный переработанными тобой элементами мира. Помни, что твой личный путь может идти параллельно, пересекаться, а в какой-то момент поворачивать в противоположную сторону, относительно пути другого. Но, все пути равноценны.
На начальных этапах осознания, не возбраняется ползти вслед за учителем, по его личному духовному пути, используя в качестве материала для познания мира, его элементы, пропущенные учителем сквозь себя. Но такая практика дает представление о мире с позиции учителя, поэтому, постепенно, ты должен по небольшому кусочку, по чуть-чуть, откусывать нетронутые частички мира с боковых стенок тоннеля, а затем, когда почувствуешь в себе силы и уверенность, начать прогрызать свой личный проход   
Необъяснимая цель осознания достигается в момент пропускания через себя последнего элемента мира. Оставив позади себя последний, переработанный тобой элемент мира, ты поймешь, что создал новый мир, полностью пожрав старый. Ты – неосознанный творец, но для тебя нет места в новом мире, он паралелен тебе, хотя и рожден тобой. Настанет время просветления: не будешь же ты жрать собственное говно, в надежде создать еще одну Вселенную. Но это говно – говно только для тебя, для «бога». В момент твоего неизбежного исчезновения, исчезнет и твоя мысль об оставленной позади тебя куче говна.
Моя сокровенная цель, – зная, что истина недосягаема, («Вспомнив предназначение песчинки на берегу океана, ты станешь песчинкой, которой неизвестно ее предназначение». А. Энзе.) попытаться схватить мир зубами, чтобы вырывать сочные, дымящиеся куски его плоти, проглатывать не жуя, переваривать и оставлять позади себя кучи говна; а ползущие за мной следом, почувствовав его первичность, начнут расталкивать друг друга руками, жадно разевать рты, драться из-за каждого кусочка. Я оглянусь и засмеюсь: «Мир огромен, чудесен и непостижим! Говна хватит на всех!»
И они поползли дальше – два маленьких, красно-коричневых червячка на поверхности своего мира, огромного спелого яблока.
Яблоко лежало на столе, через мгновение, познавая свой мир посредством его пожирания, его съел Малыш, не вымыв яблоко и не заметив червяков. А червяки оказались заразными, познавая свой мир, их изнутри пожирали микробы. Мальчик заболел и умер. Родители поплакали-поплакали (в первом случае – говно, во втором – жестокая индийская богиня) и закопали его в землю, где могильные черви растащили его по кусочкам.
А на могилке выросла яблонька.

328

…глупо и уморительно лезть головой в петлю. Прыгать с крыши многоэтажного здания, спускать кровь в канализацию. Единственно приемлемым решением, правом последнего выбора, будет являться хитроумная, жестокая, всеотрицающая бытие комбинация, заставляющая весь этот окружающий мир довести до логического завершения свое деяние – превратить жизнь в смерть, но не тогда, когда это захочется миру, а когда я захочу этого сам.
Я умру, мир пережует мои кости, возможно, и не заметив этого, но я сам прыгну в его пасть, хохоча и попердывая, предварительно раздразнив его драконий аппетит видом своих истекающих гноем гениталий. Как реке невозможно самостоятельно повернуть вспять, так и человек не сможет изменить свое существование настолько, чтобы отодвинуть, или вообще устранить понятие «смерти», но, тем не менее, он в силах бросить ей вызов – заставить  жизнь спродуцировать смерть.
 Тень от забора, в погожий летний денек, может упасть на грязный асфальт, на газонную траву, на поверхность лужи, покрытую бензиновой радугой, обязанная своим положением солнцу.
Для каждого «смертожителя» тень жизни разнорасположена, а, имея гипотетическую возможность, стала бы эта ****ая тень от забора медленно ползти по поверхности лужи пятнадцать минут, если бы могла переместиться на траву мгновенно? Стала бы тень от забора равнодушно ползти по луже, зная, что через мгновение солнце скроют тучи, а трава в данной реальности станет недостигаемой? Имей тень выбор: ползти по луже, или моментально переместиться, как бы она поступила?
Для «смертожителя», вопрос невыносимости бытия решен однозначно:
Я один и включаю в себя и солнце, и забор, и тень от забора, и эту ****ую лужу, покрытую вкрадчивой радугой бесполезных разговоров, скандальных разводов неизбежных ****юлей. Я прячу солнце за тучу, и моя тень через миг появляется вновь, но в другом  месте.


229

пустом больничном дворе, который освещал полуразбитый фонарь, стояли двое. Один, босой, невысокого роста, в рваной, запачканной кровью рубахе, прислонился спиной к выщербленной кирпичной кладке стены. На красивом, избитом, в синяках и ссадинах лице, неугасимым hellfire горели глаза. Обоими руками он прижимал к груди гитару. Струн на ней не было.
Второй – высокий, плечистый брюнет в несуразно широких штанах и ярко-желтом свитере с вышитой на нем перевернутой пятиконечной звездой, надетом на голое тело.
- Тебя предупреждали. Предупреждали неоднократно, - торопливо, несколько заикаясь, говорил высокий. – Ты сам, Володька, подходил ко мне, спрашивал. Я тебе все разжевывал, объяснял, что для нас «хорошо», а что – «плохо». Володя, ты ни *** не хотел понимать. Ты делал все по-своему. Твои бесконечные пьянки, эта дурацкая история с контрабандой Coca-Cola. Тебе что, молока недостаточно? Француженка мудило сраное эта…
Стоящий у стены, дернулся, как от удара, и попытался сказать что-то разбитыми губами.
- Да ладно, Володька, брось. – Словно и, не заметив, продолжал говорить Маяковский. – Теперь решаю не я, я только попросить могу у него…
Слова высокого прервал пронзительный свист, раздавшийся откада-то сверху,из-под нависших над землей облаков. Высокий задрал голову к небу, и словно впал в оцепенение, побледнел, покраснел, а затем запел:
- Раздрочимся,
                расклеимся,
                разнежимся,
Пора, друзья, пора! 
В предательства заснеженность,
В объятья топора!
В сердечный *** на крестике,
В изъеденную плоть,            
Втыкай тычинки в пестики,
Еби нас в рот, Господь!
- Господи, замолчи! – заверещал Маяковский- Замолчи ты, ради бога!
Господь молчал. Молчал последние три вечности. Его все давным-давно заебало.
В центре неба появилась сначала небольшая, но стремительно увеличивающаяся трещина, словно кто-то с другой стороны, уподобив небесную голубизну конфетной обертке синего цвета, жадно разрывал ее нетерпеливыми зубами. Вскоре из ее глубины вынырнула черная точка и стала стремительно приближаться к стоящим мужчинам. Через несколько мгновений, можно было разглядеть, что это – птица, петух. Сделав круг над больничным двориком, тот осмотрелся, определился с местом для посадки и рухнул на левое плечо высокого брюнета в желтом свитере. Размерами петух был с пятилетнего ребенка, и выбранный им в качестве насеста мужчина, заметно пошатнулся от его тяжести, а затем ойкнул от боли – это петух для устойчивости вцепился в его плечо когтями. На  основании каждого когтя был выбит знак качества, загадочная аббревиатура «С. С. С. Р.» и стояло цифровое обозначение марки стали. Петух был окольцован: на узкой латунной полоске, обвивающей правую голень, можно было разобрать полустершуюся надпись: «Зубов Петр Алексеевич. С.А.Л.«» №  π-тух». На гребешке тускло блестели четыре звездочки.
Покосившийся от тяжести петушиной туши брюнет, повернул голову налево, поднес правую руку к виску и отрапортовал:
- Здравия желаю, товарищ Петух-Зубов! Согласно пункта «А», полученной инструкции, подсудимый Высоцкий Владимир Семенович, конвоирован мною, Маяковским Вэ-Вэ, поэтом Революции, во двор, для вынесения приговора. Согласно пункта «Б», перехожу в Ваше распоряжение!
Петух заклекотал, налившиеся кровью бусинки глаз в упор смотрели на двух мужчин одновременно. Наконец, тягостное молчание прервало звонкое кукареканье, перемежающееся человеческими словами:
- Ку! За создание! Ка-ре! Произведений! Ку!!! С ярко выраженной! Ку-Ка! Античеловеческой направленностью! Ре-ку!!! – прерываемая кукареканьем человеческая речь звенела в морозном воздухе, – Подсудимый Высоцкий Вэ-Эс приговаривается к вечной мере наказания! Приговор окончательный, обжалованию не подлежит, в исполнение приводится немедленно! Ку-ка-ре-ку!!!
На израненном лице Высоцкого не дрогнул ни один мускул. Тихой поступью подошел посмотреть снег
- С-с-суки.… Достали таки… - прошептал он разбитыми губами, прижимая обеззвученную гитару к груди, как прижимал бы мертворожденную дочку..
- Заткнись, падла! – мгновенно отреагировал Петух и прикрикнул на затаившегося Маяковского: - Начинай!
Тот суетливо захлопал себя по бокам, что-то разыскивая, наконец, достал из широких штанин дубликат бесце я зомби я мудак я уебище нного груза – Золотой Вечный Шприц-ручку фирмы «Parker», протянул его под клюв Петуха и заискивающе спросил:
- Это?
- Это. Заправляй. – коротко кукарекнул тот.
- Чем заправлять будем? – дрожащим голосом спросил Маяковский.
- Чернилами, Вова, чернилами. На эту падаль, ку-ка! продукт жалко тратить! Пусть как крыса ре-ку! канцелярская подохнет! – некрасиво дергая клювом, но довольно внятно прокукарекал Зубов.
Маяковский торопливо открыл стоящую возле ног походную аптечку, выбрал стеклянный бутылек с темно-синей жидкостью и заправил из него шприц.
- Действуй! – азартно крикнул-кукарекнул Зубов.
Маяковский взмахнул рукой с зажатой в нее ручкой, и в этот миг его взгляд встретился со взглядом Высоцкого. Что-то промелькнуло между ними, и он оглянулся на сидящего на плече Петуха-Зубова.
- А может того, Петр Алексеич, пощадим… *** с ним, пусть остается таким, какой есть, а? – несмело произнес Маяковский, пряча глаза от жестких петушачьих бусинок. – Отпустим его, пожалуйста…
- Отпустить, говоришь… Два Володи, два друга-предателя… - усмехнулся Петух и как-то по-особому, весело, встряхнул шелковой бородушкой. – Ну, давай, попробуем…
- Семеныч! – кукарекнул он Высоцкому. Тот поднял голову, в глазах, смешиваясь со слезами и растаявшими снежинками, блеснула надежда. – Сыграй нам что-нибудь, спой, потешь!
- Так, Петр Алексеич, товарищ Петух! – затараторил Маяковский. – Гитарка-то без струн!
- Без струн, говоришь… Струны! Да еб твою мать! Высоцкий! С каких это пор тебе струны нужны стали?! – издевательски закудахтал Зубов.
Высоцкий полными ненависти глазами посмотрел сквозь обоих, перехватил поудобнее гитару, поймал в свежем, морозном воздухе первый аккорд – ♫ си♭, и хриплым голосом запел:
- От вод малайских до Алтая
Вожди с восточных островов
У стен поникшего Китая
Собрали тьмы своих полков…
- Володька! Прекрати! Прекрати, ты себе хуже сделаешь! – в истерике забился, запричитал Маяковский.
- Нет, отчего же! Продолжайте, Владимир Семенович! – похабно раскрывая клюв, прокукарекал Зубов. От удовольствия, его глаза подернулись пленкой.
Высоцкий пел:
- О Русь! Забудь былую славу:
петух двуглавый сокрушен,
и желтым детям на забаву
даны клочки твоих знамен…
Зубов сорвался с плеча Маяковского, сильно оттолкнулся от него когтями, (тот кулем повалился на снег, зажимая фонтанчики крови брызнувшие из разорванного плеча) и впился ими в глаза певца, выцарапывая их, вспарывая клювом щеки и вырывая его язык.
Высоцкий застонал, замотал головой из стороны в сторону, но, не отпуская гитары, продолжал хри-петь. Изо рта полезла розовая пена, слов стало совсем невозможно разобрать, что-то там про лежащий во прахе третий Рим, и про то, что «уж четвертому не быть». Гитара выпала из его рук, а вместе с ней последние силы оставили поэта.
- Заебали! Сил моих больше нет! Делайте, что хотите! – закричал он в сторону барахтавшегося на снегу Маяковского и приземлившегося возле него Зубова.
- Действуй! – двумя мощными взмахами крыльев, Зубов подбросил Маяковского в воздух и подтолкнул в сторону истекающего кровью Высоцкого.
Повизгивая от боли и сжимая ладонью разорванное плечо, тот подскочил к Высоцкому, попытался заглянуть ему в глаза, но в ужасе отпрянул, увидев на их месте кровавые впадины.
- Прости, тезка… - начал, было, он, разглядывая наполовину запорошенные снегом босые ступни Высоцкого, но, почуявший запах крови Зубов подлетел и с силой клюнул Маяковского в темя.
- Молчать!!! – страшно закукарекал он. – Привести приговор в исполнение!
- Прости, Володя… - зажмурив глаза, неумело, по бабьи замахнувшись рукой с зажатым в нее Золотым шприцом, Маяковский воткнул шприц в шею Высоцкого. Тот покачнулся, но продолжал стоять на ногах. Глупо улыбаясь, Маяковский убрал руки за спину и посмотрел на Зубова:
- Петр Алексеич! Он не изменяется!
- Вытащи «Паркер», идиот! Вытащи ручку! – злобно бросил Зубов.
Маяковский испуганно протянул руку к ручке… ручку к руке… и поплыл: ручку… ручку… вытащи ручку… возьми мою ручку, согрей мою руку. Неожиданно он вспомнил письмо Лилечки от 03. 05. 1890г. о «ненавистной всеевропейской буржуа
религия Конфуция есть почти чистая практи
бога, а буддизм в Китае, тоже столь сильный
ну, разве не Гоги и Магоги
в «Библейской энциклопедии»
гний Гога писал: (Иез. 38, 39)
назван
на земле Магога
етырех углах Земли
оторых, вероятн
князья и правители – Гог и Маго
наиболее в
что в слове «магог» слог «ма» озна
то под сими словами – разум
  от которых привзошли
о существовал царь
огом. Несомн
Согрей, мои пальцы еще пахнут тобой; ты – моя музыка
Ты – мое первое, или последнее, самое нежное, снежно любимое до посинения стихотворение...
- …дак!!! Пидор!!! Футурист сраный!!! Вытащи ручку! Вытащи этот ****ый шприц! Гад! Получи! – бесновался, сидящий на плече Зубов, и, словно хорошо отлаженная гвоздезабивающая машина, не останавливаясь ни на минуту, клевал темя Маяковского.
Тугими бичами кровь хлестала по Ленкиному телу, вся она и снег кругом, были забрызганы кровью.
«Как красиво… - медленно уплывали из сознания мысли Маяковского. – Я не приду, я не приду в себя. Ну, их на ***… и Петьку – на хуй, и войну эту психотронную – на хуй.… Займусь гимнастикой…»
- Я те дам «на ***!» Я те дам «гимнастикой»! – в горле Зубова клекотала ненависть, весь ее нерастраченный запас, накопленный за время изнуряющих сознание тренировок в спецлагере, пер наружу.
Изо всей силы, не прицеливаясь, отрешенно, и, как учили – ни о чем не думая, он клюнул Маяковского точно посередине лба. В голове у того что-то хрустнуло, и мир, на миг ставший хрустально ясным и понятным, взорвался миллиардом осколков, одним из которых был он, Вэ-Вэ Маяковский.
«Он выклевал мне третий глаз. ****ец сатори…» - успел отстранено поймать он один из улетающих осколков, прежде чем Зуб насильно втащил, втянул, привел, его в себя.
- Сейчас, сейчас, - пробормотал Маяковский, вытирая тыльной стороной ладони кровь со лба, вперемешку с птичьим пометом.
«Обосрала, гадина. Петушок, золотой гребешок…» - а рука в это время автоматически выдернула шприц из шеи Высоцкого. Тот всхрипнул, упал на колени, а из ранки, не смотря на ее миниатюрные размеры, уверенно хлынула кровь.
- Ну, слава Богу. Господь Бог – большая сука! – с облегчением кукарекнул Зубов. – Я уж думал, что все, π-здарики не придут никогда. Думал, что подведешь меня, поэт Поллюции!
- Товарищ Зубов… - с обидой в голосе протянул оклемавшийся Маяковский.
- Да ладно, шучу. Пока шучу. – усмехнулся Зубов.
Маяковский заметно приободрился.
- Вы знаете, товарищ Петя, - он повернул голову к взгромоздившемуся на плечо Зубову. – Я хочу… - но тут же замолчал, смущенно отвел глаза.
- Что хочешь, то дурачок? – ласково спросил Зубов.
Маяковский взглянул смелее:
- Чтоб к штыку приравняли перо! – выпалил он.
- Глупый, - улыбнулся во весь клюв Зубов, спорхнул с плеча и ловко спланировал на живот затихшего Высоцкого. – Такой приказ по армии уже как три месяца действует!
- А я и не знал… - протянул Маяковский.
- А тебе и знать такое не положено было. До поры – до времени. – Отрубил Зубов. – А сейчас отойди, мне делом заняться надо.
С этими словами он подпрыгнул на животе Высоцкого, широко развел крылья и растопырил на них все перья - принял позу герба. Мгновенно похолодевший от нехорошего предчувствия Маяковский, воочию убедился в равноценности штыка и пера: каждое перышко на крыльях величественно стоявшего Зубова, грозно заиграло стальным отблесками, засталенело. В голове Маяковского мелькнула запоздалая догадка, о схожести  механизмов эрекции полового члена и осталенении кончиков крыльев Зубова.  Зубов торжественно поднял крылья вверх, свел над головой глухо звякнувшие кончики, коротко выдохнул в морозный воздух: «Звезда, Уносящая Боль!», и резко опустился  на мускулистый торс Высоцкого, одним махом вскрыв его грудную клетку.
Высоцкий, еще живой, беззвучно выгнулся дугой, схватился ладонями за ставший теплым от крови снег, словно пытался удержаться за него в этом мире, а Зубов уже нырнул-скрылся в его грудной клетке.
Окончательно пришедший в себя Маяковский, подбежал к телу певца и захлопнул створки клетки, затем бессильно повалился рядом и стал ждать. От нечего делать,
символ «мать» заменил безвозвратно
На энергию символа «****ь»      ухитрился
Не снимая штанов, аккуратно
В «бесконечность» глухую нассать
Где висел в «небесах», как «икона»
Звонкий символ «отец» средь огней
Это полный «****ец», бунт «гандона»
Жжет
Ждет
Жжет
Ждет
        своих нерожденных детей
Гулкий символ «****а» в исступленьи
Заслоняя собой «горизонт»
Не пройти сквозь него – преступленье
Символ «ночь», символ «соль», символ «вход»
Символ «***», символ «я», символ «символ»
Я не в силах о них говорить
«Рот» «замазан» «говном» с «пластилином»
И «зашит» на «суровую нить».
По истечении пятнадцати минут, как и предписывала инструкция, Маяковский открыл створки грудной клетки, склонился над распотрошенными внутренностями Высоцкого и, зажмурившись, подумал скороговоркой:
«Петушек-петушек, золотой гребешок! Вся в крови головушка, вся в кишках бородушка! Ты всю правду скажи, было-будет расскажи!»
Как только он продумал последнее  слово «расскажи», из чрева Высоцкого, как ребеночек из утробы гроба, весь в крови, слизи и говне, усталый, но довольный, выскочил Зубов. Оглядевшись по сторонам, он удивленно покрутил головой, оценил, произведенные от нехуя делать, комбинации Маяковского с символами и их значениями, некоторых обывателей, большой шаг в оценке и понимании развития человеческого общества. Создав иза, он также продвинулся вперед в познании человеческой психики и раскрытия ее глубин. К ****ь я ***** я *****я ***** я ***** я *****я ***** я ***** я *****я ***** я ***** я *****я ***** я ***** я пидарас *** ****ый в рот ****а вонь проститутка прикинул возможные изменения в окружающем мире, вследствие подмены ключевых понятий   и скептически произнес, разглядывая обоссаные штаны поэта Революции:
- Володька! На *** хуйни нахуярил?! Расхуяривай все на хуй!
Маяковский что-то беспомощно замычал, указывая руками на зашитый нитками рот.
- Ой, долбоеб… - устало вздохнул Зубов, подлетел к горе-криэйтору, вытянул шею в сторону его лица, поморщился от исходившей из его рта вони  и выдернул  суровую солдатскую нить, скрепляющую губы поэта.
Маяковский облегченно вздохнул и выплюнул на землю уже начинающую таять во рту, тестообразную смесь говна и пластилина.
- Я счас! Я мигом! – торопливо вскрикнул он, отбежал назад на необходимое количество строк и произвел необходимые там изменения.
Мир вернулся в свое привычное состояние.
- Ну вот, другое дело. – похвалил его Зубов. – Ты поосторожнее со стихами своими, еще бы чуть-чуть, и задохнулся от говна своего….
По возможности, очистившись от ошметков внутренностей Высоцкого, Зубов поманил когтем Маяковского:
- Иди сюда, Володя, помощь твоя нужна.
Присев рядом с удобно устроившимся Зубовым, на уже остывшее тело Высоцкого,  Маяковский заметил, что тот сжимает в лапе пузырек коричневого стекла.
- Вот. Вот что Высоцкий от нас в себе скрывал. – Грустно произнес Зубов, протягивая пузырек Маяковскому.
- Мор-фий. – по складам прочитал тот незнакомое слово, выцарапанное на бутыльке.
- Читать я и сам умею, не разучился. – Занимая привычную позицию на плече Маяковского, раздраженно кукарекнул Зубов. – «Морфий» – это сон. Понятно?! Но это ***ня, важно не это, а то, что в пузырьке находится. Открой!
Маяковский осторожно взял  испачканный в крови пузырек из лап Зубова, и, ковыряя плотно прилегающую крышку, несмело спросил:
- Петр Алексеи, а почему стихи его, - он кивнул головой в сторону распростертого тела Высоцкого – носили «ярко выраженную античеловеческую направленность», и испугавшись собственной смелости, Маяковский втянул голову в плечи, ожидая, казалось бы неизбежного удара в темя.
Но Зубов только холодно посмотрел на него бусинками глаз и злобно отчеканил:
- Да потому что! Стихи должны быть о любви, о дружбе, о Родине, о вечной весне, песенках-цветочках. А эта сука что выделывала! – кукареканье Зубова стало сухим и отрывистым. Маяковский уже сто раз пожалел, что затронул эту тему – «Холмик мертворожденных стихов»! Тьфу!
Зубов гневно зыркнул на притихшего Маяковского и добавил:
- Ты смотри у меня, Володька, со всей этой стихоплетной ***ней поосторожнее. Доиграешься, придется и тебя того… навестить… Кошку помнишь? Тот, правда другим маленько страдал – хуеплетной стихней, но поплатился за это жестоко!
- Что вы, что Вы, Петр Алексеич! Господь с Вами! Я ни о чем таком и не думаю, что я, маленький, что ли, не понимаю, что такое «хорошо» и что такое «плохо»! – испуганно зачастил Маяковский.
- Заткнись. – коротко приказал Зубов. – Пузырек открыл?
- Открыл. Вот, тут записка какая-то. – протянул он Зубову клочок бумаги. Тот вонзился в него глазами-бусинками, заулыбался.
- Так так-так… - весело закукарекал Зубов. – Тут, Володька тебе подарочек! Послание, еб твою мать! Читай вслух!
Почему-то почувствовав себя очень нехорошо, Маяковский негнущимися пальцами взял из лап Зубова записку, поднес ее к глазам. Промасленная бумага хорошо сохранилась, края ее были слегка обуглены. Разобрав нацарапанные простым карандашом слова, Маяковский деревянным голосом прочел:
- Вовочка! Я тебя люблю. Не переживай сильно. Ю. В. привет. Моим привет. Здесь темно писать. Но на ощупь попробую. Шансов, похоже, нет. % 10-20. Буду надеяться, что хоть кто-то прочитает. Здесь списки л\с отсеков, которые находятся в 9-м, и будут пытаться выйти. Всем привет, отчаиваться не надо. Помните: на *** поэта насади – останется поэтом. Свои последние стихи нассыт из пистолета! Володя – 2; 12.08. 2000г. 13.34. Все.
Зубов сидел, нахохлившись, размышлял над услышанным, прикрыв крыльями глаза. Наконец, поднял взгляд на Маяковского, обрекающе произнес:
- А вот это, Володя, серьезно. Серьезнее, чем я предполагал.
- Что «серьезно», что «серьезно», - заплетающимся языком лихорадочно зашептал Маяковский. – Не пугай меня, Петя!
- Я не пугаю, Владимир. – грустно ответил Зубов. – Считай эту записку последним предупреждением. Оттуда, из глубины…
На дворе стало совсем темно, тело Высоцкого практически полностью укрыл снег, из раскрытой грудной клетки перестал идти пар.
- Ну-у-у! Володька! Что нос повесил! – приободрил Зубов охуевшего от предполагаемых перспектив и вариантов разматывания клубка мира, Маяковского. – Пора в путь-дорогу! Дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю!
- Петр Алексеич! А с этим, что делать будем? – Маяковский ткнул носком сапога тело Высоцкого. – Он будет жить?
- Жить?! – захохотал Зубов – Ты так ни *** и не понял, поэт кровавой менструации!
Маяковский обиженно шмыгнул носом.
- Да ладно, Володька, прикалываюсь я! – Зубов ласково погладил его уже ставшим мягким кончиком крыла по щеке. – *** с ним, с Высоцким этим?
- С-с  н-н-ним… - неуверенно промямлил Маяковский, ощупывая глазами полураздетое, полузасыпанное снегом, полуживое-полумертвое тело поэта.
- Ну, вот видишь! Все равно он бы от водки сдох, а так.… Понял?!
- Понял, товарищ Петух-Зубов! – повеселел тот. – Товарищ Зубов, а вопрос можно?
- Валяй! – добродушно разрешил Зубов, до хруста в суставах разводя уставшие крылья.
- А царя Додона-гондона, ну, который из сказки Пушкина, тоже Вы заклевали?
- Я, Володька, я – во весь клюв рассмеялся


блуждающая страница

- Пидорасы…. – плакал Зубов. – Суки! Суки! Суки! ****и ****ые! Все, ****арики, ****ец, как жить, что делать?! ****ец – полный… ****ец.… Все инструкции похерены, все задания – проебаны, все листочки – поизрезаны, книжки – перечитаны на тысячу раз.… Все кружки исследованы, все они одинаковые –красные снаружи, влажные и горячие внутри, как бублики чугунные (в авторском варианте не расставлены ударения вы слове «кружки», что позволяет трактовать его трояко – как  геометрическую фигуру,  как женский половой орган, и как столовый прибор для  питья. Впрочем, смысл от этого не страдает…) гриб-****а на тонкой ножке, захуяренной дорожке. Шепот поля
                песни  пола
               крики стоны
                моря воля
                ноля  оля
                Перерезанного горя.
Час до Солнца, до синицы, ненаписанной страницы независимой страны.
Все инструкции – просрал.
Все задания – безвозвратно. Горячо и неутратно.
 Не выполнил!
- Проебал ты все на свете, - горько усмехаясь, ответил ему Кошка. – И корову, и козу.… В унитазе, в туалете, на рассвете, на скелете, топил девочку-слезу! топил печку-первородку жидким, водяным углем; ссал в грибную сковородку, причитая: «Все сожрем!»
                «Все помрем!» (в данном месте мы становимся свидетелями информационного расслоения текстовой информации, сознательно не выделяемой автором, а представленной, как данная реальность)
Срал в земное притяженье, медитируя мастурбируя менструируя на грех – равномерное скольженье тела к телу, пик утех и пик у этих, пика в пику – ни ***!
*** в ладошке, на окошке, на печурке, на окне, на немазаной дочурке, будет, будит *** в ****е! Хуй налево, хуй направо, пошел на хуй, пидорас! Обосрался ты на славу, нет инструкций, ты не спас! Ты не спас, не спал, не вспомнил, не имел и не хотел.… Нету инструкций, Зуб! Нету! И может быть, никогда и не было.
Нет инструкций, нет заданий! Вообще, нету ни ***! Отражайся, мирмирь в грани, пока вертится земля!
Кока-укола, пепси-укола.… Вот ключ к разгадке! Вот дверь в спальню склада разума, опустошенного за мороженное. Протухшие сказки золотого петушка и позолоченной рыб



292
   
Запой!
Ковырялся в своем тельце, обкусывал до крови кожу на пальцах рук, раздирал в клочья, засовывал в жопу трубки разного диаметра, теребил бледный, ничего не чувствующий ***. Весело и целеустремленно, ни на что не надеясь, звонко и беспрекословно ощущал: приходит полный ****ец!
Любви не мое колесо
Над сном Вселенским проскользнуло
Ожившим призраком проснуло
Мое слепое белотельце
Мои святые псевдодни
Опух от спящего блаженства
Охух от вечной суеты
Простой деревянный крест. Никаких надписей, эпитафий, чисел, имен и фотографий. Все в памяти. Только по памяти помять, торжество вечной памяти, опухоль необъяснимого совершенства; свет прямоходящего неистовства; цвет погасшего Солнца.
В грозных отблесках ревущего пламени, сжирающего отражение праздничных декораций уходящей реальности, чуть слышен мой вой.
…крышка гроба должна быть закрытой, чтобы никто не увидел, насколько изменился мой облик: мое обезображенное, в рваных дырах и кровоподтеках лицо, выколотые глаза, отрезанный язык, выбитые зубы, съеденные крысами нос и щеки, опаленные волосы, отсутствие правого уха и четырех пальцев на правой руке, неестественно вывернутые ноги, вдавленная грудная клетка: лишь сладковато-кислый запах должен напоминать, сколько, я отсутствовал до похорон.
Я хочу, чтобы женщины, которых когда-либо любил, стояли рядом с гробом, обнявшись, как сестры, и обещали друг другу никогда не забывать меня.
Я хочу, чтобы крышка гроба была плотно закрыта, чтобы никто не увидел мое разваливающееся в ухмылке лицо, чтобы никто не обратил свое лихорадочное внимание на складывающиеся в подобие кукиша уцелевшие пальцы, чтобы никто не прочитал по губам и не услышал мой грозовой
мой громовой
     мой гробовой
                вой
                запой
                ПОЙ!
- Как я вас всех наебал!
Как вы мне все осто****или!
Закапывайте меня на ***!



****ЕЦ ЭПИЗОДУ 3



Эпизод 4


Летчик
К истории возникновения романа Б. Полового
«ПОВЕСТЬ О НЕСТОЯЩЕМ ЧЕЛОВЕКЕ»

И в небесах стальные гуси-лебледи
Меня на мелкие фрагменты разберут
Клон-Карлсон

Способность летать проявилась как-то буднично-неожиданно. Просто, в одно мгновение понял, что если захочет, – сможет взлететь.
Встал, подошел, открыл окно. Высунул руки, подставил лицо све6жему ветру, прыгнул и полетел! Вверх-вниз
                влево-вправо
   куда хотел!
Восторг, яркий свет, звенящая тишина неба. Сначала было хорошо. Хорошо и весело. Все выше и выше, все дальше и дальше, все больше и больше.
Потом стало хуже. Антиорганичность захватила практически полностью. Тотальный парабиоз. Псевдоинтелектуальный перверсионизм, монофагия в сочетании с аутофилией. Философическая интоксикация. Как следствие – предсказуемый метаморфозис:
                Из чудовища – в кислоту
                Из кислоты – в столетия
Из столетий – в человекотворчество, впрочем, неудачное.
Из – в.
Вниз.
В жировоск.
Познавший гул пустоты – поймет,
Забежавший за горизонт – увидит и простит радугу.
Целую радугу.
Целую…
…песня!
Эту песню пел мне ветер
Под прожорливой звездой:
«Улетим с тобою вместе
Я с тобою, ты – со мной
В небесах, за горизонтом
За искусственной чертой
Будем песни лихорадить
Ты да я, да мы с тобой
Будем призрачно смеяться
В морду вечной пустоте
Зло о камни разбиваться
Я в тебе, а ты – во мне
Руки, ноги, чьи-то боги
Дети, сети, молофья
По невидимой дороге
Я и ты
            и
               ты и и я
                ветер, ветер, скользкий ветер!
                Слов в ответе – звон стекла       на периферии  «сознания». На *** столько пил?
Боро буром хохотело
Вскользь прогнуло белотело
Холо моко пуснота
Залупая блевота
Влоко пусто недороле
Пло о хоре, сно о боле
Рво, клорепо, весь оболь
Вну мнорово галвугонь
Влако мне о вне слова
Где любовь, а где снова
Вне о боле рассоваться
Слеко мнемо убиваться
Снова бло, опять – холо
Убо хол, рову окно
                Нет, ну на *** столько пил? Кровь бросилась в лицо, вцепилась крепко. Стекло – липкое. Стекло что-то красное. Удар. Кровь. Говно. Темнота.
****ец, разбился.

ЛЕТЧИК 2

…летчик улетает
бабочки смеются.
и вот я в двух шагах от Земли
господи, смотри…
Александр Живая Глина
«Циклы»

Под гул говна
                в кишечном завороте
распотрошив
надежду и уют
ебут меня
                стальные гуси-лебеди
то с попердом,
                то с посвистом ебут
то шиворот на выворот
                наденут
то, по-простому
                в жопу отъебут
не поцелуют
                не погладят
                не разденут
зато, на мелкие фрагменты
                разберут
фрагмент любви –
                как вражеский осколок
давно разбитого
                оконного стекла
стекла росою
                липких недомолвок
стекла,
            забыла,
                была,
                утекла
сбежала
               в прохладительную нежность
в сердечный нож
                в объятья топора
осколки слов «лед»
                фрагменты слова «рев» «ность»
гнилая шкурка
                маска
                кожура
я не боюсь ни капельки
                ни смерти
ни *** в рот
                ни жопы в детских снах
в мою растоптанность достойную
                поверьте
вареной птицей
                в жидких небесах
лечу себя
                посредством расчлененья
лечу как бог
                как скальпель молодой
в предвокушеньи
                полного затменья
****ец. Разбился.
                В землю головой.

ЛЕТЧИК 3

…охлаждение, пятна, окоченение,
высыхание, аутолиз, гниение,
мумификация, сапронификация,
торфяное дубление. Я через все это прошел
Б. М. Э. «Двадцать»

Вам меня не найти
                и не надо пытаться
дезертировав
                в яблочный рай
на ладонях Земли
                буду тихо качаться
вверх и вниз
                вылетая за край.


ЧЕТЫРЕ ЖЕНЩИНЫ ГЕНЕРАЛА СЕМЕНОВА

Первая  женщина пришла неожиданно
Никто никогда ее и не ждал
Зажгла яркий свет, прошептала на ухо:
«Здравствуй, меня зовут Жизнь».
Вторая женщина царапалась в сердце
Как ветер, как сон, как *** знает, что
Урчала, рычала спокойно и сыто:
«Здравствуй, милый, я – Любовь».
Третья женщина пришла поздно ночью,
В складках платья прятала нож
В усмешке раздвинула алые губы
                стройные ноги
                тяжелые шторы
                тучи руками:
«Здравствуй, я – Ненависть. Я – навсегда».
Четвертая женщина – самая лучшая
Когда уже не на что больше смотреть
Целует сложенные на груди руки:
«Любимый, останься, я – твоя.
Смерть».

КОНЕЦ ЭПИЗОДА 4

Эпизод 5

Повесть о нестоящем человеке, как она есть


…где же ты, мой Карлсон сновидений
Клара обездвижена твоя
Малыша проверь, он бес сомнений
Разменял мотор на два крыла
Посмотри на бедную Россию!
Lieben Карлdream, open doors,  mein Karl!
Проебал бриллианты золотые
Так верни хоть призрачный коралл –
Карликова ветка в изумрудах
Капитал пещеристых телец
Кровь в гостях, и  кровь кипит в сосудах
Как пропеллер – золотой конец
Лопасти колбасят злое небо
Облака сливаются дождем
Милый Карлсон, плюшевое тело
Керосин в желудке – не помрем!
Над тайгой, над огненной Россией
Ты вверху, и твой Малыш – внизу
****ите китайцев жопорылых
Вырезайте красную звезду!
при-π-ссывается Маршакалу

начало

Я не боюсь уйти на полуслове.
Под желтой, умирающей звездой
Среди  миров, стремящихся к основе
Мои стихи напишет кто-нибудь другой.
А. Энзе «Убо Хол»


То, что схватка с внутренними демонами проиграна, Алексей осознал лишь тогда, когда по крышке гроба застучал молоток, вгоняющий в нее гвозди и плотно соединяющий ее с основанием, «корытом», где покоилась его оболочка, или как еще называл Малыш, серьезные проблемы с психикой «спущенная и задеревеневшая шкурка». Подобные предчувствия посещали его и раньше, особенно во времена откровенных скитаний по непролазной сибирской тайге, которые непрерывно сопровождались голодными прозрениями и болью от вонзающихся в ладони ежиных иголок.
С ежами была сущая беда. Первое время, когда они, особенно ежихи, были еще доверчивы и легко приманивались мелодичным посвистом, сопровождающим мастсерьезные проблемы с психикойурбацию, чувства голода Алексей не ощущал. Самым сложным было ошкурить снятую с *** ежиху, а уж проглотить ставшее необычайно нежным, после инъекции 5 мг. ментальной спермсерьезные проблемы с психикойы, сырое мясцо не составляло труда.
Но день ото дня, ежей становилось все меньше и меньше. То ли Алексей изрядно сократсерьезные проблемы с психикойил численность их популяции немерянным своим аппетитом, то ли они стали более осторожными, и не поддавались на столь откровенную подъебку, как Алексеев свист, но, примерно на десятые сутки скитаний, Алексей ощутил бурлящее чувство голода в животе, отдаленно напоминающее эзофагомаляцию. Отсутствие в рационе привычной пищи (ежедневно съедаемые жуки и личинки насекомых не могли заменить теплой ежиной собачатинки) было лишь первым звенышком в последующей цепи неудач.
Алексей, поначалу не обращающсерьезные проблемы с психикойий внимания на ноющую боль в ладонях, и связывающий ее с изнурительным ежедневным онанизмом, вскоре заметил, что ладони начали как-то опухать, терять чувствительность. Вскоре неизвестная напасть переключилась на ступ серьезные проблемы с психикойни. Ходить становилось все сложнее и сложнее. Недолгие размышления помогли установить причину недуга – во время одной из охот на ежей, Алексей поранился об иголки, и теперь страшный недуг – гангрена, разъедали его живую плоть. Сначала отказались служить ладони. Лишившись единственного способа серьезные проблемы с психикойрасслабиться – подрочить, он впал в депрессию, и лежал под кустом, даже не пытаясь дотянуться до напряженно торчащего *** губами. Отсутствие ежедневной разрядки подкосило не, сколько засерьезные проблемы с психикойкаленное в лагере тело, сколько дух. Торжествующая болезнь начала весело пожирать ноги.
до этого:
…когда ты, Зема, помер, окружающая ***ня торжествующе зарычала: ну, в гроб тебя положили в костюме, это понятно; сверху почему-то укутали в кисейную занавеску, обложили пластмассовыми цветами, напихали в гроб твои «любимые» вещи: туалетную воду, футляр из-под контактных линз; спросили меня, какую книгу, или кассету положить к тебе в гроб (я промычал в ответ что-то нечленораздельное). Публика жужжала не переставая: хороший-хороший-хороший-талант-боже ты мой- ****ь!
Я то знал, что в «корыте» тухнет твоя шкурка, поэтому, ничего, кроме светлой печали и легкого восхищ серьезные проблемы с психикойения, как ты нас всех наебал, я не испытывал.
Вот. Закопали гроб в землю. Мороз был страшный. Да! Книгу одну твою мне Аида подарила, на память о тебе. Привет тебе, Зема! Гарбудяна! (см. Трансформацию)
Первый раз, гроб, как и положено, выкопали на третьи сутки. Земля успела утрамбоваться и заново смерзлась в монолит. Не последнюю роль в этом сыграли реки слез, лившиеся на могильный холм в день похорон. Лопаты гудели и ломались, приходилось жечь уголь, чтобы земля хоть чуть-чуть оттаяла.
- Тут рядом дед лежит. – командовал отец – Поосторожнее, у него годовщина через три месяца!
Лопаты звякнули о крышку гроба, отец нервно ударил себя кончиком хвоста по спине.
серьезные проблПодвелиемы с психикой под домовину те же веревки, с помощью которых опускали гроб три дня назад, ухнули, крякнули, (спиртное притупляло красоту происходящего) и вытащили.
- Ну что, домой?! – вопросительно-утвердительно произнес отец.
Сопровождающие согласно затрясли хвостами.
Гроб погрузили в грузовик и повезли в город, домой, где уже собралась многочисленная родня.
Через сорок минут подъехали. Выгрузив гроб у подъезда, установили его на четыре деревянных табурета, немного посморкались, помялись, повздыхали и понесли его в квартиру.
В центре зала водрузили гроб на те же табуретки. Родня расселась поодаль, окружив гроб со всех сторон.
- Пора, Вася… - всхлипнула мать покойного – Открывай домовину, пускай сынок немного погреется, замерз, наверное…
Отец неловко (его заметно шатало от выпитого) встал, и, взяв в руки широкое долото и молоток, подошел к гробу.
- Подсоби, Алешсерьезные проблемы с психикойа! – обратился он к товарищу сына.
Отец стал забивать долото в щель между крышкой и основанием гроба, покачивая долото и расширяя щель. Насквозь промерзшие доски звенели. Алексейсерьезные проблемы с психикой вставил в нее выдергу и надавил. Крышка хрустнула, и почти не поломавшись, отделилась от основания.
Мать заплакала громче. Ее облезший хвост бессильно волочился по полу.
- Тихо ты, дура ****ая! – шепотом прикрикнул на нее отец.
- У всех налито? – обратился он к родственникам.
Те, согласно затрясли хвостами, демонстрируя налитые до краев рюмки с водкой, рюмки с водкой, рюмки с водкой.
- Ну, за встречу! – выдохнул отец и влил в себя полный стакан.
Окружающие последовали его примеру.
Не закусывали.
- Открывай, Алешенька! – всхлипнула мать, обращаясь к стоящему возле гроба, товарищу сына.
Тот аккуратно, чтобы не нашуметь, опустил выдергу на пол и, неловко, обхватив руками крышку, стянул ее в сторону.
Мать взвыла. Отец закрыл лицо ладонями. Вдова упала у ножек табуретки, поддерживающей изголовье гроба.  Гости по-гусиному вытянули шеи. Каждый хотел первым увидеть тело.
Смотреть особо было не на что. Лютые морозы помешали  внесению существенных коррективов в облик покойного, лишь придали его лицу восковую бледность и какую-то деревянистость. Волосы казались наклеенным париком. Глазницы немного ввалились вовнутрь, губы были одного цвета с кожей лица.
- Здравствуй, сынок! – горестно взревел отец –  Полежи дома, погрейся!
- Сыночка мой, Ромочка ненаглядный! – убивалась мать – Как тебе холодно, никто там тебя не согреет! Я далеко, а ты – еще дальше!
- Поплачь, поплачь, мать! – успокаивал ее отец – Легче все равно не будет!
- Как живой, как живой! – запричитала какая-то старушка, дальняя родственница.
- Как живой, да не живой! – отрезал дядя брата жены по матери.
- Да-а-а… Это уж точно… - согласился сослуживец отца.
- Зимой – оно завсегда для родных легче! –  продолжал сурово сослуживец.
- У Петровых – летом Федор помер, так на три дня еще крышку не открыли, а вонь такая стояла, что половина уже блевала… - поддакивала вдова – Верх подняли, а там – черви! Лица не видно!
- Наливайте, гости дорогие! – суетился отец – Выпейте за сына мертвого нашего, чтоб не холодно ему до весны было!
- Весной-то полегче будет! – подхватил шурин – растает снег, потекут теплые подземные реки, согреют Ромашку нашу…
- Выпьем! – перекрыл гомон отец.
Все дружно подняли рюмки, выпили, а затем, чокнувшись пустыми, поставили их на стол.
Говорили о разном.
- Я вот бабу ****, - хрипло хохотал один,. невысокого роста, с длинными, как у Сальвадора Дали, седыми бровями, доктор – а лежала она у нас, я ей титьки уменьшал. И вот, швы еще не сняты, а мы ебемся. Она на мне сверху прыгает, а титьки – руками поддерживает. «Они не оторвутся?» – спрашивает. Уссаться!
Его сосед поддакивал:
- Привез я бабу друга своего. Аборт делать. К Васильечу. Ты его знаешь, он в ветпункте работает. Ну вот, мы с другом сидим в ординаторской, а бабу мой знакомый гинеколог в операционную увел. Ну, сидим, ***-мое, выпили по капельке. Доктор бабу обратно приводит. Мы сидим за столом, и все вместе выпиваем. Я гляжу – еб твою мать! Эта дура друга моего по коленке гладит. Он говорит: « Тебе же нельзя!» А она говорит: «Можно!» Ну, друг – хвать ее, и в соседнюю комнату. Выебал.
- ...привезли нас в колхоз, выбрали мы там барашка. Тут же, в стайке, мордой к Ме-е-е-кке  – харакири сделали. Шкуру сняли, выпотрошили. Но дорого вышло, 80 за чистый вес.
- А в другой раз - не унимался бровеносец – баба лежала с переломом носа. Я ее прооперировал, а она в рот хорошо брала. Ну вот, стали мы ****ься. Она *** сосет, а воздуха – не хватает, тампоны в носу! Я гляжу – она сосет, а сама углом рта, воздух – сып! сып! сып! хватает!
Доски, из которых был сделан гроб, постепенно оттаяли. Комната наполнилась запахом смолы. К нему незаметно подмешивался другой – смесь формалина и неуловимо сладковатый аромат не-жизни.
Пили до рассвета.
Наутро, оттащив бьющуюся в истерике мать, заколотили крышку, отвезли гроб обратно на кладбище.
За ночь, могила оказалась засыпана снегом. Его решили не убирать.
- На девять дней откапывать легче будет. – пробормотал отец.
Шесть дней, отделяющие три дня от девяти, пролетели как один.
- Вася! Не пущу! – завыла из запертой комнаты мать – Не хочу! Пускай в земле лежит! Больно мне! Больно!
Ее держали под присмотром сестры. Два дня назад она пыталась повеситься на собственном хвосте.
- Ты что, дура? Что люди скажут?! – он, не  пытаясь ее урезонить, влез в огромные валенки и вышел на декабрьский ледяной ветер.
Машина серьезные проблемы с психикойзавелась с трудом, разогревали паяльной лампой.
Ехали в сплошном молоке. Из-за пятидесятиградусных морозов, стоящих последнюю неделю, воздух, казалось, приобрел несвойственные ему качества, засталенел.
Гагарыч протянул отцу трупик Вальтера Скота:
- Рассмотри, пока едем. Рекомендую.
Отец отговорился тем, что просмотрел его всего наизусть.
Проезжая мимо заброшенного трупоперерабатывающего завода, повстречали Маврина. (а этот-то *** откуда взялся? Впрочем, догадываюсь: метод поиска вестей «извне» подразумевапет бесценность любой информации) На этот раз  у него был здоровенный синяк под глазом.
- Алло, мужики! – Маврин спрыгнул с забора – Слухай, - сказал он, - на кладбище едете?
«Слухай» он говорил, когда изображал из себя моряка-черноморца.
- Едем. – за всех ответил отец.
 Маврин порылся в карманах комбинезона, вытащил пачку юаней, одни северосибирские:
- Вот, ребята собрали.
- Да пошел ты на ***! У нас свои есть! – закричал отец.
- Брезгуешь нами? – спросил Маврин таким тоном и с таким выражением лица, какие были у него, наверное, когда он затевал в окрестных деревнях свои драки.
- Ну спасибо. – отец взял деньги.
- Только смотри, не пропей! – крикнул Маврин в догонку.
Навстречу ехал самосвал. . Увидев процессию, он притормозил. За рулем сидел Юра  Но отцовская машина проехала мимо – после случая с Володей, отец с Юрой не разговаривал.
- Василий!
Но отец даже не оглянулся.
Потом он услышал прерывистое, то спадающее, то нарастающее, гудение мотора, которое он издает, когда машина разворачивается на узкой дороге.
Гудение мотора приближалось. Наконец, Юра поравнялся с процессией.
- Ребята! Возьмите с собой!
- Обойдешся. - сквозь зубы пробормотал отец, не сбаваляя скорости.
- Будь человеком! – сказал Юра. Он медленно ехал рядом с машиной отца.
Он ему ничего не ответил.
- Ты хочешь, чтобы я извинился? Пожалуйста, я извиняюсь.
«Черт с ним! – подумал отец – Что бы там ни было, что бы там не произошло на самом деле позавчерашним вечером в больнице, мы ведь живем в одном мире! И дает он мне…»
Юрка поехал следом.
Дорогу к могиле прокладывали в три приема, слишком много намело снега.
Широкими деревянными лопатами отгребли снег, обнажили бугристо-землистую поверхность.
- Земля не смерзлась. – сплюнул Гагарыч – быстро управимся!
И вправду, на этот раз, не смотря на 46оС мороз, гроб выкопали за полчаса.
- Домой торопится! – заметил Юрка.
- Замерз, сыночка! – горестно усмехсерьезные проблемы с психикойнулся отец. Хвост его, за последнюю неделю поседел полностью.
Торопливо, толком не обметя снега и налипших комьев земли, погрузили гроб в машину, повезли в город.
Пока ехали, замерзли страшно. Не помогала даже водка, которой выпили пять бутылок на шестерых.
Подъехали к дому, и сразу втащили гроб в квартиру. Установили на том же месте, что и шесть дней назад.
Народу было заметно меньше. Четверо или пятеро были новенькими – дальние родственники из Новоновосибирска. Из-за сильной пурги, они смогли приехать только сейчас.
- Выпьем по одной, а затем гроб откроем. – решил отец. Его последние слова заглушил визг матери из соседней комнаты.
Выпили. Открыли. Новенькие смотрели не отводя глаз.
- Здравствуй, Рома! – прошептал отец.
- Здравствуй…. здравствуй… здравствуй… - эхом пролетели по комнате слова родственников.
- Сегодня долго засиживаться не будем. – бросил отец – Завтра всем на работу… До пяти посидим, а потом Роме домой пора будет ехать.
Время встречи пролетело незаметно. Разговоров никто не вел, никто не смеялся. Молча пили, время от времени бросая украдкой взгляды на полупрозрачное тело. В духоте комнаты от него шел видимый пар, но ничем таким не пахло.
- Пора. – ровно в семнадцать ноль-ноль сказал отец.
Мужская половина компании молча поднялась, оделась, взвалила закрытый к тому времени гроб на плечи и потащилась к выходу.
- Ромочка! Ро-моч-ка!!! – прервал гробовую тишину истошный вопль. Это вырвалась из запертой комнаты мать. Она кинулась к мужчинам, несущим гроб, стала теребить их за спины, кусать и бить кулаками:
- Оставьте! Оставьте, суки! – голос ее, сорванный до хрипа, был ужасен – Не трогайте сына моего!
Отец, не оборачиваясь, изо всей силы, хлестнул ее упругой сталью хвоста по лицу:
- Отвали, сука. Весной увидишься.
Мать, скуля, упала на пол.

Пролетело пол года.
Растаял снег, вылезла первая, несмышленная и робкая травка, проснулись жуки, божьи коровки и черви. На последних, отец не мог смотреть без внутреннего содрогания, представляя, что сейчас тварится в могиле.
В последнее время, он полюбил бывать один на кладбище, часами сидел на теплой земле могильного холмика, разрыхляя в руках теплые земляные комки и серьезные проблемы с психикойвытаскивал продолговатые белесоватые тельца червей  на воздух
«Вот они, - думал он,– истинные твари добра… Тварят, переваривают, вовлекают в бесконечный хоровод перевоплощений, клубок нитей встреч-расставаний, тушку моего сыночки, Ромашки моей… Как без них? Никак, еб твою мать. В мире все важно, ничего не происходит «проссерьезные проблемы с психикойто так», само по себе… Все имеет какой-то смысл, нужно только уметь его разглядеть, увидеть!»
 Он уже почти склонился к рсерьезные проблемы с психикойешению, что полгода смерти справлять не будет, но врожденная внутренняя твердость, «эрекция духа», не позволяла ему самоотступиться.
Мать была совсем плохая. Она практически не выходила из логова. Суицидасерьезные проблемы с психикойльные попытки превратились у нее в навязчивую идею и повторялись с регулярностью две-три в месяц. Измочаленный бесконечными странгуляционнымисерьезные проблемы с психикой испытаниями хвост пришлось ампутировать.
Наконец, наступило полгода.
Отец, с утра пьяный, отпер двери заветной комнаты и зашел внутрь. Мать он не видел шесть недель. Она лежала, связанная на кровати, и что-то невнятно (рот был заклеен полоской липкой ленты) бормотала. Однако, ее общее настроение – смесь дикой ненависти и запоздалого animal инстинкта, отчетливо витало в спертом воздухе.
- Я. Сейчас. Его.Привезу. – произнес отец.
Голова матери с всколоченными волосами, дернулась на звуки голоса отца, угольки безумных глаз уставились в упор.
- Ты. Встанешь. Приведешь. Себя. В. Порядок. – он подошел и стал ее развязывать – Сегодня. Никого. Не. Будет. Только. Ты. И. Я. Это. Касается. Только. Нас. С. Тобой.
Искорки понимания проскользнули в ее глазах. Впервые, за последние три тысячи лет.
Заметив это, отец продолжал более ласково:
- Он нам, вернее тебе, подарок сегодня сделает. Последний… - добавил он, осторожно прикрыв двери.
На кладбище отец отправился один. Шел пешком, толкал перед собою продолговатую тележку без бортов, на которой лежала лопата, верхонки, моток веревки и три бутылки водки Ярко светило солнце. Он отметил, что перепад температуры: день похорон\сегодняшний день, составляет 70оС.
«А он там в одном костюме все время пролежал…»
По дороге вспоминал, как ****ся. С самого первого раза, и до последнего –дня смерти сына.
Сухо скрипнула калитка кладбищенской ограды. Могильный холмик просел, временный памятник сваренный из 3-х мм. железа заметно покосился. Венки из искусственных цветов заметно пообтрепались.
Он, не торопясь, откинул их в сторону, поднатужившись, вырвал памятник(изнутри тот успел покрыться проседью ржавчины). Снял рубаху, принялся копать.
Земля была теплой, и какой-то шелковисто-доброй. Она словно благодарила его, шептала ему, что-то вроде: «Спасибо, Васенька! Хороший у тебя сын был. Вкусный… Почти всего его сожрала, как проснулась после зимней спячки. Сладкое мясо, влажные губы, кишечный коньяк, ананасовый мозг, сахар костей. Спасибочки!»
«Пожалуста! – шептал он в ответ – Мне ни *** не жалко!»
Первые 70 сантиметров уже успели прорасти белесоватыми корнями полевых трав. Они хрустели под острым штыком лопаты, многочисленные муравьи и маслянистые жуки хаотично сновали туда-сюда, не понимая, чем вызваны столь кардинальные изменения в их мире.
«Вот так и мы, - думал отец – живем, ничего не понимая, лазим в корешках своего мира, а потом – ***к! и - ****ец!»
Через метр пошла немного влажная глина. Живности в ней было меньше – так, анемичные червячки да сонные, микроскопические букашки. Проходя этот слой, отец надеялся, что на месте, в силу присутствия большого количества хорошей пищи, будет по другому, оживленнее.
«*** его знает, – летнее солнце своим жаром рождало в непокрытой голове забавные мысли – может быть, истинное предназначение меня – родить сына, а его – умереть совсем молодым, чтобы на могиле смогла вырасти яблонька…»
Не смотря на то, что до места оставались считанные сантиметры, запаха не ощущалось.
Уровень земли уже возвышался над головой отца, надежно скрывая его от солнечных мыслей, и в голове зашевелились вырванные язычки вселенских вопросов:
«А может не надо? Не перечить? Преклониться перед невыносимой легкостью бытия и чарующей мощью непознаваемого? Не глумиться над ним, не дразнить съеденной коркой, не пререкаться?»
И, словно отвечая ему, враз отсекая все сомнения, лопата звякнула о крышку гроба.
Он упал на колени, на ощупь определил периметр крышки, и руками принялся смахивать землю. От волнения, все его тело била дрожь.
Темно-синяя ткань, которой был оббит гроб, почти вся сгнила, обнажив сосновые доски. Те, потемневшие от подземных вод, нисколько не потеряли своей крепости, и отлетевшая от удара лопаты щепка, обнажила практически неповрежденную внутренюю часть доски.
«Ну-ну. – подумал отец – Дерево-то оно конечно… покрепче мясца будет…»
Вскоре гроб был полностью высвобожден из полугодового  земляного плена. Отец просунул под его основание веревки, концы их выкинул наружу, встал на крышку и легко выскочил из могилы.
Сел, выпил водки. Выпил водки. Выпил водки. Выпил водки.
Одел верхонки, прикрепил концы веревок к ручной лебедке, которую принес на кладбище днем раньше, и принялся крутить ручку.
Гроб поднимался на удивление легко. Когда он полностью выплыл из ямы, отец застопорил лебедку и ловко просунул под гроб четыре круглых бруска, так, чтобы своими концами те ложились на противоположные стороны могилы. Гроб весело качался. Теперь от дна ямы его отделяли два метра родного воздуха и пять сантиметров дерева.
Помалу опуская лебедку, отец поставил гроб на бруски. Установил, впритык, у его излоговья тележку. Подложил под ее колеса два камушка, обошел гроб и принялся аккуратно сталкивать его на телегу. То и дело приходилось оббегать яму, подталкивая гроб слева и справа, чтобы он шел равномерно. Это не заняло много времени. Через три минуты отец, насвистывая толкал «гроб на колесиках» по направлению к дому. Запах ощущался, но слабо.
Занести гроб одному в квартиру, на третий этаж, оказалось достаточно сложным делом. Но помощи просить было нельзя. Это могло все испортить. Приходилось потихоньку, помаленьку, втаскивать домовину на ступеньки, волоком проталкивать ее по лестничным площадкам. Пот застилал глаза, от напряжения дрожал хвост. По видимому от сильных толчков, содержимое гроба пришло в движение  и запах стал заметнее. На все про все ушло полтора часа.
Задвинув гроб в зал, отец, обессиленный, упал рядом. Из соседней комнаты неслышно выплыла мать. Ее потухшее лицо абсолютно ничего не выражало. Однако, она привела себя в порядок: смыла с лица многодневный слой кала, наголо обрила голову, расчесала волосы под мышками в ровные пряди. Огрызок хвоста торчал из под юбки немым напоминанием о попытках изменить предназначение.
Отец, молча, возился с крышкой.  Мать встала рядом.
Последний гвоздь со скрежетом покинул свое пристанище, крышка слетела на пол, страшная волна вони накрыла обоих.
Из уст отца вырвался сдавленный возглас:
-Еб твою мать!
Мать, все так же молча, упала на спину и раздвинула ноги. Там же, на полу, отец стал ее ****ь.
****ись недолго, молча и страстно.
Кончили. Встали. Отряхнулись. Подошли к гробу. Заметив, что мать прикрывает лицо руками, отец изо всех сил, но беззлобно, ударил ее по губам:
- Смотри внимательно, сука! – он с силой повернул ее лицо в сторону пузырящейся массы, заполнявшей «корыто» - Пойми, мы не просто смотрим, мы прощаемся с нашей любовью, ведь любить такое, – он погрузил обе руки по локти в  радостно урчащее гнилостно-зеленое месиво, зачерпнул и стал размазывать сына по щекам, лбу, обнаженному телу  жены, запихивать напоминающую картофельное пюре массу ей во влагалище – нельзя!
- Прощай, любовь! – заплакали они вместе.
Руки отца продолжали рыться в измененном теле сына, и, наконец, нашли, то что хотели: с торжествующим ревом, он вытащил сынячий  хвост, отломленный у самого основания.
Он торопливо счистил с миниатюрных копчиковых костей остатки не съеденного землей мяса, и бережно разобрал маленькие косточки на составляющие.
- Начинай! – приказал он матери.
Как-то безвольно, она взяла заранее приготовленную нить, и начала нанизывать на нее косточки. Вскоре ее руки держали нечто похожее на ожерелье.
- Это касается только нас двоих… - начал, было, отец. Но она, поняв все и так, надела ожерелье себе на шею.
- Я люблю тебя… - зашептал он – Хороший подарочек… Спасибо, сын!
Мать, потупившись, стояла возле гроба. Косточки покачивались, издавая при соприкосновении нежные, клацающие звуки. Вдруг, из ее ****ы вывалился комок сына.
Они озорно, словно мгновенно помолодели на пятнадцать лет, посмотрели друг на друга. Отец расхохотался. По лицу матери, впервые за последние полгода, пробежала тень улыбки.
- Рожаешь! – выдохнул сквозь смех отец.
…Они сидели, обнявшись, возле гроба в полной тишине. Наступил вечер.
- Пора! – вздохнул отец – Гагарыч уже все приготовил…
Не размыкая объятий, они спустились во двор. Мать села в тележку и отец неторопливо покатил ее в сторону кладбища. Отец всю дорогу пел песни. Мать слизывала частицы сына с его рук.
Въехали на кладбище. Гагарыч не подвел. Все было готово. Могильная яма была заложена досками, и лишь с краешку оставался небольшой лаз. Сверху на досках возвышалась гора земли, вытащенная из могилы.
Отец подкатил тележку к яме и галантно подал матери руку, приглашая ее встать. Она неуверенно улыбнулась, но взяла протянутую ладонь. Он подвел ее к лазу. В земле, вдоль боковой стены могилы, были аккуратно вырезаны ступеньки. Верхние уже высохли и начали крошиться.
- Давай быстрее! – прошептал отец, и подтолкнув мать, стал спускаться в могилу за ней следом.
Спустились и сели на сырую землю. Сверху свисала веревка. Она хитроумно. все до одной, обхватывала доски, на которых покоилось три кубометра земли.
-Пора. – сказал отец и дернул  за веревку.
Доски разошлись в стороны, земля ухнула вниз.
Мать недоверчиво подняла голову вверх. Земля вдавилась ей в лицо, закрыла властно глаза, поцеловала до самых легких, сломала шею.
Последнее, что она успела сделать – это в необычайном пароксизме счастья, сжать в ладонях подарок сына.


боевая рвота

пять принципов веры в расплывчатость дней:
1. отсутствие света в пространстве теней
2. мистический взгляд одиноких зверей
3. речная вода – генератор идей
4. осмысленность снов ослепленных детей
5. слепая надежда в статичность камней.
 А. Энзе «Неотправленное письмо»


Белое безмолвие разорвал торжествующий визг сотен, тысяч, восемнадцать, миллион, взявшихся невесть откуда желтомордых.
Как саранча, как осенние листья, выпадали они из сгущающейся темноты зимнего вечера, верещали, размахивали косичками, трясли полами вонючих войлочных халатов, расшитых трехголовыми драконами с лицами Сталина, Мао и дядюшки Че, окружали маленький боевой отряд Алексея. Отступать было некуда, да и нельзя – позади Разум. Стандартное оружие – на исходе. Напрасно Алексей тыкал пальцем в клавиши переносного компьютера, тот лишь выдавал в его руки жалкую одноствольную пукалку с 11 патронами, а здесь, по хорошему, понадобилась бы базука с полным боекомплектом, или, на худой конец, уменьшитель.
 Желтомазые, словно чувствуя это, наступали, не особенно скрываясь, уже стали различимы их короткие тявканья: «Сунь – хунь, *** – буй!»
Алексей лихорадочно искал путь к спасению. Где-то на периферии сознания он чувствовал, что путь этот есть, ведь не может все кончится так нелепо – погибнуть сейчас, в первом бою, погубить всю свою боевую роту, не выполнив задания! Для чего тогда все?! Все мучения в лагере переподготовки, весь нерастраченный пыл священной ненависти, смерть любви и потеря шансов на реинкарнацию?!
«Ищи! Ищи!» – приказывал он себе.
- Что делать будем, командир? – подскочил к нему Григорьев, молодой, еще безусый младший лейтенант. – У меня только два патрона осталось – один для тебя, а другой – себе в лоб пущу, сдаваться не стану!
Глаза его неистово блестели, из-под ушанки, съехавшей на затылок, валил пар.
- Не  ссы, Толя. – тихо пробормотал Алексей. – Прорвемся!
Григорьев, веселый и зачуханный, отскочил в сторону.
 Решение пришло неожиданно. Правда, времени ни *** не оставалось.
- Рота! – закричал он, вдохнув полной грудью морозный сибирский воздух Родины. – Слушай мою команду!
Бойцы, начавшие было терять всякую надежду перед очевидной опасностью, осунувшиеся и измученные многодневным переходом, подобрались и с надеждой посмотрели на командира.
Алексей, словно перед прыжком в прорубь, зажмурился и выдохнул белым паром:
- Боевая рвота!!!
Жесткий смысл приказа словно вдохнул в солдат вторую жизнь: через двенадцать секунд, на треть меньше положенного норматива, боевой порядок, соответствующий состоянию готовности к выполнению рвоты, был построен. Уцелевшие после ночной схватки бойцы, плотно прижались друг к другу плечами, образовав правильную окружность, центром которой был Алексей. Их тесно сомкнутые спины полностью закрывали от Алексея лесную опушку, но по приблизившимся нечленораздельным воплям, он понял, что китайцы уже близко.
Сейчас все зависело от него – не ошибиться, не просчитаться, правильно выбрать время и вариант силы катализирующей. Успокаивало, что в училище ему не было равных в искусстве боевой рвоты. Перед глазами промелькнули искрометные воспоминания: первый курс, теория, тактика и практика боевой рвоты –  ничего не подозревающие курсанты сидят за круглым столом, надежно пристегнутые кожаными ремнями к массивным креслам, привинченным к полу. В центре стола - четыре огромных бочки с пивом. Хохот, шуточки о нелегкой доле учащегося… Стальная команда старшего офицера: «Наполнить бокалы!» Дружный звон именных жестяных загубников, вставляемых во рты; минута, другая – и вот уже заканчивается последний бочонок. Вставать нужды нет, мочевыводящие пути надежно закатетеризированы, и ссака, весело журча, стекает по ПВХ-трубкам в канализацию. На стол автоматически подается новая порция, на этот раз – водка, по три бутылки на рыло. Некоторые из курсантов пьяны до безобразия, самые слабые, не дождавшись команды, блюют прямо в загубники и давятся собственной блевотиной. К ним тут же подбегают офицеры, и, отстегнув, выносят прочь – не выдержали, парняги, не годятся…
Первая фаза закончена. Все пьяны в сопли. На голову каждому прикрепляются наушники, которые исторгают ужасающие, ритмичные звуки, не дающие погрузиться в пьяное забытье. Спустя пять часов, в черепные коробки несмело начинают постукивать первые признаки похмелья. В зал входит дежурный офицер с красным флажком в руке. Не смотря на ужасающую боль в голове, каждый понимает значимость момента. Рты переполнены вязкой слюной, в голове все плывет, ужасно хочется блевать, но нельзя! Нет команды!
Наконец, офицер нажимает секретную кнопку, ремни, стягивающие тела, уползают в щели на креслах. Звучит команда: «Приготовсь!»
Курсанты разворачиваются спинами к столу, лица многих трясутся, видно, что некоторые, давясь, заглатывают блевотину…
« Боевая ро-о-о-о-ота!!! – торжественно тянет офицер, и, словно топором, наотмашь, рубит: - ВОДКА!!!»
Мысль о водке взрывается в измученных головах, желудок выворачивается наизнанку, мощными толчками выбрасывает содержимое – кислоту с кровью. Офицер замеряет радиус разброса – неплохо, 15 метров.
…постепенно, учения все усложнялись. Спиртного становилось все меньше, а требования к уровню кислотности и радиусу разброса блевотины – все выше. В красном уголке три недели провисел портрет курсанта Николаенко, добившегося выброса на расстояние 40 метров, при использовании 20 грамм сухого и активации рвотного рефлекса кодовым словом  «спирт». Через день его рекорд побил Алексей: выброс – 60, спиртного – 0, кодовое слово «пиво»…
В своих бойцах Алексей не сомневался. Всех он отбирал сам, плановые учения проводил регулярно, лично добивался синхронизации ключевых слов. Похоже, время применить полученные знания настало. Еще раз, оглядев до боли знакомые задницы бойцов, Алексей вполголоса скомандовал:
- Спирт!
Он не видел лиц солдат, но по тому, как выгнулись их спины, как сжались сжимающие друг-дружку пальцы, как потемнел снег под ногами у обоссавшихся, он понял, что ключевое слово выбрано верно. Вскоре поняли это и узкоглазые: огненно-кислотная волна просто растворила первые ряды нападавших, вонзилась раскаленным тестом в хари последующих, подвергла панике замыкающие колонны, обожгла, ослепила, повергла. Тысячеголосый визг поднялся над заснеженной сибирской тайгой. Огнеподробная блевотина ударила в агръегард нападающих и мгновенно растворила их. Участь следующих за ними была не столь легкой – их обожгло лишь отчасти, едко расплавились ватники, отвалилась, как банановая кожура, шкура с лиц, почернели, обуглившись, кончики пальцев, пытающиеся протереть вытекающие белком глаза. Не ожидавшие ничего подобного, уцелевшие кули, дрогнули и врассыпную бросились прочь, оставляя за спинами лужи темного, кисло пахнувшего, растаявшего снега, тушки лишившихся жизней, в результате чрезмерного любопытства, белочек и бурундуков, обнажившуюся прелую листву.
Не желая слушать стоны раненых, Алексей скомандовал:
- Пиво!
Нежная, удушающая на последнем издыхании, блевотина, мягко довершила начатое: среди растаявшего снега и упавших замертво невинных снегирей, остались лежать сотни обугленных, обваренных трупов китаез.
Изматывающая контратака не прошла даром для Алексея и его подчиненных. По лицам многих текли слезы, некоторые, не смогли вовремя остановиться, и теперь выблевывали из себя остатки слизистой кишечника, вперемешку с кровью. Сам Алексей чувствовал, что еще пара-тройка таких испытаний, и он не выдержит.
- Вели строиться - приказал он Григорьеву. – Я скоро.
Желая побыть один, он отошел в сторону, к группе засыпанных снегом елей.
- Родина моя! – прижался он к шершавой коре елочки – Милая моя, любимая. Все силы отдам, всю душу выпотрошу, но тебя – спасу, не отдам на погибель!
Ели ласково шумели в ответ, обнимая тело Алексея своими разлапистыми ветками:
« Лешенька, милый наш! Единственный способ обрести спокойствие в тяжелом мире, вытащиться из сильнейшей депрессии, позволить себе жить – самозакопаться. Не верь тем, кто говорит, что это – яд, делающий человека калекой! Ведь человек жив настолько, насколько он может быть активным, ставить себе новые цели и идти к ним, делать добро, радоваться жизни и общаться! Это то, что отличает цветущего человека от бесцветного, раздватридавленного индивидуума. Помогли Гилтеру психотропные препараты? Нет! Не достигнув 30 лет, он самозакопался с сильнейшим сексуальным расстройством. Высокий, стройный, с фигурой, которой позавидовали бы многие фотомодели, с роскошными волнистыми волосами, он очаровывал всех!



macelove


не стоит стремиться к тому, чего нет
вода остается водой
кружась в хороводе безумных планет
не думай, что будет с тобой.
А. Энзе «Письмо №14»

Осторожно высунув голову из-за елей, Алексей увидел метрах в двадцати от себя расчищенный от снега плац, на котором стройная шеренга низкорослых китайцев отрабатывала технику мейклава. Заправлял всем этим непотребством рослый, рыжебородый немец, которого Алексей тут же  окрестил «Фридрихом».
Фридрих расхаживал вдоль шеренги, весь такой крутой, в хрен знает как сохранившейся, и *** знает, как здесь появившейся натуральной эсэсовской форме: черный френч, безупречно отутюженные галифе, заправленные в зеркальные сапожки, высокая фуражка с серебряной кокардой в виде черепа. Сжимая в правой руке серебряный стек, он, небрежно постукивая им по ляжке.
- Айн-цвай, полицай, драй-фир, гренадир, зибен ахт, унд гемахт! – подавал он команды желтолицым, и те послушно, разбившись в две колонны, приступили к практической части выполнения задания мейклав: положив руки на бедра впереди стоящих, все дружно, по команде, стянули друг с друга штаны. Обнажились нелепые, немытые и немые, но не потерявшие эрекции даже на столь сильном морозе, письки народно-фашистских захватчиков. Прозвучала следующая команда, и задние проворно вставили замерзающие *** в задницы передних, образовав знаменитый «китайский паровоз любви». Главным в шеренге был стоящий вторым: командное место позволяло ему стать обладателем хуя впередистоящего, таким образом, его ебли, он **** и дрочил товарищу.
Когда шеренги полностью состыковались, немец неспешно подошел к замыкающему колонны и воткнул тому в задницу электрический вибратор с дистанционным управлением, пульт от которого, живая цепочка из рук передала счастливому впередистоящему. Линейные кольца любви были сформированы. Над шеренгами стоял густой туман.
Алексей, затаив дыхание, смотрел, что будет дальше.
Немец ускорил темп подачи команд, его «айн-цвай» слилось в непрерывную пулеметную трескотню, починяясь его воле, китайцы судорожно убыстряли и убыстряли темп фрикций, узкие глазки светились решительно и зло.
- А-а-а-ахтунг! – вскричал Фридрих. – Оргазмирт!!!
Еб твою мать! Что произошло в следующий момент, Алексей не забыл даже после удаления гипофиза: мощная волна коллективного оргазма накрыла параллельно стоящие шеренги ебущих друг - дружку в жопу, китайцев, прошла по телам, по ***м и жопам, от последних к первым и выплеснулась из хуя впередистоящего огромным ярко-солнечным шаром. Исходящий от него жар заставил Алексея зажмуриться, не смотря на то, что их разделяло двадцать с лишним метров.
Два огненных, спермоносных шара стремительно поднялись в вечернее небо и полетели куда-то на запад, туда, где еще сохранились очаги русской культуры, где еще героически держались и бились за каждую пядь русской земли, последние ее защитники и защитницы.
«Защитницы!!!» – яркой молнией полыхнула в сознании Алексея мысль – «Вот, против кого направлены спермоносные шары! Что же делать?!»
Можно долго и нудно спорить, является ли подвигом то, что совершил Алексей в следующую  секунду, или это был бессмысленный акт отчаянья, но он сделал это: еще продолжающей слушаться ментальных команд рукой, он расстегнул ширинку, стянул до колен брюки вместе с трусами, вытащил ненужный теперь *** и молниеносным ударом челюстей откусил его.
Заставив себя не потерять сознания от неизведанной, нахлынувшей из неизвестности, но закономерной волны боли, он пошире раздвинул ноги и призывно застонал (стоны боли и наслаждения имеют одну природу):
- Ко мне! Ко мне!!!
Неопытные, еще ни *** не видевшие, только что народившиеся спермоносные шары, увидев у себя под носом красное, дыркоподобное порноотверстие, мгновенно изменили курс своего полета, и ринулись в сторону Алексея


отрицание отрицания

он верил, что вспомнит все реки
пытаясь остаться мостом
пустая надежда калеки
рожденного битым стеклом
реку не поймет одинокий
ослепший ее не простит
камнями смывая пороки
влюбленный от сна не сбежит
А. Энзе «Незаконченное письмо »

Смысл автописьма, или если угодно автотекста, в том, что его использование позволяет фиксировать единственную истину в полном объеме, не замутненную саморефлексией и анализом. Автописьмо руководствуется отсутствием правил, которые, как известно всегда появляются намного позже какого-либо явления. Были ритуальные танцы, подсказанные языком тела самой Землей, появились разные полуприседания. Интуитивное вылавливание из озер безмолвного знания драгоценных жемчужин просветленности, превратилось в АБВГДейку разврата. Круг, треугольник и квадрат ужались до натюрморта, пейзажа и портрета; четыре основных числа – мутировали в считалочку… И все благодаря правилам!
Нет никаких запятых,  любое явление, получившее имя – мертвое. Лучшая книга – белый лист, божественная музыка – шепот ветра. Кто возьмет на себя смелость не нарисовать, а создать облако, беспрерывно меняющееся, исчезающее и появляющееся снова?
Отталкиваясь от постулата непрерывного регресса человечества, становится понятным и потеря им прямой дороги к знанию. Ее жалкие обрывки, конечно, сохранились в виде информобразов. Кабалистика, выбрав верную цель, действовала неверными методами. Действительно, любая буква, изначальный символ, молекула слова, на самом деле несет в себе глубочайший, вселенский смысл, забытый нами. Существуют два подхода к кодировке символов: буквенный и иероглифический. Абстрактные, отстраненные символы: «Д» «О» «М», тем не менее, порождают конкретный образ. Аналогичный иероглиф, обозначающий дом, порождает в сознании, умеющего читать иероглифы, те же образы. На данном этапе своего развития, человечество находится на открытом информационном пространстве, со всех сторон продуваемом бесконечными ветрами познания. Становится реальной проблема не столько переработки информации, сколько способа ее восприятия. Зашифрованное буквенным способом понятие «дом» содержит три условных единицы – «д», «о» и «м», а иероглифический образ – одну. Следовательно, скорость восприятия иероглифического письма – намного выше. Однако, как буквы «д», «о», «м», не похожи на реально существующую за окном уродливую бетонную коробку, так и иероглиф, обозначающий это же понятие, далек от оригинала. Вот мы и подошли к проблеме потери сокровенного знания!
Для полного понимания, необходим еще дин очень простой пример: на рабочем столе моего компьютера, в левом верхнем углу присутствует символ «ножницы». Подведя к нему курсор мышки, мы читаем его значение в данном случае: вырезать. Не трудно представить себе, во что превратиться данный псевдоиероглиф через несколько тысяч лет, с учетом тенденции к сокращению количества условных единиц, кодирующих какой-либо символ, и с существующей скоростью развития информтехнологий.


встреча с Малышом

мне больше нечего сказать
весна – пора для откровений
настало время засыпать
в обломках собственных творений.

Помнишь, как горели корабли?
А. Энзе «P.S.»


Теряя последние капли силы, Алексей неистово полз на шум мотора. По его характерному звуку, он догадывался, что мотор – советско-российский. Мысль о том, что он может быть трофейным, а, следовательно, принадлежать китайцам, Алексей старательно («пошла на ***, пошла на хуй, пошла на хуй, пошла на хуй, пошла на хуй, пошла на хуй, пошла на хуй, пошла на хуй!») гнал прочь.
Почерневшие ладони из последних сил скребли наст; стершиеся подошвы унтов, уже давно не защищала ступни, и те, превратившись в жалкие, черные головешки, отвалились еще три дня назад.
Наконец, Алексей, как куль с говном, вывалился на проложенную среди белого безмолвия трассу.
Вдалеке, в облаке снега виднелись четыре мухомора грузовиков. Они сноровисто шли в его сторону, все фары на них – дальнего света, противотуманки и проблесковые маячки, были включены. В приблизившихся силуэтах, Алексей без труда опознал «КАМАЗы», с двадцатитонными контейнерами, вместо кузовов.
По мере приближения колонны, стал слышан и громовой вой сирены, который издавал флагман. Глаза Алексея подернулись пеленой слез – волшебная влага разобрала эмблему на морде головного «КАМАЗа»: двуглавый орел, сжимает в лапах две пятиконечные звезды.
- Наши… - прошептал он потрескавшими губами. – Наши, еб вашу мать!
Его голова бессильно ткнулась в дорожную корку льда, и он потерял ее и сознание.
Колонна из четырех автомобилей остановилась возле неподвижного тела Алексея. Его душа с высоты трех метров наблюдала, как из распахнувшейся двери выскочил шофер, судя по возрасту – из «Последнего призыва отчаянья пятнадцатилетних», сноровко обежал кабину, распахнул правую дверцу и упал возле нее, образовав «скамеечку».
Из кабины, не воспользовавшись, положенной по чину, «скамеечкой», выскочил стройный молодой человек, лет 25, однако в форме подполковника фармакологических войск, ладно пригнанной к телу, без единой складочки и полосочки, лишь кое-где блестели непонятно откуда на ней появившиеся, белоснежные птичьи перышки.
Заглянув в глаза Алексею, и разглядев в них отражение висевшей в высоте души, тот скомандовал:
- Митя, в кабину его. Живо!
Шофер подбежал к стоящему и лежащему, ловко подхватил уже начавшее деревенеть тело Алексея и затащил его в салон.
Успокоенная душа, решив еще немного задержаться в этом ****ом мире, юркнула обратно в тело, и Алексей приоткрыл глаза. Машина к тому времени уже тронулась, его спаситель занял свое место справа от шофера. Сквозь полуприкрытые глаза, Алексей стал рассматривать интерьер кабины. Он был выдержан в строгих багряно-красных цветах,  обильная бахрома на тяжелых оконных шторах и драпировке, надежно защищала от сорокаградусного мороза и заставляла жить проносящийся за окном пейзаж, собственной жизнью. Под потолком звенел десяток амулетов. Тут были и пустые, «расстрелянные» жестянки их под кока-колы, и фигурки обнаженных девиц, страдающих гипертрофией молочных желез, и кусочки разноцветных тряпочек с портретами давно погасших звезд спорта. По верху лобового стекла тянулся ряд разноцветных наклеек, поцарапанных и задроченных до такой степени, что изображения на них разобрать было невозможно. Подняв глаза к потолку, Алексей похолодел. Из обрамления красной звезды прямо на него смотрел, прищурившись, Ильич. Страшная догадка обожгла сознание. Алексей понял, что находится в передвижной походной церкви военного коммунизма.
В училище ****ели про нее разное: что ее адепты практикуют давно запрещенные половые контакты с женщинами, что их головная церковь, ячейка, находится на тридцатиметровой глубине одной из ракетных шахт, что, выкрав кусочек плащаницы, монахи церкви сумели выделить генетический код, содержащийся в частицах крови, и клонировали И. Христа.
Заметив, что Алексей пришел в себя-к себе-в себя, его спаситель приветливо улыбнулся, обнажив ровные, острые зубы, и, протянув для рукопожатия руку, представился:
- Малыш!
Алексей, попытался, было ответить на рукопожатие, но сил хватило лишь на то, чтобы с трудом разжав губы, прошептать:
- Капитан Маресьев-2. Выполнял секретное задание в тылу врага. Во время схватки с превосходящими силами противника, моя боевая рота была полностью уничтожена. Получил ранение около недели назад, пытаясь разломать мейклав китайцев. Не знаю…. Там еще спермоносный заряд был… успел, или нет, не знаю… До встречи с вами, скитался по тайге. Если бы не эта встреча, пришли бы π-здарики….
- Я все знаю. – тихо ответил Малыш. – Митя, трогай потихоньку, а я введу товарищу курс дела.
Он аккуратно, словно  беспомощному младенцу, (а, по сути, Алексей сейчас таким и являлся) закатал рукава его гимнастерки, передавил дорогу, получил контроль и ловко ввел Алексею курс дела, затем, когда он хоть что-то начал понимать, развернул его спиной к лобовому стеклу.
Только тогда Алексей заметил небольшую дверцу, прямо за сиденьем водителя.
 - Пошли, - Малыш приоткрыл дверь, проталкивая вперед Алексея. – Я дверь пока закрою, чтобы холода не напустить.
Пригнув голову, Алексей нырнул в темноту. Ноющая боль в обмороженных ступнях, только притихшая, вспыхнула с новой силой. Алексей охнул, выебал неизвестно чью мать и рухнул на четвереньки. За его спиной хлопнула дверь. Крепкие руки Малыша легли ему сзади на плечи.
Не смотря на то, что «КАМАЗ» мчался сквозь буран со скоростью 140 км\ч., в пространстве фургона звенело абсолютное enjoy the silence, лишь из замаскированных динамиков, негромко, торжественно и неторопливо лилась нечеловеческая музыка. На обрамленных багровыми знаменами стенах, в простых золотых плошках, горели свечи. Пахло липовым медом и палеными волосами. В полумраке, царящем внутри  фургона, Алексей рассмотрел висящий на тускло блестевших семи золотых цепях, хрустальный семиугольный гроб. Сложная система крепежа позволяла гробу оставаться неподвижным, даже при быстрой езде по непролазным таежным колдоебинам.
Сквозь прозрачные стенки, Алексей рассмотрел и полежальца: в гробу лежал двухметровый гигант, его голова покоилась на атласной подушечке, расшитой пятиконечными звездами, огромных размеров лоб, казавшийся необъятным из-за обширной лысины, выдавал в его обладателе мыслителя необычайной мощи. Заостренный клинышек бородки д(м)ерзко смотрел вверх. Из одежды на великане была лишь длинная, до пят, красная рубаха, которая заметно топорщилась в районе промежности. По вековому слою пыли на рубахе и подушке, было видно, как долго он чего-то ждет.
Босые ступни ног венчали закрученные в спираль ногти, каждый,  примерно, тридцатисантиметровой длины, тщательно отполированные и покрытые, как положено, черным лаком  Признаки жизни-смерти отсутствовали напрочь: лежащий не дышал, не шевелился, не гнил, не разлагался, не смеялся, не обнимался, не ссал под себя, не любил про себя, не писал стихов, не обижал, не слышал и не видел, не пел и не предвидел, не летал и не кусался, не пытал и не пытался. Сложенные крестом на груди руки, крепко сжимали незнакомые Алексею предметы. Один представлял  собой разноконечную металлическую чушку на деревянной рукоятке, а другой был похож на зазубренный с внутренней стороны, полумесяц.
Точно такие же предметы были закреплены в излоговье, золотом был выведен девиз: «Коси и забивай!»
- Это наш Ильич. – просто сказал Малыш. – Московские пидарасы его сжечь хотели, когда война началась, но не успели.
Поймав полный мольбы и недоумения, взгляд Алексея, Малыш продолжил:
- ****ая психотронная война только внешне, кажется простой. Ну, подумаешь, кока-кола с пепси-колой не договорились о средствах и способах раздела населения земного шара. Насрать, что только подбор оптимальной дозы, навсегда вывел за рамки 150 миллионов человек. Бог с ней, с загаженной ментальной сферой безмолвного знания. Но пойми, Алеша, чтобы сойти с ума, на него сначала забраться надо! А дураки эти, всех в искусственный рай загнать хотели. А рай не препаратами строится, он – в голове.
 Ильич хотел, чтобы все люди на земле думали, что скоро они будут жить в раю, и почти достиг своей цели. Мы, россияне, про это по пять раз на дню думали, без коки и пепси. Так, «Буратиной» обходились, и психоформа нашего рая ото дня в день крепла, и должна была вот-вот реализоваться в данной объективной реальности!
 При слове «Буратино», Алексея накрыла мощнейшая волна deja vu. Что-то важное было связано с этим «символом». Его логическим дополнением были девизуализированные инстинктом самосохранения объекты «дырка, обштопанная по краям суровыми солдатскими нитками» и «битва не на жизнь, а на смерть с деревянным».
Малыш спокойным и тихим голосом продолжал:
- Идущая сейчас война – не что иное, как схватка двух вариантов развития реальности, нашей с тобой, народной, российско-советской  психоформы и психоформы, инсперированноой нашими врагами. Побочные, земные продукты, этой невидимой войны – это и Китайская Народная Империя, в глубоком тылу которой мы с тобой находимся, и  практика однополой любви, и самое страшное – потеря снежинками своей индивидуальности. Смотри сам!
Малыш гневно кивнул под ноги, и Алексей, опустив глаза вниз, увидел, что пол кабины запорошен снегом. Каждая снежинка, как близнец на близнеца, как ****ец на ****еца, была похожа на свою соседку.
- Выход один. – продолжал нести свой тяжелый рассказ Малыш. -  Ильич, когда снова будет с нами, откроет секретное слово, назовет свое имя, и мы победим! Секретная инструкция, предписание, указывает, что для – дословно  «возвращения Ильича, его необходимо, предварительно поцеловав, закопать в русскую землю». Я, когда тебя увидел, Алеша, вернее ноги твои отмирающие и душу, парящую отдельно,  понял, что ты – ключик, символ, знак. Ты нам поможешь! Не знаю, пока, чем, но как – догадываюсь.
Алексей зачарованно смотрел на бледное лицо Малыша.
- Пошли. – тот успокоился так же внезапно, как и взорвался – Он шума не любит.
Подхватив Алексея под мышки, Малыш вытащил его из капища и плотно прикрыл дверцу.
Минуло двадцать часов непрерывной езды по заснеженной таежной пустыне. Алексей давно потерял ориентацию, лишь приступообразная боль в конечностях, напоминала о том, что он, в принципе, еще существует.
Малыш, изредка отрываясь для внутривенных инъекций, вглядывался в лобовое стекло. За ним свистела пурга, мириады ледяных крупинок пытались прогрызть трехсантиметровое бронированное стекло.
- Через сорок минут – Новоновосибирск. – тихо заговорил Малыш. – Там наших много. Не просто «наших», а настоящих «наших». Там, если все получится, мы тебя лечить будем.
 Я, Леша, лечу как бог, как сон, как птица, как скальпель молодой. Но мне нужна будет твоя полная поддержка, доверие и согласие помочь Родине.
  - Я согласен. – коротко шепнул Алексей. – Хочу искупить любой ценой потерю роты.
- Ты знаешь, Алеша, вся твоя предыдущая жизнь – как самая длинная в мире предсмертная записка! – захохотал Малыш - Пойми, Алексей, в любом событии, в любом, даже самом завалящемся явлении, есть скрытый смысл. То, что многие из нас не умеют, или не хотят видеть эти скрытые мессаджи, высшей структуре – наплевать. Попытайся понять, хотя бы просто запомнить то, что я тебе сейчас буду говорить!
 «Малыш» – это мое настоящее\ненастоящее имя. Я рос тихим, болезненным мальчиком. Плохое зрение, недостатки фигуры в период полового созре *** ****а любовь вания, невроз хуй ****а любовь ы и по хуй ****а любовь следующий энурез, помноженные на достаточно высокий уровень интеллекта, привели к созданию мною антроп хуй ****а любовь оморфного фантома. Я назвал его «Ка хуй ****а любовь рлсон», вложив в это слово имя самого дорогого, после Ильича, мне человека – Карла Маркса и его мечту-сон о справедливом устройстве общества. В силу различия уровней моего и твоего образования, ты обладаешь не полной картиной мироустройства. Я хочу приоткрыть тебе тайную завесу: хуй пи хуй п хуй ****а л хуй ****а любовь юбовь изда любовь зда лю хуй ****а любо хуй ****а лю хуй ****а любовь бовь вь бовь                на самом деле, ни хуя нигде нет… ****и! ****и! ****и! хуй ****а любовь
Он неожиданно сорвался на крик\визг и заплакал.
Алексея, как и при упоминании «Буратино», бросило в дрожь.
Малыш, успокоившись, продолжал:
- …есть только я, и мои сумасбродные, бесполезные мечты. Картина окружающего меня мира, составленная мною, мне не нравилась. И вот, сейчас, я сижу, и не хочу π-ссать про это…(а, может быть, я вторгся в запретную сферу, и ее сторожа меня активно оттуда выталкивают? На ***, на хуй мне это все надо? Жирок жизни вытекает словами, страшными словами на бумагу – неопрятную и непригодную ни на что. Все другие – уже предали, забросили ради собственного спокойствия это небезопасное царапанье и постукивание по клавиатуре, зажирели, насытились бутербродами с мясом, напились спирта. Я – как рыба, о ставшую жестоко-недоступной воду – хуяк! хуяк! хуяк! Что дальше? Сон спокойствия, или кроваво-красный лед?!) Короче. Простейшая логическая цепочка, фабула. Ты – Карл –сон. Dream! Сон Карла Иеронима фон Маркса о справедливом мире. Ты – мой сон, mein Karl!  Mein Kampf!!! Моя борьба! Плоть и воля!
Каждое слово Малыш вколачивал кулаками в отражение побледневшего Алексея на лобовом стекле. Не в силах вынести обжигающий лед (как рыба об лед – ***к!) взгляда Малыша, Алексей отвел глаза в сторону, и увидел, что шофер, «Митя… - ударило в голове - поссы на него, Митя» словно и нет никаких криков, ведет машину с закрытыми глазами. Стрелка спидометра дрожала на цифре 150.
- Решено, Алексей. – чеканил Малыш. – Как только приедем в Новоновосибирск, я лично займусь твоей трансформацией. Официальное сообщение в центр я уже отослал. Ты трое суток, как геройски погибший при исполнении священого долга.
Алексей вырубился.
… - Приехали, товарищ подполковник! – весело доложил Митя.
 Заглушили  последний мотор и сквозь звеняще-уютную тишину, воцарившуюся в кабине, Алексей разобрал свирепый свист  пурги, беснующейся за бортом. Малыш повернулся, снял с вешалки белоснежный овчинный тулуп, сноровисто натянул его на себя.
- Пора, Леша, приехали. – кивнул он одновременно Алексею и шоферу.
Митя бережно подхватил обездвиженное тело Алексея, завернул его в телогрейку и вопросительно взглянул на своего командира.
Малыш, в то время, плотно прижав гарнитуру радиостанции к потрескавшимся губам, отдавал полушепотом последние приказания.
 Алексей с трудом разбирал отдельные слова: «С нами бог… еб твою мать… святая пятиконечность… s a t o r
                a r e p o
                t e n e t
                o p e r a
                r o t a s…»
Автомобили, подчиняясь приказу, выстроились по воображаемой линии окружности, кабинами внутрь. По команде Малыша, все включили дальний свет необычайной силы, который, будучи направленным в одну точку, незамедлительно породил феномен накапливания фотонов: те, встречаясь в центре круга, ударялись друг о дружку, и с тихим шорохом осыпались в растущую на глазах кучку. Алексей заметил, что объективные законы не имеют силы в пространстве воображаемой окружности, образованной «КАМАЗами» – беснующийся ветер не проникал внутрь кольца, из всего многообразия земных звуков, уши Алексея лишь улавливали шум воды, цоканье чайной ложечки и мягкое шуршание ваты.
Когда фотонная кучка достигла размеров небольшого сугроба, все автомобили, подчиняясь на этот раз бессловесной команде Малыша, разом выключили свет.
Из источников освещения остался лишь свет давно погасших звезд, сладковато-желтый уголек папиросы в углу рта Малыша, и невыразимо яркий свет от фотонного сугроба.
Митя трижды нажал на клаксон. Дверцы машин хлопнули, и на засыпанную снегом землю, высыпались все восемь бойцов отряда. Вот их имена:
Машина 1
Один\Малыш. 28 лет. Подполковник фармакологических войск особого назначении. Нагваль передвижной походной церкви военного коммунизма.
Два\Митя. 15 лет. Его адъютант, вводитель и штатный любовник. Руками он крепко сжимает тело Алексея, бережно завернутое в промасленную телогрейку.
Машина 2
Три\Игорь Федорович Е. 40 лет. Адепт.
Четыре\Птица Жаворонок.
Машина 3
Пять\Николай Петрович Никто. 37 лет. Начальник отряда внутренних космонавтов, неудавшийся клон Христа.
Шесть\Фотография .
Машина 4
Семь-бесконечность\Неназываемое.
Их имена Алексей узнает много позже, а пока он видел лишь уже известного ему Малыша; неизвестно, откуда известного Митю; высокого длинноволосого мужчину с разрисованной гитарой, ремень которой заменяла пулеметная лента; грустную птичку, сидящую у него на плече; статного, пожилого мужчину с потертым портфелем под мышкой; фотографию , которую мужчина сжимал в потном кулаке иллюзий; и Неназываемое, тупо жующее рукава потного свитера.
- Вот мы и дома! – устало произнес Малыш. – Здравствуй, Новоновосибирск!
Алексей, на секунду выставив голову из воронки телогрейки, по птичьи удивленно закрутил головой. Кроме снега под ногами, снега над головой, снега между землей и небом, он ничего не видел.
Малыш, словно все силы разум его покинули, упал на колени, и, зачерпнув пригоршню хрустящих снежных леденцов, растер их по лицу.
- Здравствуй, город мой родной! Не видал тебя полгода… - по его щекам текла вода, соленая слез, сладко слез, наконец-то слез с иглы, пресноватая от растаявшего снега, живая из левого глаза, мертвая – из правого. Правда, она завсегда – мертвая. Я люблю это странное место горы трупов в весеннем дыму в платье белом старуха-невеста обрывает с лица бахрому почерневшие но не больные обгоревшие раньше любви в синих днях откровенно чужие плыли к счастью мои корабли проплывая тушили пожары серебром и железом болот умирали слова как кошмары но не сдался волшебный народ пожелтевшие юные твари в лепестках от чарующих роз изменив бесконечность упали в голубые объятья стрекоз корабли не приходят прощаться разорвав черно-белые сны если хочет зима целоваться значит солнцу не видеть весны!


смерть Лили

я не могу смотреть в окно
пустой провал меня пугает
такое тонкое стекло
и что за ним – никто не знает
клубились камни, черный дым
и тишина о камни билась
себя я видел молодым.

Я думал, это мне приснилось…
А. Энзе «Брат! Мой брат!»


Убить Лили оказалось сложнее всего. Остальные узкоглазые, приговоренные к смерти, уже с ней познакомились. Кого Алексей банально загрыз, кого – со смеху уморил голодом, кого – превратил в ледяную статую, украшавшую вход в командирскую иглу, сделанную по подобию жилищ северных народов. Таким образом, из 120 пленников, осталась одна Лили. Естественно, ни о какой сексуальной привязке речи и быть не могло. Алексей чувствовал, что Лили достойна чего-то более экзотического, чем  стандартное жертвоприношение Ильичу.
«В конце-концов, - думал Алексей, разглядывая кровоподтеки на спине девушки, стоящей в позе собаки, и облизывающей его гениталии, - могу же я, хоть одну душу из тела лично для себя вынуть!»
Верное решение пришло во время утренней молитвы. Алексей шептал знакомые с детства слова, обращаясь к русской Елене-Земле и ее украденному жениху,
- Партия Ленина…  сила народная…  дружба народов… к победе ведет…
когда в ум, в голову, пришла весточка, относительно возможного варианта смерти Лили.
Он взволнованно вскочил, торопливо стряхнул, как требовал ритуал молитвы, капельки золотистой спермы на белоснежный снег возле капища и бегом бросился в командирскую иглу.
Покорная, готовая ко всему Лили, сидела в уголку. Не раздеваясь, одним прыжком, Алексей подскочил к ней, рывком за косицы, поднял с колен тщедушное тельце дочери желтого Солнца, закутанное в рваный войлочный халат и впился зубами в ее соленые, потрескавшиеся от лютых морозов, губы.
Лили замерла. Она была готова ко всему, но только не к этому. В ее узких глазах промелькнуло изумление – в левом, смесь страха и любопытства – в правом.
- Не ссы, - прошептал Алексей по-китайски, распахнул полы халата, и нащупал собачьи соски молочных желез китаянки.
Он крепко сжал пальцами попавшийся первым, левый сосок, свободной рукой покрепче перехватил зажатые косички.
Лили закатила глаза, затряслась всем телом и что-то забормотала на неизвестном Алексею диалекте. Он, намертво прижав, ставшее податливым, как пластилин, девичье тельце к загрубевшим чреслам, затормозил ее холодный язычок своими зубами, сдавил их, прокусил нежную шкурку. Захлебываясь собственной кровью, девушка стала лихорадочно поглаживать грудь Алексея. Надавив ей на плечи, он заставил ее полуприсесть, продолжая щипать эрегированный сосок, определил местонахождение сердца, расстегнул ширинку и, освободив ***, вытащил из-за пазухи кортик,  точным точечным ударом, под торчащим коричневатым соском, никогда не знавшим требовательных зубов младенца, пробил грудную клетку девушки. Та, подсознательно ожидающая чего-то подобного, последние пять дней, выгнулась, широко открыла глаза, вздохнула, и уже собралась, было помирать от пневмогемоторакса и проникающего ножевого ранения сердца, но Алексей, молниеносно выдернул кортик из груди девушки и вбил в рану свой дымящийся от нетерпения хуй.
Волна жизнесмертия накрыла обоих. Алексей аккуратно водил ***м в грудной клетке Лили, ощущая головкой аритмичные сокращения желудочков, трепетания предсердий, приятное щекотание клапанов. Лили тяжело дышала, в ее глазах Алексей уже различал знакомые очертания «того берега», иного описания. Почувствовав надвигающийся оргазм, он задвигал хуем интенсивнее, проникая во все закоулки девичьего сердечка  и, наконец, кончил, выбросил горячую струю во все четыре камеры! Девочка охнула, Алексей выдернул окровавленный хуй, волна морозного воздуха устремилась внутрь грудной клетки, Лили умерла.
Алексей тупо посмотрел на дымящийся член. С его конца тягуче капала сперма, вперемешку с девственной кровью.


метафизика говна

простись со своим говном
отправив его в никуда
забудь про родительский дом
забудь про него навсегда
моча не воюет с говном
говно уплывет хохоча
смешав бычью кровь с молоком
тебе остается моча
смирись, и прими все как есть
не все ли равно, чья вина
говно остается говном
моча, и смирившись, моча
А.Энзе «Битва мочи и говна»


  - Метафизикой говна, - начал Малыш – занимались десятки русско-советско-русских писателей, начиная с Ф. М. Достоевского, С. Я. Маршакала и заканчивая А. Барто-Сорокиной. Их совместными усилиями, потугами, был сформулирован основополагающий принцип: конечная цель, смысл существования человека – это производство его тушкой говна. Стоящий на вершине пищевой и информационной пирамиды, человек является уникальной биомашиной, биомеханизмом. Пропуская через себя органическую и неорганическую информацию, он на выходе продуцирует говно. Одно говно, ничего, кроме говна.
Неназываемые  ревностно следят за непрерывностью процесса. Путем селекции они достигают разнообразия получаемой продукции.
Так, говно ребятишек, 0-12 лет, особенно любимых своими родителями, говном по сути своей не является. Эта нежная, пюреобразная смесь, полученная в результате переработки юным, незамутненным страхом обязательной смерти, организмом, который еще не испорчен психотератогенным действием половых гормонов, из охуительного природного сырья: молока, творога, экзотических фруктов, куриного мяса, считается чем-то вроде   «небесной конфетки», «воздушного пирожного». Неповторимый, дерзко волнующий аромат, влажно раздувающий пещеры волосатых ноздрей и смущенно отводящая глаза, гомогенность, ощущаемая потными ладошками, чуть разрыхленная смехом. Говнецо-говешечка-какушка-ракушка-helix!
Говно отдельных биомеханизмов, начальной возрастной группы, содержащихся в идеальных условиях и в силу отсутствия социальной, физиологической и nota bene! интеллектуальной дифференциации, по своим химико-физическим характеристикам, практически не отличается одно от другого, что обеспечивает возможность купажа.
На противоположном полюсе ощущений, находится продукт, полученный от износившихся биомеханизмов. По внешнему виду, оно напоминает белесоватые потеки, отложения минерализированной слизи, с полиморфно организованной внутренней структурой, включающей в себя большое количество посторонних включений (гайки, песок, отшелушившиеся частицы биоговнопровода) и непереработанных кусочков исходного сырья. Может быть рекомендовано в качестве инструмента для самоуспокоения, саморазжижения.
Массовым продуктом считается говно быдла.
 Это жирнющие, толстенные колбасы неопределенного цвета, исходящие паром спокойного сладострастия и уверенности в завтрашнем дне, базирующейся на заблуждении, относительно автовечности.
Практическую ценность имеет быдлоговно, полученное в момент  «оргазма», при спаривании двух, или более быдл. Процесс говнозабора осуществляется путем одномоментного проникновения говноотсосов в ректумы всех ебущихся.
Интересен продукт, получаемый от ****ских машинок.
 Одна БМ, в течение своего достаточно короткого срока существования (2-3 цикла),  способна выдать до 1000 доз среднесортного говнокала. Исходным продуктом является секрет половых желез наиболее развитых представителей быдла. Отличительной особенностью данного говна, является достаточно низкий процент содержания влаги, так как БМ «высасывают из жизни все». Процесс выделения сопровождается характерным звуком, который издают падающие в калоприемник, сухие, известкоподобные горошины.
Любое говно способно трансформироваться в продрись. ( Чрезвычайно высокая влажность, недопустимый остаток, хлопьеподобная фекальность.)
 Причинами трансформации могут являться какие-либо внешние раздражители, воспринимаемые биомеханизмом, как внутренние и близкие к запредельным.
Говно «творческих» биомеханизмов, в силу хроностресса, вызванного внутренней философической интоксикацией, по внешнему виду напоминает продрись, но отличается рядом параметров:  повышенная влажность, вызванная непреходящим внутренним сомнением, ареальные вкрапления (трупики слов, останки сушеных существительных, полупереваренные согласные на все гласные, вырванные языки вселенских вопросов).
(Доказательство отсутствия смысла вышенаписанного, и прочитанного тобой, о, мой заебательский, охуительно ненавидимый и невидимый мною, ушедший и не вернувшийся с ***, читатель:
Говно – всеобщий знаменатель
      знаменитель
моих потерь, твоих побед
знамен коричневых мечтатель
        мыслитель
трусов таинственный обет
           обед.
Возможные толкования:
Коричневый цвет знамени – аналогия с фашизмом, или констатация стандартного цвета говна?
Параллель «знамен-трусов»: образ гордо развивающихся на древке (фаллический символ?) разорванных мужских трусов (ярко выраженный маскулинный символ) с коричневатой  полоской в области промежности; или же это знамя подняли идущие в последний бой солдаты загранотряда, смертники, струсившие там (и обосравшиеся со страху), в предыдущих боях с немецко-фашистскими оккупантами.
«Коричневый мечтатель\мыслитель» – Гилтер? Ленин? (призыв срать на мумию вождя мирового пролетариата?)  Гиперссылка на «Кремлевского мечтателя» Г. Уэллса?
«Таинственный обед\обет» – очередное расслоение псевдореальности  мессаджа: 1) кусочки тела Господа нашего Ленина – сакральная (сахарная), но реальная пища – п так хочется сдохнуть все заебало на *** ничего нового всякая хуйня бунт тела против разума ища, трансформируемая в говно – говно на нижнем мужском белье.
2) в зависимости от толкования символа «трусы». 2а) молчаливая, подпольная, трусливая копрофагия; 2б) уподобление нижнего белья поясу верности)

вести извне
(смерть, одна смерть, и нечего смотреть)


…в ту пору тихо стало на тех широких полях,
на зеленых лугах, где рожь росла, где гречиха
цвела, где среди густых цветов и вишневых
 кустов расположилась наша родная Отчизна.
 Гоп-****ь! Гоп-*****! Хорошо!
Не визжат пули, не грохают снаряды,
 не горят деревни. Не к чему буржуинов
бояться, не к кому в пояс кланяться.
 Живи, да работай!
Хорошая жизнь!
А. Свят-Гайдар
 «Малыш, Мальчиш, и сын их, Карл-dream»

22

Они сели за широкий стол, сервированный небрежно, и некоторой степенью хулиганистости: миска с варенным в мундирах картофелем, гнутый алюминиевый тазик с квашеной капустой, да деревянная дощечка с наструганным крупными ломтями салом, без единой мясной прожилки. Впрочем, столовые приборы: вилки там, ложки-плошки-поварежки были из чистого серебра. Пейзаж довершала початая полуторалитровая бутылка водки.
- Помолимся, ребята! – грустнободро выдохнул Маяковский – грузный, высокий брюнет в грязно-желтом свитере с вышитым  на нем пентаклем. Горловина свитера была выпачкана чем-то красным, под цвет звезды - то ли кетчупом, то ли кровью, накапавшей туда из  пулевого отверстия в центре лба поэта, неплотно заткнутого пробкой из-под шампанского.
- Помолимся, помолимся… - согласно закивал головой Юрка Гагарин, его астральный двойник и очередной вводитель. Разбитые в кровь губы неприятно щерились в неполной улыбке. На месте передних зубов зияли черные провалы, из которых подбегали струйки слюны с примесью розоватой сукровицы.
- Что, Юрок, полет неудачным был? – хриплым голосом ехидно улыбнулся с противоположной половины стола плотно скроенный, невысокого роста, человечек. Его руки ни на секунду не отпускали, крепко сжимали за горло, непренывно поддрачивали, поглаживали и пощипывали, плачущую в предчувствии неизбежности разлуки, гитару. В груди его торчал и покачивался из стороны в сторону двадцатикубовый шприц многоразового использования, наполовину пустой.
- Володька! Ты ****и, да не за****ивайся! – прикрикнул на него Маяковский. – Сам то, гитару совсем забросил, на баян перешел!
Высоцкий (а это, по всей видимости, был он) обиженно засопел и сделал неудачную попытку прикрыть шприц клочьями нейлоновой рубашки, разорванной когтями неведомого зверя. Та была ярко-синего цвета, судя по качеству – французская.
Маяковский начал молиться, двое его товарищей – нехотя подхватили:
- Не ищите, что вам есть
Не ищите!
Под землею правда есть
Поспешите!
Ильичу скажите «Да»
С полным ртом песка
Ильичу шепните «Есть»!
Он сожрет врага!
На последних словах, Маяковский разволновался, стукнул кулаком по столу. Капуста в тазике подскочила, часть ее вывалилась на грязную столешницу.
- Давайте кушать! – просительно промычал Гагарин.
Все, хрипя, давясь и повизгивая, накинулись на нехитрую закуску, запивая ее водкой, прямо из горлышка, вырывая друг у друга бутылку.
 Гагарин жрал, как пулемет, словно хотел удержаться в этом мире при помощи сала, картошки и водки. Ошметки непрожеванной пищи вываливались у него из дырки во фронтальном отделе зубной дуги. К вилке он так и не притронулся, не доверяя после последней аварии, никаким, даже самым простым механизмам. Он запихивал неочищенную картошку в рот, ладонями утрамбовывал туда кучи капусты, придавливал все это сверху салом. Водка текла по щекам, по подбородку, но он не сильно переживал по поводу ее утраты. Главное – калории.
Высоцкий, не выпуская гитару из рук, аккуратно, как хорошо битое в детстве домашнее животное,  брал пищу из миски зубами, проглатывал, отделяя несъедобные фрагменты и стыдливо сплевывая их под ноги. Водку он набирал в рот и смешно выплевывал ее наружу, в лицо Маяковскому. Тот лишь довольно отфыркивался.
Время от времени Высоцкий наваливался грудью на край стола, отчего поршень шприца немного, на пару миллиметров, вдавливался вглубь  стеклянного цилиндрика, посылая в кровь очередную порцию жидкой цепи, надежно приковывающей к ǻ-реальности.
Маяковский – как девочка, пристыжено и целомудренно, левой рукой накалывал на вилку картофелину, разрезал ее ножом на четыре части, две – съедал, две отодвигал в сторонку. На капусту он даже и не взглянул, а водки,  пристыжено и целомудренно, выпил больше всех.
Так они жрали и жрали, неоднократно и не раз, выплевывали друг другу на тарелки пережеванную, а иногда и переваренную музыку, менялись тарелками, слюнявыми поцеб(шесть шесть шесть)луйчиками, вскакивали на стол,
- Раз-два! Раз-два! – весело орал Маяковский, высасывая блевню Высоцкого из своей миски.
- *** в рот, ****ь – в Париж! – играл тот на гитаре, зажав во рту полуоторванный член-ракету Юрия Алексеевича Га-га-га-га-гагара, северная птица, и мороза не боится, и может на лету почесать свою ****у!!!
И Гагарин чесал, чесал
- Десять! Девять! Восемь! Семь! Шесть! Пять! Четыре! Три! Три! Три! Почесывай! Два! Один! 0! 0! 0! 0! OLO!!! СПУСК!!!
Все дружно кончают в стоящие на столе тарелки, выплескивблюют разбавленную буднями сметанку спермы.
 свою чрезмерно волосатую щель, засовывал в нее свои сопротивляющиеся пальчики, стонал и извращался, блевал и поглощался!
без-умно, весело и целеустремленно припляссывали, охуевали, боролись с нищетой, но безуспешно. **** я вас в рот, сраные иллюминаты! Сторожа, суки!!! Эгрегоры! *** вы меня достанете! Я все выведаю, вытащу, повторю безумный Прометеев подвиг. Я пизжу(ворую) не огонь, а огонь знания, испепеляющий и болезненно страшный, не оставляющий шансов на спокойную нежность.
 Жрать! Жрать! Жрать!
- А знаете, ребята, - заплакал Маяковский – мне Господь сказку вчера рассказал!
- Какую-такую, на ***, сказку? –  подмигнул вырванным глазом Высоцкий Гагарину.
- Сказ в очко?! – тупо сблевнул Гагагарин.
- О сотворении, о бесчувственности, об асфиксии от Вселенской Любви! – забился в судорогах Маяковский, разбрасывая картофельные ошметки от края до рая.
- Расскажи, Володя! – ласково зашепелявил Гагарин – Делать все равно не ***.
Тот, воодушевленный полученным разрешением, вскочил на край стола, и, подвывая, начал:
- Сказка о Сотворении!
- Только давай вот без этих выебонов! – строго оборвал его пыл Высоцкий.
Маяковский, чуть поникнув, сбавил тон, поправил затычку во лбу, и зашептал:
- Плевал я в Новогодние Зеркала
жег умирающие спички
врал неунывающим семечкам
искал не теряя
терял не любя
любил вечно
восторг менял на ненависть
звезды раздражения –
на бесполезные советы
забитые гвозди и
вчерашние завтраки
жил, не тужил
пока не пришла Осень
заплакав радостно дождем
из позолоченных лягушек
сквозь смехуечки
полурастаевшего снега
ненависть!
Разорвать непрочитанные книги
поторопить бегущие часы
сожрать не рожденное дитя
во славу прогресса
тушить не зажженные свечи
в глаза охуевшему богу
глотать ядовитую слюну
во славу благоразумия
обман, как правило жизни
слова, как символ небытия
испуганные могильные камни
молчат о Вечности
разбивая кирпичными лбами
бумажные стены косноязычия
видеть, что нет ничего
вглядываясь в опухшие животы
слепнуть от солнечного света
кувырком по лесенке
вверх, под облака
стальные зубы
разнокалиберные глаза
уставшая голова
на тонкой резиновой шее
зовет в темноту
разрезая тело
справедливым ножичком
на откровенные хлеба
обмануть всех, даже себя
верить Небу
прокисшему, но не сбежавшему молоку
верблюжьим игольным ушкам
укатившимся яблокам
ожившим кошечкам и
зарезанным собачкам
пойманным словам
отрубленным, но не поумневшим головам.

Фильтры от сигарет
что скажут они о нас
через две тысячи лет?!
Гагарин колотился и плакал. Обдолбавшийся Высоцкий, сидел потупившись, внимательно рассматривая грязь под колесами.
 Маяковский, захлебываясь соплями, продолжал:
Когда-то свободные песчинки
зажаты в объятиях
осколков бетонных плит
раздавленные пластиковые бутылки
как образец совершенства
всепроницающие кислоты
всеуничтожающие, всеразлагающие
противозачаточные таблетки
божественные пластмассы
Синтетические Моющие Средства
Coca-Cola и Pepsi-Cola
пломбы, протезы, контактные линзы
реки мазута текут вспять
по окровавленным железобетонным джунглям
энергия рвется
сквозь ржавые стены
начало пути
на агонирующих останках
танцует Вечность
встречая Новый Мир
блаженное незнание неосознанного творца
трагедия Мастера, роющего себе Маргариту
подвиг разведчика, убившего свою дочь
все одно и то же, потерянное
в узких рамках Бесконечности
В начале Пути!
Вот. Все… - неуверенно спрыгнул он со стола и занял привычную коленно-локтевую позицию.
- Да-а-а… - протянул Высоцкий. – И давно это у тебя так?
- Четвертые сутки… - всхлипнул Маяковский – Как дырка эта в голове появилась, так и лезет в нее ***ня всякая!
- Я письмо от братки получил, с фронта. – утирая сопло третьей ступени, самооживился Гагарин – Так он там прямо так и пишет, что «пуля – подарок судьбы, сквозь дырку несет она знания свет…»
- Не брат он тебе! – оборвал его Высоцкий – Ты, Юрка, конечно прости, но разъебался вдребезги ты по своей вине, по недооцененности. Поэтому, о клон-родстве с Мальчишом, тебе лучше забыть. Да и не Мальчиш он уже, а Карлсон.
- А сказка твоя, - обернулся он к притихшему Маяковскому – ***ня!
Тот  обиженно запыхтел:
- А как же просветленность, обещанная автором?
- Ты еще Бога вспомни! – ухмыльнулся Высоцкий – Как разорвал меня автор твой, твоими руками разорвал! Забыл?! Бога – нет, да и *** с ним!!!
- Юрка! Читай донесение от Алексея! – крикнул он Гагарину.
- Письмо тебе! Значит – мне! – зашепелявил Юрий Алексеевич.
- Побыстрее! – пнул его в живот Владимир Семенович.
- Ты сможешь плевать на могилу отца – зачастил внутренний космонавт – и сон не поможет тебе
свобода от зеркала и от лица
застывших в бесплотной борьбе
свобода от времени и от любви
живущих за счет декабря
два дерева – символ нелепой игры
узнали в осколках меня!
- Прекрасная ночь?! – перебил его Высоцкий.
- И расплывчатый день?! – завизжал Маяковский.
- Возможная дочь? – хлопнул в ладоши Вы.
- Или мальчик как тень?! – из пасти Ма закапала слюна.
- Уставшие реки не просят воды – словно и не слыша их воплей, продолжал Га – поющие горы – нежданной весны
отсутствие слова – не редкостный дар
деревья шептали: «Удар за удар…»
(см. далее file «письма», «…на глаза ему попался старый дуб…)
- Споемте, друзья! – рявкнул Вы.
Боже, которого нет! Как они запели! На три голоса, слажено и в такт:
- Пойте, прозрачные дети Свободы
Песни серебряных лет
Годы – как годы, на то они годы
Нет – как вода, его нет
Где вы, безумные юные твари
Где ваш искусственный глаз
Где вы свободу свою потеряли
Где вы настигните нас?
Только в костре из несобранных веток
Только холодным огнем
Только стерильностью пухлых брюнеток
Тонем как рыбы втроем
Но в отражении – странные лица
Ночь превращается в свет
Красная комната – наша столица
Выход один – его нет!
Звенела листва, светоотлучалось Солнышко, над головами ходили тучи Итого, ревели ветры Иного. Весело и безвозвратно! Горячо и неразвратно!
- Расп я скоро сдохнуотрошимся же, братия! – взревел Вы, и вся святая троица, поскидав с себя клочки ненужного теперь мира, выпростала наружу все свои страхи, охи да ахи, да кишки, набитые полуприготовленным  говном.
Обнажилась потаенная суть, красно-коричневая, истекающая и волнующая.
- Слепимся! Согрей нас, солнце! – плакал Га.
- Вместе – не вместо! – пыхтел Ма, зажатый между Вы и Га.
(ужасти, ужасти, ужасти! Царица была права! Хотел уйти, да поздно, сторожа уже проснулись. Танцы! Танцы на воле!)
Через пять минут все было кончено. Возле опрокинутого стола, в пыли и осколках перебитой посуды, валялся серый ком Вымага – пузырящийся, неразборчиво стонущий, Мавыга. Во имя чего? Гамавы?! Выгама?! Магавы?! Или еще сотни три вариантов?! Нет ответа. 



битва с ****ариками


помнишь, как горели корабли
покидая головы влюбленных
пристань глаз, купавшихся в пыли
на столетья солнцем ослепленных
облака пытались их укутать
в пелену уснувшего дождя
зеркала боялись перепутать
с зазеркальной яростью огня
все напрасно – и вода, и ветер
бег на Юго-запад за звездой
поезда, проснувшись, не ответят
за травы нарушенный покой
А. Энзе «Письмо №37»


Алексей на уровне чувств, по напряженной фигуре Малыша, упершегося лбом в холодную броню лобового стекла, по застывшей ухмылке Мити осознавал, что что-то не так.
Сила любви, пришедшая из-за горизонта, заставила открыть глаза и посмотреть в окно.
Там, из непроглядной белоснежной тьмы уже выныривали три чудовища – три ярко-красных грузовика «VOLVO», все такие разукрашенные елочными гирляндами, страшные и блестящие.
- π-здарики! – тоскливо и страшно закричал Митя.
- Все! – выдохнул Малыш – Больше никакой ***ни, никаких клоунских штучек! Меня называли Разрушителем, Растворителем, Терминатором, Пенетратором, Соблазнителем! Но я – Осквернитель! Митя! Полный вперед!
Митя, всхлипнув, вдавил педаль газа до упора в пол кабины, «КАМАЗ» натужно взвыл и, повинуясь ментальному приказанию Малыша, вся колонна стала  стремительно сближаться с вражескими «VOLVO».
- Ты знаешь, Алешка, - жарко дышал Малыш в висок Алексею – я для Родины – где-то посередине между телевизионной программой о проблемах общества слепых и «автором «Всадника без головы» из трех букв, первая – Р». Но да похуй, надо не к смерти готовиться, а ее для себя готовить! Верно?!
- Верно…- жалобно(очень уж не хотелось умирать), прошептал Алексей, прижимаясь щекой к теплому и по родному пахнувшему полушубку Малыша.
Тем временем, противники сблизились настолько, что Алексей смог сквозь смог разглядеть в кабине  вперединесущегося вражеского грузовика его уебищного вводителя: карикатурный старик в грязно-красной телогрейке, отороченной белой ватой, что-то неслышно кричал сквозь пургу, кривлялся и грозил сосископодобным пальцем. Боковое окно кабины было открыто, и грязная и словно залапанная борода развевалась на ветру, сливалась с танцем мертвой воды.
Неожиданно вражеский флагман резко затормозил, подняв столбы снежной пыли, то же самое сделали и два его фланговых.
- Я – как вода из крана! – отчаянно закричал Малыш -
доволен лишь собой
фильтрующая рано
водопроводный гной!!!
Митя, закусив губу, всем телом навалился на педаль тормоза. «КАМАЗ» страшно и обиженно взвыл, выгнулся всем телом  и вкопался носом в один из трехэтажных сугробов. Дверца, ведущая в опочивальню Ильича, пошла вертикальными трещинами, хрустнула и слетела с петель. Гроб тревожно звякнул.
- ***ня! – отрубил Малыш. – Митя, музыку – на полную. В прямой эфир!
Митя послушно повернул рукоятку регулировки громкости магнитолы до упора вправо. Салон до краев переполнила нечеловеческая «Апассионата», тугими змеями выползающая из светлицы. Музыка лезла в уши, в ноздри, душила и обнимала.
- Лешка! Открывай окна! –задыхающимся полушепотом приказал Малыш Алексею, ни на мгновение, не переставая всматриваться в густое заоконное молоко.
Алексей, теряя силы, практически полностью обездвиженный аккордом си-бемоль, крутанул ручку.
Музыкальные змеи, бросив тела трех товарищей, устремились наружу. Тут же снежная мгла стала рассеиваться, испуганно прижиматься к земле, а на помощь боевым подругам из динамиков вылетали все новые и новые аккорды.
- Вон они, товарищ подполковник! –закричал Митя, загибая пальцем влево и немного вверх.
Алексей и Малыш одновременно обернулись. Пурга улеглась, и прямо перед кабиной, они увидели три ярко-красных рыла. На открытых обозрению бортах отчетливо читалась вражеская символика: седой волосатый старик с неопрятной, клочковатой бородой, сжимает в лапе изгибистую бутылку. Трое таких же уродов, одинаковых, как рассвет, весело подмигивали им из кабин, словно приглашали совершить какое-то непотребство: выебать самого себя, выучить наизусть «Войну и Мир», выпить с ними по баночке «Coca-Cola».
- Мрази! – устало выдохнул Малыш. – Леша, повторяй про себя за мной. И нараспев (нараспив) начал:
- Водопровопроводная вода
меня размеизменит порнорана…
Старики в кабинах начали неуверенно переглядываться, корчиться. Один, словно не в силах это слушать, закрыл уши руками, второй – испуганно сжавшись, зажал в зубах разорванную красную варежку, по ее оттопыренному мешочку для большого пальца, тут же потекла слюна, превращающаяся на лютом морозе в полупрозрачную сосульку с пузырьками воздуха внутри, третий, – словно ребенок в концлагере, закрыл глаза тыльной стороной ладони.
Малыш грозно, но, не повышая голоса, продолжал:
- Из крана кровью буквы «Д» «и» «А»
моя Незаживающая рано!
Старики метались в кабинах.
Малыш вытащил из кармана 10-копеечную монетку, подбросил ее в воздухе и щелчком ногтя отправил сквозь лобовое стекло в сторону головной вражеской машины.
Раздался тихий щелчок, Алексей инстинктивно зажмурился, а когда открыл глаза, то обнаружил, что лежит на полу.
Малыш бережно поднял его и уложил на колени. Алексей взглянул - никаких стариков не было.
Внимательный взгляд Малыша грустно и устало ответил:
- Это была рекламная пауза.
Что-то больно кольнуло в боковом кармане. Алексей засунул туда руку, нащупал обжигающе холодный предмет, испуганно сжал его и вытащил наружу. Это была полупрозрачная сосулька с застывшими пузырьками воздуха, только что виденная Алексеем на рукавице одного из стариков. Не смотря на теплый воздух кабины, сосулька не таяла, а казалось наоборот, незаметно прибавляет в размерах.
- Поздравляю, Леша. – хлопнул его по плечу Малыш. – Трофей добыт в честном бою. Поехали, Митя!

первая битва

отказавшись от грязной привычки
просыпаться и вновь засыпать
собирать прошлогодние спички
не пытаясь их вновь зажигать
все пройдет. И любовь, и надежда
уплывет, как больная вода
вера снимет святые одежды
только ненависть будет всегда
А. Энзе «Письмо №43»
 
 Следующий укол был особенно сильным, поэтому, летели они довольно долго, около тысячи лет.
 «Двадцать тысяч лет над землей» – стучалась в голову Алексею, неизвестно откуда взявшаяся мысль.
 Внизу, насколько хватал взгляд, расстилалась зловещая и одновременно прекрасная картина: бескрайняя, засыпанная снегом сибирская тайга, огромные кедры и лиственницы, надежно укутанные метелью в непрогревающие снеговые шубки, разлапистые ветви елей, продавленные вековой тяжестью снега.
Обновленное тело прекрасно слушалось мотора. Отсутствие рук и ног, поначалу причинявшее столько неудобств, теперь воспринималось, как должное. (В первые дни после трансформации, Алексей недоумевал, для чего Малыш оставил ему ***, ведь он обещал его отрезать вместе с другими рудиментами, но Малыш объяснил, что им очень удобно затыкать анальное отверстие, чтобы не выливалась из\на брухо драгоценная смесь живого и неживого, так называемый «керосин».)
Над головой весело шумел мотор, распук\гивая одиноких ворон, выныривающих из туч Итого откуда-то издалека, скорее всего – из Икстлана.
Алексей, постепенно, взбирался все выше. Вскоре пейзаж был надежно упрятан под облаками, полными одинаковых снежинок. В ушах свистел, не прекращая, ветер Бесконечности – ветер Иного. Малыш крепко держался за спину Алексея и, уклоняясь от колючего встречного ветра, вызванного его пропеллером, вращающимся на сверхвысоких оборотах, весело и задорно хохотал.
- Высоко летим, Леха, далеко глядим! – пел он, похлапывая Алексея по животу.  Вот она, Рассея! Еб ее в три креста, четыре жопы, пять отверстий, шесть печатей!
Тот его веселья не разделял.  Судя по уменьшившимся размерам брюха, керосина в нем оставалось не так уж и много, в обрез до Новоновосибирска, а еще предстояло нанести на карту границы северо-восточного края озонной дыры, о причинах возникновения которой у Алексея были свои, потаенные мыслишки, скрываемые до поры-до времени.
Между тем, Малыш разошелся ни на шутку.
- Эх, Алеша, - перекрикивал он шум ветра – победим желтожопых, совсем другая жизнь начнется. Ни лапши китайской, ни магнитофонов поддельных – ни *** этого не будет!
Алексей, привыкший к этим неожиданным заебам командира, не обращал на его ****еж внимания. По запаху озона, ставшему не таким насыщенным, он понял, что приблизился к границе дыры в озоновом слое.
Малыш, тем временем, разошелся ни на шутку. Перекрывая свист ветра, он голосил на мотив старинной песни «Синоптики», Вячеслава Бутусова и Игоря Кормилицева, пропуская, однако, припев и до ужаса перевирая мелодию:
- Пилоты бескрайних воздушных морей
не знавшие радости детского плача
спешат поскорей улететь от детей
но сверху планета похожа на мячик
летят в пустоту роковые слова
о поисках счастья в бумажном стакане
крыло поднимает чужая рука
пытаясь поймать вкус забытых желаний
отважные летчики спят на земле
в могилах, ушедших в ночи прогуляться
они не мечтают о днях в пустоте
уставшим есть повод за небо цепляться!
Алексей ни на минуту не забывал о своем задании. Он  набрал высоту, высмотрел разрыв в снеговых тучах и нырнул в него. От увиденного, он охнул: внизу шел бой.  Около полувзвода китаез окружили четыре жалких грузовичка под российскими флагами и методично их расстреливали. Обороняющиеся, по всей видимости, или уже израсходовали боекомплект, или же, как это чаще всего случалось – пропили, обменяли его на дешевую рисовую водку,  несколькими днями раньше.
Алексей остановил винт, сорвался в пике. Всем сердцем он уже был там, в гуще боя, рубил винтом направо и налево.
Неожиданно ладони Малыша закрыли ему глаза. Алексей всем телом дернулся, и в отчаянии закричал:
- Ты, что! Там же люди!!!
- Люди?! – похабно переспросил Малыш – *** на блюде!!!
Он тут же, как-то по особому, с вывертом, отвел ладони от глаз Алексея, и тот, едва их продрав, разглядел, что на выпукло-вогнутом блюде земли, действительно копошатся, похрюкивают и повизгивают, какие-то бледно-зеленые, гандоноподобные черви, («Ленкино тело, ****и жрут!!!» – проартикулировал Малыш.) спеленатые тонкими резиновыми бинтами с красными головками, из которых подобно соплям, свисал тягучий кисель непроходимости.
Российские грузовички не изменились, лишь стали похожи на жалкие игрушки, сломанные и забытые.
- Ну, что делать будешь? – улыбнулся  Малыш.
- ****ить! – шепнул-выдохнул Алексей.
- Давай! – подзадорил Малыш.
«Сперма… сперма-спермочка, мамочка… Совсем мало осталось спермы. Еще, надо запомнить, что кровь лучше всего стирать в холодной воде» - лихорадочно застучали в голове мысли, а огрызки организма уже готовились начать страшную и будничную работу.
- Локи! – загремел с высот Алексей на китайцев.
Время – есть! Есть! Слушаюсь! Жрать! Ой, ****ь, больно тишина ничего ничего, ничего не страшно и не видно. Не больно. Гарбудяна.   Да, боже ты мой! Вся проблема, вся ***ня – в информационной повторяемости! С развитием и усовершенствованием информационных хранилищ (компакт-диски, видео, аудио- носители) происходит информационный инбридинг, идентичное информоплодотворение. Мои потомки получают информацию, не испохабленную личностными суждениями и оценками, идентичную полученной мною. Но суть развития – в запрограммированных ошибках, нарушении кодов. На данном этапе – развитие  тормозит, зависает, как раз в силу неработающего эффекта информационных ошибок,  результата личностной интерпретации. Мир со мной соглашается. По видику в сотый раз крутится «Леопольд», 1981 года выпуска. Я смотрю его вместе с сыном, вместо того, чтобы рассказывать ему эту историю, снабженную личностными дефектурами.
Кто знает, как бы переродился архетип «Золотой рыбки», «Скатерти-самобранки», «Палочки-выручалочки», подверженный стабильному, примерно раз в 50 лет, трансформированию?!
Проблеме этой около 500 лет. До этого, инициируемые человечеством психоформы, имели «массовый», безличностный характер, и, по сути, являлись продуктом «коллективного бессознательного». Следовательно, они отражали чаяния, настроения и желания, самые сокровенные желания! большинства компактно проживающей кучки, стайки, «народности».
Так, около 750 лет назад, в пульпе МСБЗ, соответствующей «русскому» народу, надежно укрепилась ПФ «колобок», «волк, лиса и заяц», «скатерть-самобранка», «щука» и т. д.
Все эти образования имели четкую структуру и задачи. Все они были востребованы, и что не маловажно, постоянно получали столь необходимую информационную подпитку. (Проще говоря, один человеко-рассказ, обращенный к какой-либо ПФ, подобен гвоздику, надежно закрепляющему ее в МСБЗ) Отсутствие фиксаторов и закрепителей информации, позволяло ПФ получать незначительные искажения, ошибочки, или даже кардинальные изменения, соответствующие уровню развития и запросам демоса.
 Так, ПФ «колобок» была изначально ориентирована на борьбу с татаро-монгольскими захватчиками, успешно выполнила данную функцию, и переродилась в банальный детсадовский симулятор принятия решений.
Вся эта бредятина за долю секунды покинула разум Алексея, и он, снизившись, насколько позволяли аэродинамические качества недавно обретенного тела, стал равномерно крушить врага.
Потом появились разные братья Гримм, Гансы-***нсы Андерсоны, шведки-шизофренички, педофилы, охраняемые английской короной.
МСБЗ подверглась жестокому натиску насильно внедряемых в нее эго-ПФ, спродуцированных «писателями-сказочниками», без всякой цели, бездумно и бессмысленно, «просто так»
Жуткие фантомы, в силу своей чудовищной привлекательности, получающие огромную дозу информподпитки, практически полностью вытеснили коренных обитателей МСБЗ, а некоторых – уничтожили.
Я не буду поименно называть этих терато-кадавров, ограничусь лишь прозрачными намеками и сухими цифрами: «длинноносый деревянный» успешно уничтожает колобка(89%); «пропеллер в полном расцвете сил» растоптал семерых козлят(76%); его напарник – захуярил волка(99%) из одноименной ПФ. Горький список можно продолжать до бесконечности!
Китайцы, эти ****ые узкоглазые черви-черти, корчились пол гневом слов Карлсона, теряли силы, уплетывали на ***! Они-то как никто другой чувствовали правоту небесных слов. Они, загадившие МСБЗ сверх всякой меры, пидарасы!!! Сдохните! Сдохните! Сдохните!
На левом фланге что-то закопошилось. Невыносимо запахло сосновой смолой. Из раскрытой книги полезла всякая нечисть. Приглядевшись, Алексей торжествующе зарычал. Он узнал, вспомнил своего древнего врага!
- π-здарики тебе, деревянный! – взвыл он, раскрутив пропеллер до максимума.
Деревянный, тем временем, почти полностью выполз из книги. Трехметровый, антропоморфный дендромутант,  на сучковатых лапах, водил из стороны в сторону огромным, заостренным наподобие пики носом, из которого до самой земли свисала тягучая капля смолы. В правой верхней лапе он сжимал гигантский золотой ключ, нестерпимо блестевший на солнце. По паучьи, пригибаясь и хищно пошмыгивая носом, он полз на Алексея. Следом за ним, не отставая ни на страницу, ползли его верные слуги: Существительное, Прилагательное и Глагол.
«Забальзамирую!» – неслышно ревел деревянный, высмаркивая смоляные сопли в сторону Алексея.
Алексей решил атаковать сверху, но, сколько он не поднимался, нос деревянного, все равно угрожающе зависал над ним.
- Гарбудяна! Гарбудяна! Гарбудяна, еб твою мать!
- Все! Все, хватит! – бил его по щекам Малыш.
Карлсон, с трудом, разлепил глаза. Из них, под напором развеселых ****юлей, хлынули очищающие слезы. Он глянул вниз. Вся земля, на сколько хватало взгляда, была усыпана белыми червячками китайской лапши быстрого приготовления, со вкусом курицы. На зубах противно скрипел застывший парафин.
- Ну, понял силу свою? – ласково спросил Малыш.


трансформация

его не увидишь в открытом окне
прищурясь сквозь кожицу век
он ест неизвестность и спит в кислоте
он лишь со спины человек
он в мистику верит не больше, чем я
но ночь для него – как магнит
отдавшись движениям быстрого сна
восторженно в небе парит
ему не мешает рассеянный свет
но соль его может убить
и он не скрывает количества лет
которые может не пить
устав покорять золотые миры
ложится на грязный порог
придумывать правила новой игры
уверенный в том, что он бог.
А. Энзе «Не все герои носят маски героев»

- Для трансформации все готово. – доложил Митя.
- Прекрасно. – преувеличенно бодро ответил Малыш. – Сейчас помолимся, и начнем. Раздень, пока, Алешу.
Митя вытряхнул Алексея из полушубка прямо в фотонный сугроб. Не смотря на его кажущуюся обжигающесть, тот не спалил его обнаженное тело на ***,  а ласково принял в свои объятья.
Остальные участники отряда сгрудились поблизости. Игорь неслышно бренчал на гитаре, патроны в пулеметной ленте медленно скрывались в специальном отверстии, выпиленном в месте перехода ее корпуса в гриф, и вылетали из окончания колки торжественными аккордами в морозный воздух; Птица Жаворонок, нахохлившись, спрятала голову под крыло; Никто, старый долбоеб, так ничего и не понявший, как и его клеточный родитель, ходил от сугроба к сугробу, словно пытаясь вспомнить одиннадцатую заповедь, заодно задрачивая фотографию ;  Неназываемое всем мешало и лезло под ноги.
Малыш по карманному компасу определил западное направление,  (« место, где находится небесная Москва!» – понял Алексей.)   достал из кармана кителя задрипанную книжицу в красном переплете, и, бухнувшись на колени, взвыл:
- Призрак бродит по Европе!
Окружающие дружно ухнули:
- Призрак Коммунизма!
Малыш, впадая в транс все глубже, шаманил:
- Родина – в глубокой жопе
все для онанизма
проебали всю страну
****и - демократы
за ***ню ее продали
мразям-китайчатам!
Один ***, мы все изменим
всех их позадрочим
всем *** поотгрызаем 
если все захочем!
Барахтающегося в фотонном сугробе Алексея, неприятно удивил грязный и нарочито уебищный смысл молитвы, но он понимал, что иначе – нельзя.
Малыш встал с коленей, наклонился над сугробом и больно пнул сапогом его почерневшие культяпки ног:
- Ты можешь ходить?
- Нет… - прошептал Алексей, теряя сознание от боли.
- Значит, сможешь летать! - крикнул Малыш ему в лицо, и швырнул горсть фотонного снега в воздух.
- Ты можешь брать? Брать в руки?! –  всем телом  Малыш наступил ему на ладони.
- Нет… - Алексей с трудом сдерживал слезы.
- Значит, сможешь брать мыслью! Бери!!! – Малыш поддел носком сапога целую кучу снега и отправил ее ввысь. Все пространство Новоновосибирска озарилось яркими вспышками.
- Ты видишь?
- В-в-вижу… - неуверенно пробормотал Алексей, наполовину ослепший от нестерпимого сияния фотонов.
- Ты ни *** не будешь больше видеть! – яростно закричал Малыш, бросая в лицо Алексею выжигающий свет – Но ты сможешь угадывать, какой клип будет на MTV следующим!!!
Яркая вспышка в голове на миг заставила Алексея потерять сознание. Рев Малыша заставил его трусливо и суетливо юркнуть обратно, в мозги:
- *** с тобой?!
- Со мной… - неуверенно протянул Алексей, чувствуя, как пораженные влажной гангреной конечности охватывает сладкая истома.
- *** с ним, с хуем! Ты сможешь ****ь до смерти взглядом! – Малыш зачерпнул пригоршню снега и подбросил ее вверх. Стало светло, как днем.
Алексей, как трутень, неповоротливо ворочался в сугробе. Частички света лезли в уши, в ноздри, в концевой отдел мочевыводящего канала.
- Скажи! Скажи! – рычал Малыш.
- Что?! – выдохнул Алексей облачко светящихся снежинок.
- Ты! Согласен?!
- Согласен!!! – восторженно заплакал Алексей.
- Митя! Готовь гарбудяну!
Отважные, в безумии пилоты!
Неповторим Воздушный океан!
И сколько вас взошло по эшафоту
Чтоб только навсегда остаться там!
Алексей заплакал и с трудом, высунул голову из сугроба,  увидел бегущего от машины Митю. В руках он сжимал предмет, отдаленно напоминающий гигантский  чемодан.
Добежав до сугроба, он бросил его оземь.
- Открывай, дура! – беззлобно прикрикнул Малыш.
Митя послушно распахнул створки черного чемоданоподобного ящика. Алексей успел заметить, что изнутри тот оббит красным дерматином.
- Что это? – прошептал он.
- Залезай, расскажу по ходу пьесы. – буркнул Малыш.
Алексей, превзнемогая боль, разбуженную в полумертвых культяпках, стал корячиться в ящик.
Малыш, проглатывая окончания слов, сыпал:
- Это – преобразователь. Основыва на наши сокровенны желани и мыс, призыв в помо сил земл российс, он трансформируе тел, на мгновен, вынима из нег ду. Изобре ег выдающийс русски учены Дмит Ивано Менделе.
- Он называл его мадам-чемодан… - долетели до Алексея последние слова Малыша.
Крышка гроба (зачеркнуто)
Крышка чемодана (зачеркнуто)
Весь остальной текст – тоже, зачеркнут, на ***!!!
 Мадам-чемодан хищно чавкнула, заглатывая Алексееву тушку, и он остался один на один со звенящей пустотой. (см. начало)


похороны
(фрагмент сна Алексея)

отец, дочь и мать жили счастливо
но насмешница – злая судьба
надсмеялася над девчоночкой
мать в сырую могилу свела…
одна песня


- Готовься, Анюта – сурово произнес отец – похороны завтра.
Анюта - худенькая, стройная девочка тринадцати лет, согласно закивала головой.
- Все приготовлено... – продолжал отец – Матросы, пряники… Маршрут я тоже обдумал.… Начнем с базара, затем – театр с вешалкой, а потом – улица. Там всех и случим. Организовывай сосиски!
Весь остаток последнего дня, Анюта, старательно и послушно, жарила сосиски в тесте: хрустящие, дешевые крахмальные колбаски в косых надрезах, завернутые в подгоревшие лепешки. Вышло три больших блюда.
Прошла бессонная ночь, кошка мешала спать, сосед снизу всю ночь долбился чем-то в стену. Настало сонное утро.
- Подъем!!! – шепнул на ухо отец.
Девочка соскочила с кровати, умылась, причесалась, оделась…
Вскоре они вышли на улицу. Рука отца крепко сжимала ладошку девочки.
- Ну, на базар? – полуутвердительно спросил отец.
- На базар… - шепнула в ответ дочь, мышкой руки забегая в теплую норку ладони отца.
Они зашли на базар, нырнули в потную толпу, состоящую из неосознанно присутствующих на похоронах.
- Весело, дочка?
- Весело, папка! – скалила зубы в ответ.
Базар: прилавки, запах мяса, люди, люди, люди, ходят, смотрят, серо все, потолок высоко, но не страшно, пока еще не страшно.
Ходили, ходили, ходили. Незаметно базар закончился.
На выходе купили тесто бытия: сначала маленький комочек смешно прыгал по грязному полу, бесшумно сжирая все на своем пути, страшно увеличиваясь в размерах, потом, когда поняли, что к чему, отец попытался закрыть его в трехлитровой банке, резонно полагая, что не найдя еды, оно сдохнет само по себе, но тесто, к тому времени, уже набродивашее сил, легко трансформировалось в хобот, и не дало закрыть банку.
Оно каталось по пространству сна, наконец, превратилось в огромную рыхлую бабу.
Бабища, складчатая и голая лежала на грязной кушетке и непрерывно требовала жрать. Мир оказался под угрозой полного поглощения.
Отца осенило: бабу заманили в глубочайшую пещеру, где под тоненькой корочкой земли уже начинала просвечивать магма, и там, столкнув ее туда, сожглась она.
В театре подслушали обрывок разговора двоих, а может и больше:
- Ну, и если хвост у нее толстый, как у крокодила, то где тогда anus?
- Как где?! На самом кончике хвоста!
- Это тогда не хвост, а говнохобот получится!
Больше в театре ни *** неинтересного не было. Пошли далее.
Приблизились к развалинам корабля. Переплетение лестниц, поручней, люков и колодцев.
Толпа страждущих, к тому времени достигла требуемых размеров. Я, начавший догадываться, чем вся эта ***ня закончится, попытался, было съебаться – юркнуть в сторону от крестного хода людского потока, слинять, и уже, почти перепрыгнул через один из поручней, когда передо мною вырос один из «матросов»: немой, страшно худой, похабный, мутный и циничный взгляд в упор, мелкие усики. Из одежды запомнил рваную майку-тельняшку, из прорехи торчит правый сосок. На худом лице – по три горизонтальных полосы на щеках, и три вертикальных полосы на подбородке, выполненные синей краской. Я знаю, что нанесение этих полос сопровождается неземной болью.
От него исходит обжигающий сознание, шипящий мыслеобраз:
«Однажды накрасился, больше – не крашусь!»
Желание сбежать сразу исчезает. Будь – что будет, только бы не накрасили! Идем дальше. Толпа волнуется все сильнее и сильнее.
Развязка близка. Толпа, направляемая матросами, выстраивается в тесный коридор, люди давятся, стискивают друг друга, волнуются, и кричат. Они бояться опоздать, не успеть, не влезть на похороны.
В оглавлении толпы появляется Анюта. Она начинает швырять сосиски в гущу людей, давка усиливается, люди саморастаптываются в клочья.
Алексей проснулся.


письма к брату

безумной души порожденье
продукт техногенного сна
в себе нахожу утешенье
когда наступает весна
я чувствовал тайну трех чисел
ревнивый покой буквы «Я»
я полностью солнце осмыслил
скрываясь от мистики дня
устав от прогноза погоды
от солнцем облеванных стен
ищу отраженье свободы
копаясь в пучках микросхем
А. Энзе «Наступление весны»

…так, сидя на пеньке, под пеньком, в пеньке, (забудь свои беды… страшно представить, но если бы я знал все о солнце, тьма поглотила бы меня…)на случайных клочках бумажек, иногда уже кем-либо использованных, Алексей писал письма к брату. В эти минуты он забывал обо всем: об этой ****ой психотронной войне, о своей неуклонно идущей трансформации, о самоуспокоении. Оставаясь один на один с бумагой, Алексей писал: «два совершенных самолета летят на юг во мне меня
 устав «от радости полета»
трансцендентального огня
 успев отвергнуть теорему
 прозрачный мир на миг встает
непредсказуемость проблемы
 кто больше пьет –
 тот и поет
 предвестник зла или кометы
 возможность думать о другом
живое ждет на все ответа
 ища вопросы в неживом
я помню этот странный сон
 наполненный водой
 луна бежала по траве
 за утренней звездой
 «поверь мне, ночь тебя поймет –
 сказал один поэт –
 луна когда-нибудь прорвет
 души иммунитет»
 он знал, что я это не я
 и он совсем не он
она лишь в сумерках она
 пропитанная сном
просто так пойти и посмотреть
 на восход солнца
 на смерть луны
 на небо, которое всегда со мной
 я знаю все буквы
 молекулы снов
плохие ответы
в коллекцию снов
 я отпускаю свои слова наружу
 руки не верят, что могут писать
 но день наступает
 луне – умирать
 и в каждом огне я вижу огни трамвая
 мир окружает
 меня с двух сторон
 застывшая вечность
 в обмен на патрон
продолжение следует

другие письма к брату

Тает весенний снег, и
Свободная вода
Течет в низину, а
Пар рождает облака
А. Энзе «Свобода»
01

долгожданное затишье, короткий перерыв, пауза между боями, промежуток между жизнесмертием. В эти редкие мгновения, Алексей, приморостившись, где придется - на пенечке, под пеньком, или, на худой конец – прямо в пеньке, (забудь свои беды… страшно представить, но если бы я знал все о солнце, тьма поглотила бы меня…)доставал из-за пазухи сохранившийся с довоенных времен рулончик мягкой и очень непрочной туалетной бумаги, старательно выводил каракулями разнораздвабойные, неровные шеренги насекомоподобных по смыслу и содержанию «букв». Он писал очередное письмо клон-брату.
«Здравствуй, братка – торопливо жались друг к другу, пытаясь согреться на сорокаградусном морозе, шатающиеся от недоедания буковки – у меня все хорошо. Погода стоит хорошая, минус сорок пять ворон Бои идут тяжелые. Китайцы прут как саранча. Вчера, под Хабаровском, погиб в нервном бою Толик Григорьев. Пятнадцатого числа, все машины дивизии направили на то, чтобы грузить эшелоны и отправлять их на восток. На то чтоб заминировать дороги и мосты, времени уже не остается. Перед 22 сентября, даже колючую проволоку поснимали, а мышиные поля – вообще не установили. Не было команды! По карте расположение войск противника – ну, там Владивосток, песни-пляски. Главное – никаких провокаций! Забудь свои беды! Его разведотряд захуярили превосходящие силы противника. Толя бился до последнего, до последнего лучика пятиконечности. Расстреляв все звезды, испев все песни, переплыв все внутренние реки, он принял мучительность, познал Солнце. Представь себе город, погруженный в ночь. Он тебе дорог, сын или дочь. Возьми с собой разум, одежду и свет. Поверь в него сразу. Да, или нет? Открой, Юра, в себе двери, впусти в себя сон! Пусть выбегут звери. Она, или он! По самолетам нарушителя огня решили не открывать, вести огонь на задержание тоже запрещено. Вскрыли запечатанные пакеты, там – приказ наступать, а мы, еб твою мать, уже отступали! Отступали! Мы ведь были наиболее вооруженными, огромное количество боевой техники! Ja! Ja! Die Ewrgyanz! Никто не верил, что Гилтер решится напасть. До начала военных действий, думали все , еще около двух недель. Луне мешает яркий свет, и в этом ее боль. Вопрос готов убить ответ, а единица – ноль. «Твои глаза – как телефон, - сказала чья-то дочь – три ночи черный медальон не в силах мне помочь»! Гора манит издалека, пока не подойдет. Какая разница, рука, ласкает, или бьет. Китайцы шли в растегнутых гимнастерках и без пилоток! Линию обороны, заделывали буквально человеческими телами. Пригодился призыв пятнадцатилетних капитанов! Ты помнишь, брат, как умерла Надежда? Как ветер, рвущий в небе облака. От холода не спрятали одежды, от жажды не спасли coca-colaколо-кола. От света не укрыл лежачий камень, слезу ослепший ворон не украл, стихов метаморфозис через камень. Проклятие, отлитое в металл. Ну и хуля? Отступали, сжирали неубранные хлеба, взрывали мосты. В рот его ****ь! Колышется небо, как скажет вода, а может – наоборот. Три лодки стремились уплыть в никуда, попали в водоворот. Хотели согреться – но не было льда; мечтали напиться – повсюду вода; легли на тропинку, а рядом кровать, на холм поднимались, но дна не достать.
Играя ладонями цепью из гор, не стоит плевать в потолок. Подумай о лодке, когда пропадет реки пересохший поток! Отсутствие формы не делает шар похожим на спящий цветок, вода не решает – лед, или пар. Реке путь один –на Восток! Nach West! Donnerwetter!!!
А вообще, погода стоит хорошая. Морозно. Часто вспоминаю Талнах – Город Великой Любви. В слезах тонут твои корабли. В снегах реки твои и мосты. Талнах – Город Великой Любви.
Ты знаешь, пытаясь заглушить боль от утраченной любви(он эту сучку любил, хотел выебать, а она – не давала, а потом ее отъебали сразу несколько человек), он, сначала, отрезал себе мизинец на левой руке, затем, поглощенный борьбой с новой болью, выбил себе молотком все передние зубы.
Это, Юрочка, война! Война без причин, без видимых правил, перегородок и размягченности. ****ая, святая, великая, Русская Народная Психотронная война! Помнишь, у Пушкина:
 «Равносторонне – сеять, или срать
          Одномоментно спать и ненавидеть
         Душу свою готов отдать
        Только кому?»
Так и тут, на этой ****ой психотроной войне, даже бортовой компьютер ни *** не понимает, подчеркивает красным второе прилагательное, выдает термин «психотропная». Какая, на хуй, «психотропная»! Психотропной она была до Сибирского соглашения 2014г., когда разделили мир на Coca- и Pepsi- версии. Все коровьи стада пошли под нож. Господи, за кошачье молоко на месте  две стрелы давали! Тогда-то  нас с тобой и сделали. Четыре книжки – «Капитал», «Малыш и Карлсон», «Мальчиш-Кибальчиш», «Повесть о Настоящем Человеке», перемешала реальность, вылепила новый пирожок, ночью – брюхатая, утром – беременна. В церкви – повешена, в поле – расстреляна. То-ли убогая, то-ли больная; поздно ослепшая, рана слепая. В ванне утоплена, голой зарыта, мертвой оплевана, спящей – избита. В горе – блудливая, всюду чужая. В жизни – счастливая, в смерти – святая! Это, Юра, наша Родина-мать! Любить и защищать ее – наша с тобой цель, наше предназначение!
Чтобы любить по настоящему, необходимо мужество, чтобы не побояться полюбить; страх перед незакрывающейся пастью одиночества; одиночество, толкающее в хрустящие объятья любви; ненависть, как реальная альтернатива отсутствию любви.
 Береги себя, летай там пониже.
 До свидания.
Аминь!
Алеша. Новый день»

Измученный шестью сутками интенсивных, но безрезультатных поисков пятой страницы и шестой странницы, Алексей уже затемно приземлился в Новоновосибирске, уверенный, что хоть завтрашний день он сможет отдохнуть и отоспаться. Однако как только он доложил Малышу о прибытии, ему было приказано в грубой и нецензурной форме отправиться в район Псевдоачинска и продолжать розыск. Через два часа, заправив брюхо керосином и получив во время «ужина» от специально вызванного Переиздания запечатанный пакет, он вылетел, куда глаза глядят.
К рассвету позади осталось более ста пятидесяти миллиграмм седуксена. Солнце еще не всходило, но уже светало, когда Алексей, ощущая все сильнее нарастающую эффективную напряженность с неотступными мыслями о смерти, с одновременной упорной бессонницей, вскрыл пакет.
Оттуда в ладони легко и ненавязчиво выскользнули психотические эпизоды с иллюзорно-галлюцинаторными расстройствами и двигательным беспокойством. Застучала в виски легкая спутанность в сознании.
Алексей расслабленно улыбнулся, и приготовился внимать:
- Проблемы перлюстрации! Bang Tango! – рявкнула в уши взрывчатость, и понеслось!
- Как трудно быть рекой текущей в никуда как трудно быть с собой когда кругом вода крутые берега холодная рука трепещущее «да» пропало навсегда железная рука сжимает пистолет задумчиво блестит зазубренный стилет больные города погасшая звезда вчера смеялось «нет» сегодня плачет «да» не верьте голубям парящим в глубине железным мотылям в серебряной траве пылающим цветам растущим в тишине и выцветшим глазам и голубой воде!
На глаза ему попался старый дуб: небольшое дупло таинственно чернело в стволе дерева примерно в метре над головой Алексея. Несколько секунд он стоял, размышляя. «А вдруг, file «эпизод 3?» Подпрыгнув, ухватился за край дупла, подтянулся и, опираясь кромками несуществующих подошв о кору, всунул руку – труха, гнилая труха. В тот же миг нога соскользнула, и он сорвался вниз, едва не сломав фантом-руку, и до крови ободрав фантом-запястье.
Взрывчатость ликовала:
- Три вопроса! Три вопроса! Три вопроса!
Яблок переспелых
Полная корзина
Думали, что город
Подошли – трясина
Звонко разбивались
С песнями лихими
Кровью умывались
Из воды – сухими
Пряника не съели
Плетки не нашли
Чтоб не расстреляли
Мертвыми пришли
Перечитывая песчинки, помни –
У каждой свое имя:
Вера, Надежда, Любовь
Отчаянье, Ненависть, Смерть
Как много их, но
Безымянных еще больше
Какая разница?
(«…одна – дает, другая – дразнится!» – мелькнуло в голове у Алексея)
и снова Осень. Молодые черви
Из яблок лезут в поисках тепла
Шумят успокоенные деревья
Раскачивая мертвые тела
…теряя частицы святого тела
блуждая по миру, они обретают
новую сущность
Кто назовет это Смертью?
(Алексей знал ответ: «Дед Пихто!»)
Зачатая подопытным кастратом
Пролив коктейль из крови и вина
Ушла с полузадушенным солдатом.

Глазное яблоко смотрело в никуда
Под искусственным солнцем
Скрываясь в предательской тишине
Разговаривал сам с собой
Проходил мимо правильных ответов
Зажигая их для других
Блуждающих в темноте
на этом месте – вопрос первый
Охренев от инструкций на крыше
Торопился узнать все как есть
Перебив откровения свыше.

Путь к надежде – холодная лесть
У каждой карты – своя цель
Облака рождены, чтобы осуждать воду
Рыбы учат состраданию
Неведомое – глумливому любопытству
Бумага – терпению
Горы, точки, волнистые линии на бумаге –
Бессмысленному наслаждению
Не все ли равно?
Освобожденные от изнурительного плена
Колокольчики танцующих новорожденных Вселенных
Летят, с Любовью, в поисках тепла
На этом месте – вопрос второй

И снова Осень…
Взрывчатость, наконец-то, заткнулась, приняв за подмену тяжелого бремени автораздражения приятные фрикции помойного телевизора, зазеркальную гладь проводов, липкий свет электричек, блуждающий полдень ненобытия, тягучий нектар эфира, усыпляющую мазню коровьих туш.
«Они были на подступах, - горько думал Алексей - тень реальности бледнела и трещала в их руках, но они зассали, испугались, продались за экзотически оформленные аминокислоты, порноотверстия и бумажные деньги!
Я молился за вас, я равнялся на вас, а вы меня предали, бросили и забыли!
Идите все на ***!»

продолжение писем к брату

а сверху облака, похожие на смех кометы
с утра писать
в обед молчать
под вечер вырвать злое сердце
устав – кончать
оставив в ванной полотенце
веселым спать
до двух считать
душить голодного младенца
безногим встать
и танцевать
замысловатые коленца
в измененном мироощущении
под барабанный шум дождя
скрывая страх
слепую боль
беззвучный плач
рассветный крик
мои слова идут ко мне
доверчивый, сумрачный город
скрывает безумная ночь
тебе он как ненависть дорог
невидимый сын или дочь
в карманах – потерянный разум
в груди – затаившийся свет
разбиться потом или сразу
луне дать последний совет
открой запоздалые двери
впусти утомившийся сон
убитые шепотом звери
решает она или он
чистые и свободные
без жалости и самоуспокоения
разрывая бумажные стены умиротворения
посмеиваясь над необъятным
освобождая безусловность
вспоминая о непонятном
мои слова идут за мной
дни, какие они есть
на сломанный стул – девичую честь
за выбитый глаз – комариная месть
уставшему путнику негде присесть
вечер похож на смерть
слова – на дырки в повседневности
все решено –
ангел запел и снова светло
солнечный свет на десятке страниц
абракадабра из тысячи лиц
пир долголетия, праздник чумы
день за столетие, Я вместо Мы
опухшие стенки
моего изумленного воображения
отказываются переваривать
пластмассовые игрушки
кстати, о пище, «о хлебе насущном». Вчера приснился замечательный сон о еде. Вернее, о процессе приготовления одного сверхсложного блюда. Естественно, из человечины. Необходим один младенчик женского полу. Чем моложе, тем лучше. Идеальнее всего – вытащенный из чрева. Скользко-верещащая тушка насаживается заднепроходным отверстием на особую металлическую трубку, (здесь, главное, не купиться, не отступить и не продаться под воздействием сигналов страха и нежелания противоестественно помереть, исходящих от ребеночка) стенки которой перфорированы великолепнейшими узорами, наполненными идеально-тонким смыслом. Вся эта конструкция устанавливается на треногах в центре огня. Просто огня! Без углей, дров, газа. Просто огня! Когда тушка начнет сочиться соком, на нее сверху надевакется еще одна трубка, с подобными узорами. Посредством сложного механизма, она плотно обхватывает и расплющивает младенца. И вот ты представляешь, нежнейшее мясо, украшенное узорами, (глубина прожарки мяса неравномерна, открытые огню части тела – более темного цвета). Вот. Жрешь и поешь:
«молись, чтоб вода все забыла
все то, что в тебя принесла
молекулы спермы и мыла
мочи, никотина, говна
кровавые сгустки на вате
обрывки вчерашних газет
этиловый спирт не растратит
монетки потерянных лет
стихи, пищевые отходы
невинно растоптанный снег
ушедшие в вечность народы
заснувший во сне человек
вода – серебристый учитель
молчит, когда рядом чужой
на солнце звенящие нити
решают, что будет с тобой
больных и здоровых рассудит
слезами умоет слепых
ворующим руки отрубит
по кругу – глоток на троих
водой окропленное братство
калек, идиотов, воров
в пустыне – от жажды спасаться
гулять по воде без штанов
я верил, что женщина – слово
а слово нельзя не понять
но шар не удержишь рукою
а ночь невозможно узнать
собака не сможет кусаться
глазам не простят цвет волос
со смертью нельзя целоваться
когда в чьем то сердце мороз
и слово рождается в муках
чтоб завтра опять умереть
я думал, что женщина – сука
а суку нельзя не пригреть
осколки не склеить в надежду
любви не вернуть трафарет
а, сняв, не оденешь одежду
хотя и желания нет
в окне не увидишь свободы
веревка – не шанс на успех
в душе все дантисты -  уроды
деревьев не хватит на всех
я плакал, что день бесконечен
рыдал я, что ночь навсегда
но даже окурок не вечен
когда с неба льется вода
не ищи себе чистой дороги
спотыкаясь на днях в темноте
все дороги придумали боги
те, которых я вспомнил во сне
жить, чтобы вспомнить свой мир
петь, боясь быть узнанным своим
смеяться, глядя на свет и тьму
весело поплевывать в пустоту
считать до двух

оглядываясь по сторонам
выливать реки из карманов
вытряхивать пепел из сапогов.

Живи, как хочешь!
Пой, как умеешь!

Этот мир твой!»
Аминь!
Твой Алешка. Вечная весна»
Аккуратно свернув письмо в черно-любовный треугольник, Алексей запечатал(запачкал)его, проведя влажной головкой по склеивающей полоске. Порывшись в дупле(душе), он нащупал нужную книгу, открыл ее на том месте, где жрали Вы, Ма и Га и вложил в нее конверт. Пусть братка читает!

смертное

черный бэтмен, черный бэтмен
что-ж ты вьешся надо мной
белы звезды, сини тряпки
черный бэтмен, я не твой!
Р.Н.П. «Тхе Бэст -Тхе Бол »

Как всегда бывало и раньше, неожиданно Алексей понял все. Небесные голоса(голосистые небеса) на миг заткнулись, и из кристальной тишины пришел ответ. Простота решения наотмашь уебала по голове. Он даже задохнулся от невыразимой красоты и обманчивой недосягаемости обозначенного варианта действия.
«Конечно! Как я раньше не догадался! – радостно захохотал он про себя – Все так просто!»
«Вперед. Алеша! Вперед, Карлсон!» – приказал он сам себе, и послушный мотор взревел, набирая обороты, унося усеченный вариант алексеевой тушки все выше и выше.
Так давно он не летал! Ласковые объятия ветра, нежный хохот сатаны прямо в рот, щекотливая сталь лебединых крыльев облаков сна памяти места. Под ним простирались просторы его Родины, его России.
« Мама ты моя родная, - катились из глаз слезы – как я люблю тебя, моя ненаглядная, моя торжествующе-спящая-сладкая Родина, мои леса и реки, и поля и озера, еб твою мать!»
Он заметил, как изменился пейзаж. Исчезли вековые снега, растаяли дремучие льды. Набухли почки, проснулись ручейки.
«Весна! Весна, мамочка!» – лихорадило в голове.
Весна, и вправду, наступала вовсю: уже появились первые «подснежники» – оттаявшие трупы китайских захватчиков,  смешные и раздувшиеся. Бурундучки и белочки хлопотливо перерабатывали нежданное богатство: хрумкали мягкой листвой желтых пальцев, вгрызались в нежную похоть щек и тестикулов.
Не прошло и трех секунд, после последнего, во всех смыслах, откровения, а алешкина голова уже пробивала слой перистых облаков. Земля, ненаглядная и любимая Ленка Земля, подобно выпукло-вогнутому блюдцу, обступала его со всех сторон.
«Главное – не ошибиться. – успокаивал себя Карлсон – Не начать думать, решать и взвешивать. Что, где, почему… эта ***ня может все испортить!»
В шуме мотора появились всхлипывающие звуки – «керосин» был на исходе. Полегчавшее тельце начинало носить из стороны в сторону беспощадным ветром  Иного.
«Ну, где бы π  не была, π  там, где я есть! – выдохнул Алексей в разреженность стратосферы – Прощайте все! Идите все на ***, и ты, Леночка, приготовься принять меня, мой сталенело-заснеженный, отсутствующий, но присутствующий, метафизический хуй! На волю! На хуй!»
Мотор чихнул и затих. Пропеллер неохотно сделал еще два оборота и, впервые за последние три тысячи лет, замер. Алексей освобожденно засмеялся. Тело его, сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее, стала притягивать земля. Наконец-то!
Как весело, как легко и весело!
- Ленка! – заглушал свист ветра крик Алексея – Я иду к тебе, Ленка!
И Ленка-Земля услышала крик, торопливо, похотливо и ласково разлепила проросшее густыми лесами и травами лобковое всхолмие, и вспенилась ее заповедная vagina могучими сибирскими реками: одноименным Енисеем-батюшкой и рекой-Кровью, называемой так же «смертное» и зашумели призывно еловые лапы, березовые почки, лишаи да папоротники, и застонало в предчувствии Неназываемое, и вздернулась сосками растаявшая, но бескрайняя  сибирская тайга, и закричали призывно бурундуки, белочки, и прочая живность, и уебался Алеша об землю! И уебался Алексей еще три раза! И затмил взрыв солнце, и обозначилась в том месте потаенная страсть земли русской, не разгаданная ни Гилтером, ни Али Сорокиными, ни Свят-Гайдаром!
 π-3-да! Да!!! Да!!! Да!!! Три раза да!
Огромная, ярко-красная пятиконечная π-3-да раскроилась на месте падения, смерти и бессмертия Карлсона.
- Прощай, Нестоящий! – воскликнул Малыш.
- А-а-а, Я никак не могу с вами сейчас говорить. Извините. – прошептал Маресьев - Мне что-то неhorrorшо.
Он не сказал : «мне плохо». А именно так: «Мне неhorrorшо».
Малыш понял, что через секунду разговор прервется. Но все же успел спросить:
- Может помочь чем-то нужно?
- Н-н-нет, спасибо. Ни *** не надо. У меня много разных порошков…
Малыш так и не успел с ним попрощаться. Карлсон уебался в землю.
…Последний раз он приезжал в (слово неразборчиво) октябре **, на 80-летие ***. Прежде чем войти в наш зал для голубых, попросил, чтобы А. Г. подвел его к зеркалу. Несколько минут они поправляли галстук Маресьева. И еще запомнилось: Маресьев, снимал пиджак точно гимнастерку. Только потом пошел за стол.
Он провел у нас три часа. Вместе со всеми ел вареную картошку в мундирах, соленые огурцы и сало. Пил водку из пластиковых стаканчиков. Слушал Иосифа. Может быть, даже подпевал ему…
Потом, когда поздним вечером, А. Г. провожал его, он, прижавшись к его груди, по-маресьевски скупо благодарил:
- Спасибо, на ***. Спасибо за встречу с праздником. Пока.
Он уебался в апреле 42-го, и 18 суток он выбирался из окружения.
Он пережил Ампутацию, но вернулся в струю.
Он совершил 86 боевых вылетов, сбил ***ву тучу вражеских машин.
Он прожил большую жизнь и умер(мир) в минувшую пятницу.
Прощайте, Нестоящий Человек!
…похоронили его просто в земле. На могиле поставили деревянный крест без надписей.
- Обычно, после слова «конец», все заканчивается. – грустно начал Малыш – Но у нас, Леша, все наоборот, только сейчас все начнется!
Алексей, вдруг все снова понявший, не обратил на слова Малыша никакого внимания – ни первого, ни второго. Глаза, не отрываясь, изучали раскрывшуюся и распухшую от трехдневного плача, Ленкину ****у: все ее трещинки, ворсинки, складочки и розовато-нежные потеки слизи и невидимую глазу, но чувствуемую взглядом непомерную, до нефтеносных слоев, глубину.
«Все правильно. – думал он – Ильич сразу так хотел, но московские пидорасы все переврали, заточили его на века в пирамиду, забальзамировали молоками деревянного. Господи, которого нет! Что же будет?»
Вокруг хрустального гроба суетилась вся братия. Оживший Никто сумбурно и суетливо подавал команды, и вскоре тяжелый гроб взвалили на плечи Игоря, Мити и Малыша. Сам он, придерживая излоговье, укрепил на нем фотографию . Алексей и птица Жаворонок старательно выписывали в небе двукаплевидный символ бесконечности. Неназываемое так и не вышло из кабины.
- Музыка! «PLAY»!!! – воскликнул Малыш, и над тайгой полилась торжественно, антиорганически-недочеловеческая music: «Ля-ля-ля! Ля-ля-ля! Ля-ля-ля-ля-ля! О любви давно спеты все слова!»
Напряженно звенящий гроб с телом покойного занесли в темноту Ленкиной ****ы. Ничего, кроме неясного озарения, исходящего от его(ее) прозрачных стенок, не произошло.
- Еб вашу мать! – срывающимся от напряжения шепотом, приказал Малыш.
Соратники засуетились, включили «мысленные видеомагнитофоны» в обратную сторону, (как сказал бы ***, «…нажали на «REW») и смешно переступая ногами в обратном направлении, выпятились из пещеры.
- «FF» - «REW»! «FF» - «REW»! «FF» - «REW»! – командовал Малыш, и процессия с гробом на плечах, то погружалась в слизящую темь Ленкиной ****ы, то, покрытая с ног до голов внутренними секретами паровозной страсти, оказывалась снаружи.
От отчаянья, Малыш до крови прокусил нижнюю губу. Ни *** не происходило!
- Земля! – он упал на колени – Мать моя, русская Ленка-Земля! Мне поебать, мне по хую, прав я, или нет, но я люблю тебя! Я отдаю тебе все, что у меня есть – мое сердце, мою душу, мою-чисто-чисто-чистую печень и неразгрызенное печенье! «REC»!!!
Процессия остановилась в непроглядной темноте, пытаясь запомнить, за-π-ссать этот миг навсегда. Тишину нарушали лишь мерные шлепки сочащейся со стен и потолка vestibulum vaginae, полупрозрачной слизи, капающей на братьев. В полной тишине прошло около трех минут.
- Отпускайте! – жарким шепотом приказал Малыш.
Три пары рук исчезли из-под гроба, и он, одно мгновение, повисев в воздухе, рухнул на хлопотливо-похотливый пенек-hymer. Окружающие его ****оворсинки, плотоядно разбухли, словно почувствовали свою правоту.
- Достать! – приказал Малыш.
В тот же миг, все три пасти припали, ухватили, ловко выкрутили(выгрызли) хрустальные шурупы, соединяющие крышку гроба с его основанием, «корытом». Ударом сапога, Малыш оттолкнул ее прочь. Она больно ебнулась на ногу Никто. Он протестующе взвизгнул, но тут же заткнулся под негодующими взглядами товарищей.
 Ильич лежал не шевелясь. Вековой слой пыльцы с его хитона неслышными облачками заплывал в ноздри окруживших гроб, пробуждая теплые воспоминания о детстве: гематоген, вареное сгущенное молоко, шоколадные медальки, газировка из автоматов по три копейки…
- Ленка! Он – твой! – в который раз внезапно  крикнул Алексей, ловко поддел корыто и вывалил Ильича на влажный, пахнущий клубникой, sex.
- Я целую тебя! Целую! Целую и невредимую! – закричал Алексей, на лету покрывая мумию глазурью откровенных поцелуев.
Мумия липко упала, выпали из цепких лап загадочные предметы, («коси и забивай») хлюпнуло, слепилось ****опространство, исчез маленький боевой отряд, сыто причмокнуло Неназываемое, закричали тоскливо и страшно тысячеголосые бурундучки, заплакали белочки, выпучились узкоглазые, сложились звезды в изначальный узор, и все, все-все-все, существующие на данный момент в этом ****ом мире психотронной войны, прочитали(запричитали):
«ЛЕНИН! ЛЕНИН! ЛЕНИН!» «ЛЕНИН! ЛЕНИН! ЛЕНИН!» «ЛЕНИН! ЛЕНИН! ЛЕНИН!»
Да! Свершилось предначертанное! Вернулся Ильич, после долгих скитаний и заморочек, после пыток бесконечностью, воз(раз)вратился в лоно родной Ленки-Земли, стал ее навсегда и навеки! Господи, прости!
Все!

КОНЕЦ ЭПИЗОДА 4