Рождество в Гудзоне

Эта серая губка.
Это только что обезглавленный воин.
Это тихие реки.
Это бриз из-за темных пределов.
Это битва, любовь, это битва.

Были четыре матроса, они воевали с миром,
С миром ости  колющей во все очи,
С миром, сделавшим ставку на лошадь.
Были одни, сотни тысяч матросов,
Бились они с миром слепых скоростей
Не зная того, что мир
Одинок из-за неба.

Одинокий мир из-за одинокого неба.
Это громады молотов в раздолье глухой травы.
Это вечные муравейники и монетки в тине.
Одинокий мир из-за одинокого неба
И ветер, пронизывающий все трущобы.

Пел в дождевом червяке страх колеса
И безголовый матрос
Пел у медвежьей воды, заливающей звуки;
Пели все: аллилуйя, 
Аллилуйя. Пустынное небо.
Точно так! Оно само! Аллилуйя.

Я шатался всю ночь в строительных дебрях предместий,
Сбитый в кровь алебастрами гиблых проектов,
Помогал морякам поднимать паруса непослушно.
И стою я с пустыми руками, меня слушает устье.

И не важно, что поминутно
Все младенцы толкают веточки вен,
И ни роды гадюки, разрешенье под сенью ветвей
Успокоили жажду кровавую тех, кто рожденного ищут.
Но находят одно, одно: пустоту. Одинокий мир. Устье.

Не светает. Спокойная сказка.
Так и есть: Устье.
О, моя серая губка!
О, моя, уже рассеченная шея!
О, большая моя река!
О, мой бриз с чужедальних пределов!
О, битва моей любви, о, моя кровавая битва!