о любви

Нас снова беспощадно обманули -
давя и плавя снежные посты,
в глухие улицы, где мысли, словно пули,
ворвался Ветер Северной Весны.
А мы-то здесь по плану замерзали,
готовясь зимовать и засыпать,
ведь мы уже лет десять как устали
работать, жить, любить и убивать.
Прощённый город был слабей котёнка
и ласково, чуть слышно умирал.
Была со мной красивая девчонка,
а я её в те дни не понимал.
Мне не хотелось чувств и откровений -
у нас по плану нынче холода.
Столетье против чудного мгновенья?
Я вечность выбираю, господа!
Я был велик (а может быть казался),
когда в ответ на просьбу карих глаз
лишь снисходительно-бесполо улыбался,
и получал прощенье каждый раз.
Я вычислял схождения галактик
и пролагал в песках маршрут зимы
в обход постов. Предатель и фанатик,
я щедро жил предчувствием тюрьмы.
И приходили наши квартирьеры,
швыряя в лица страже листопад.
Мы всякий раз и снова пионеры,
когда вдруг возвращаемся назад.
Пал Вавилон! И белыми цепями,
затянутый в ничтожество и лёд,
чуть слышно доходил. И люди спали.
И тихо приближался Новый год.
Хранители восторга и разврата
забились в камеры и пили тухлый дым.
Прощённый град под дулом автомата
всё становился милым и чужим.
Но нас предали мысли словно пули,
стянувшие к нам южные ветра,
и вверх ногами всё перевернули.
И таяла красавица Зима.
О, Южный Ветер Северного Мая,
ты перепутал карты островов.
Мы ожили, друг друга убивая,
пьянея от пожаров и костров.
Предательству - предательство. Да только
я тоже изменился набекрень
и, двери закрывая потихоньку,
уже вхожу в неузнанную дверь.
И всё глаза, и нет от них спасенья.
Я жгу в камине карты и холсты.
И я погиб. А в ставни, в нетерпеньи,
грохочет Ветер Северной Весны.