Выборка стихов

Я ПИШУ СТИХ

У тихих песен есть один минус –
ими нельзя забивать гвозди;
у тихих песен есть один плюс –
ими можно душу лечить.
У тихой жизни есть один минус –
ею можно вдоволь нажиться;
у тихой жизни есть один плюс –
ею нельзя никого обжечь.
У громких песен есть один минус –
их не слышат те, кто рядом;
у громких песен есть один плюс –
осколки стёкол между нами и…
У громкой Жизни есть один минус –
инфаркт, инсульт, остановки сердца;
у громкой жизни есть один плюс –
последний взгляд назад - очень горд…


Я достаю чистую тетрадку, раскрываю посередине,
вынимаю из запасников моего обалдезно глубокого
ящика письменного стола гелиевую ручку и начинаю готовиться –
я пишу стих…
Не пугайся, мама, я просто пишу стих…

Кровь идёт всё быстрей и быстрей  - горло не сможет так – долго,
буквам даже, буквам даже немножечко жаль меня,
рука не успеет за сердцем, и строчки порвутся в клочья,
в клочья порвутся строчки, когда я
я напишу стих…
Убирайтесь к чёрту стены – я пишу стих…

По написанным картинам с улиц мертвых городов
я узнал все середины тех миров, где мы живём,
не ко мне приходят песни, это я бегу от вас,
в бесконечность чёрных лестниц, в Абсолютный Первый Раз.

И разбрасывая руки, принимаю всё как есть
в тёмно-сером переулке острой бритвой №6.
За двенадцатой палатой - № числится седьмой
(Башлачёв летал когда-то, я – не он, но я - живой) – живой, живой, живой!..
И я – пишу стих…

Понавыдумываем правил: где нельзя курить и пить,
верить, плакать, ненавидеть, и ещё двенадцать « -ить»,
а потом, уснём спокойно, с тонкой дырочкой в груди,
без ботинок, под табличкой «Не убий!!! Не укради!!!»

Ой, добро, да, да, пожаловать, да, Боже, в мой подвал!
Ты же видишь, я давным-давно, да, всё, да, написал:
Время терпит, время лечит, время что-то там ещё –
Маркес, Бродский, Троцкий, клёцки, и, конечно, Башлачёв…
И я – пишу стих…

А в двенадцатом отражении непонятного мира Земля,
без взаимного притяжения ни  любить, ни ползать нельзя.
Я выберу рифму страшную, и с ней прорублюсь в этот мир, –
мне хватит меня вчерашнего на сотни таких же дыр.

А ты, ты – весьма притягательна, чтобы быть там со мною на «ты».
Ты даже настолько внимательна, что сможешь любить и ползти, -
я  выкрашу стены красками, я песнями пропою
о том, как я тебя ласково, о том, как я тебя ласково, с такой ненавистью люблю.
И я стану певцом оперным, а в час, когда надоест,
со сцены METROPOLITAN-OPERA, завою – Кулинский the best,
на языке Гваделупии, под такой неуместный там-там.
И превратясь в ужасную мумию, я буду, буду душить,
буду, буду душить, я буду душить милых нью-йоркских дам.

Вот такой-то Денис ваш паинька, – что ни «пофиг», то точно «на…»,
а вы же видите только маленький верх великого айсберга,
а подводная часть – самая главная – не влезает в форматы квартир,
вся брусилкина, зазеркальная, там, где свету - свет, миру – мир.

И шатаюсь я отражениями, и почти что совсем устал,
вместе с боженькой жру пельмени я, хотя мясо есть, перестал,
очень часто вместе с ним, за столом, мы без закуси пьём звёздный сок,
а потом, я его луплю за всё, что он так хотел, но не смог.

Только тошно, уж слишком, братцы, ведь я же тоже выдуман весь
кем-то третьим, что рад стараться, эть, сучья потолочь, - нашу взвесь,
всю действительную и реальную (вместе с боженькой и со мной), -
зарифмовывает, гад, по желанию, рифмой мерзкой и очень злой.

Убери…
Убери скорей…
Убери скорее…
Убери скорей тетрадку мама, а не то я, я напиши стих.

НУ, ЧТО Ж ЗА ТАКОЙ, ДА РАЗ-ЭТАКИЙ...

Свобода не любит маяться
в тёплой комнате, в пыльном углу.
Любовь ненавидит каяться
морщинками желчи у губ.
Я пробовал, как получится,
застыл, зажирел и ссучился,
я пробовал, как хотелось мне, -
с любовью, с надеждой, с верностью,
но там – получилось незачем,
а здесь оказалось не на что.
Эх, что ж за такой, да раз этакий,
мой мир, не туда закрученный
с использованными салфетками,
с людьми, кобелями, сучками.
Раскрылся Европою, Азией,
Америками, Австралией, -
доктрины, условности, праздники,
шекспиры, энштейны, касталии.
Стихи, озарения, сессии,
«Эй, девушка, стойте, куда же вы?..»,
«Братуха, ты гонишь, налей себе…»,
«Сыночек, ну, что же ты, как же ты?..»

Эх, что ж за такой да за этакий,
мой мир не туда закрученный
с использованными салфетками,
с людьми, кобелями, сучками.
Эх, что ж за такой да раз этакий,
вцепившийся крепко-накрепко –
в пять лет, отдающий орехами,
а в двадцать – похмельною накипью.

ПЕСЕНКА ПРО БОЗЮ
И ПРО ОКТЯРЯНСКИЙ ЗНАЧОК

Дети развалин империй, дети компьютерных сеток
смотрят на мир через щели бронею обшитых дверей,
а нашего мира смятенье, это тысячи странных ответов,
это время подсчётов и сборов выцветших старых камней.
Время ширнулось в ХХ-тый,
выгнулся мир по дуге,
Бог принят был в октябрята
на постоялом дворе.

Странные люди в мундирах и мудрые люди в сатине –
все потерялись на этом празднике вечной борьбы –
в чёрных веснушчатых дырах, в родной неназойливой тине
те, кто остались пропали с лёгкой подачи Судьи.
Но Ветер развеял сомненья
и так весело плакал сверчок,
когда на двухтысячном Дне Нерожденья
Бог сорвал октябрятский значок.

И последними вдаль уходили те, кто помнил про эту дорогу,
те, кто знал как вернуться обратно по следам на камнях и воде. И темнели церковные шпили, рассекая земные тревоги,
по привычке плывущие в небе к незнакомой, забытой звезде. Удивлялось уставшее время,
уходя на последний виток –
в мёртвом мире, сдирая колени,
Бог искал октябрятский значок.

КРИВОЗЕРКАЛЬЕ I

Я на себе зациклен, на тебе завязан в узел,
я порван на кусочки своей любовью к  вам,
а моя свобода верит, что всё-таки не струсит,
когда полезут черти крушить наш светлый храм.

Кто – Ты? Кто – Я? Кто, Боже, расставит всё по полкам,
докажет теоремы о смыслах бытия.
В ряду святых пророчеств ни в жизнь не видеть проку,
пока пророки дохнут на кольях и углях.

Я пробовал смеяться своим существованьем,
я пробовал не верить своею простотой,
я пробовал исправить по мере пониманья
этот мир, а оказался с разбитой головой. 

Я пробовал признаться
Вселенной во вселенской
любви одной на сотни
квадриллионов звёзд
и в тридцать первом царстве,
в заветном королевстве
я плакал честным соком
есенинских берёз.

А ты опять уходишь, – всё просто и понятно,
да, всё гораздо проще, наш мир вообще так прост:
я заменяю солнце кружочком на плакате,
мне заменяет жизнь петля твоих волос.

Насечки на предплечье и белые халаты,
и чей – то голос скажет: - Ба! Какой он молодой!
А я, седою волей, двенадцатой палатой, -
за молодость свою – платил двойной ценой.

Одной, одной на свете,
одной на все светила,
своей звезде счастливой
я веру отдавал,
и как она водила,
о, Боже, как водила,
меня по всем дорогам
Страны Кривых Зеркал.

И плакал я от счастья на перекрёстках дивных,
когда в Кривозеркалье я правду узнавал:
и мир чьему-то дому, и радость света миру –
всё было, так как должно в краю кривых зеркал.

Я умер, слава Богу, - обманывать нет смысла,
теперь я вижу правду, был жив, – не видел, знал:
Кривые там дороги и выгнутые мысли,
Но правда только там - в Краю Кривых Зеркал.

КРИВОЗЕРКАЛЬЕ II

Как ты не назови этот мячик,
как ты не успокой свою боль,
от истинной Беды ты не спрячешь
истинную Любовь.
Как ты не поверни это небо,
как ты не забинтуй свои руки,
небо в твои глаза рухнет цветом
вечной твоей разлуки,
вечной твоей разлуки.
Он был, как все, и жил, как все,
ну, разве что, правду знал
(что нет страны чудеснее,
чем край кривых зеркал,
что нет пустыни без пустоты
и веры другой, чем та,
что дарят ему её цветы
и уголки её рта).
Она была других кровей –
Королева Острова Фей,
и цену знала предметам сна,
и то, что вся жизнь – Весна,
что, правда, она лишь в его глазах,
и на его руках
и сердцем ловила их каждый взмах
и бережно кутала в страх.
И все вокруг не знали двух
счастливее и живей.
И неба крюк и жизни кнут
молчали в тщете своей.
Над ними не властно было ничто,
и поступью лёгкой шла
Та, что бросала свое пальто
поверх его пиджака.
И он смеялся, когда шёл к дверям,
носил её на руках.
И был святым их светлый храм
и правил во всех правах. 
А время шло своим чередом,
не старя и не губя,
тех двух, кому было всё нипочём,
пока они рядом, любя.
Но есть у правды другое лицо
и вкус, и запах другой:
у каждого мира есть сто подлецов,
у каждого падлы свой
замшелый и скаредный грязный мир –
мир «клар», «кастратов», «иуд» -
они живут за порогом квартир,
они стерегут наш уют.
Он знал что весь мир это только сон,
но всё же сошел с ума,
когда ему принёс почтальон
повестку Судного Дня:
её нашли в каком-то лесу,
ладошка сжимала лист –
последний лист в последнем году
шарика № Х
И он встал на колени и дал за всё –
по полной программе ЕС.
За тех, кто не был никем спасен,
за тех, кого спас конец;
за тело её в следах грязной любви,
нет, - дряни и мрази сна, -
он сжёг этот выгнивший мерзкий мир
от неба до самого дна.

Над мёртвой планетой летит зима,
вокруг всё белым-бело.
Так чист этот мир, что не помнит сна,
с которого всё началось.
Путеводитель по дальним мирам,
Напротив номера Х – надпись:

ПЛАНЕТА ЗЕМЛЯ: мертва.
ПРИЧИНА: любовь без границ.   

Надпись:
ПЛАНЕТА ЛЮБОВЬ: мертва.
ПРИЧИНА: земля без границ.