Глава 3

Долину прорезал  пугающий крик...
И стоны, и вой вслед за ним раскатились,
Ведомые эхом; На время затих,
Но тут же продолжился шум с новой силой.

Уж стала сплошной этих звуков гряда,
И море, и горы стонали и выли,
Стремительно вдаль озорные ветра
Неведомый шум на крылах разносили.

Послышался хохот, ещё и ещё,
И рваные цепи концерт продолжали.
У склона горы, словно стражник её
Стоял бесноватый, поборник печали.

Холодных очей безбоязненный взгляд
Смотрел, словно сквозь одинокие щели,
Какими зияла обильно гора -
Там тысячи птиц свои гнёзда имели.

Слипаясь, спадали на выпуклый лоб
Волос неухоженных буйные космы,
Струился холодный отчаянья пот,
По шее и лбу, осолив эти лохмы.

Рубцы и порезы на жутком лице
Обёрнуты в грязь, заскорузлы от крови,
Слагали рисунок, как кисть на холсте,
У носа срослись беспрепятственно брови.

А странная форма потресканных губ
В рывке постоянном слагала усмешку,
Был гол страшный рот, и один только зуб
Под нёбом чернел и гноился неспешно.

Не менее гадкой была борода,
Лицо покрывая от уха до уха,
Она кое-где непомерно густа,
А где-то плешива, как злая старуха.

Поганые корки, короста и гной
Там с грязью смешались, и быстрые блохи
Держались её, как всегда, стороной,
Козлов предпочтя этой дряни холодной.

Одежда давно превратилась в ничто,
И это ничто развевалось по ветру,
Глубокие раны на теле на всём
Ему заменяли ненадобность эту.

На ссушенных кистях иссохшихся рук
Болтались обрубки цепей и верёвок,
Они при ходьбе издавали тот звук,
Который услышав, снимались с ночёвок...

От них он избавиться явно не мог
И ноги, и руки звенели цепями,
А стопы его затвердели, как рог,
Ходил он босой, но о камни не ранил

Ноги огрубелой, имеющей след,
И след этот люди не раз находили,
Идя по нему через чащи во тьме,
Они одержимого часто ловили.

И вновь надевали прочнейшую цепь
На ноги внизу, и на руки в запястьях,
Но он разрывал всё, что было извне,
И в горы сбегал от охотников спящих.

Никто не сумел его силой сдержать,
И вновь он, пугая народ, бесновался,
Кричал, завывал, и метался опять,
Казалось, навек он с рассудком расстался.

Он жил среди скал в позабытых гробах,
Тревога людская была ему пищей,
Навёл на округу ближайшую страх,
И всякий дрожал, его вопли заслышав.

Он бился о камни своей головой,
Катался в пыли, выдирал яро космы,
И рот изрыгал его пену и гной -
Спокойно смотреть на такое не просто.

Тот памятный день он встречал, как всегда
За этим своим повседневным занятьем,
Но вдруг он заметил: морская вода
Пестрела челном, как заплатою платье.

Немного осмысленней сделался взор,
И злые глаза жадно в лодку вцепились,
Стремглав пролетел он крутой косогор,
И ноги безудержно к морю стремились.

Трава была мокрой, но он не скользил,
Ускорил он бег, и послышались вопли,
И рёв, и стенанье исшли из груди,
И в бёдра впивались корявые когти.

Предмет вожделений уж к брегу пристал,
Их пара десятков скачков отделяла,
Сидящих узрел он, и тут же упал,
И взор опустил, словно рыцарь забрало.