Несколько слов о счастье...

И внешне и внутренне очень похожи,
Две капли воды – одно ли и тоже?
И ты, и она – вас обеих люблю,
Две капли в ладони, наверно к дождю.



Вся её комната до сих пор усыпана мягкими игрушками. И хотя прошло уже почти пять лет, она так и не выбросила их, как хотела в первые месяцы после смерти своей матери. Её мама прожила чуть более девяноста лет и в последние двадцать развлекала себя тем, что собирала игрушки: плюшевые, тряпичные, из папье-маше, всё, что только могла найти. Собирала и приносила домой, где отмывала, реставрировала и потом раздавала соседским детям, а то, что «не брали» – оставляла у себя. За долгие годы в комнате скопилось множество самых разных игрушек и маме нравилось жить в этом игрушечном окружении. Но когда она умерла, то игрушки стали живым напоминанием о ней – женщине, с которой она прожила бок о бок всю свою жизнь. И только теперь, по её словам, смогла спокойно вздохнуть. Впрочем, это не совсем так: в её жизни было ещё несколько лет, когда она жила и дышала, словно каждый следующий её вздох был последним.

На этом самом месте я хочу внести некоторую ясность в моё повествование и оговорюсь сразу, что всё о чём я сейчас рассказываю: и люди, и события с ними происходящие, и даже мельчайшие детали – не являются плодом моей фантазии, а существовали и существуют до сих пор, и если не в реалии, то по крайней мере в моей памяти и памяти тех людей, которых это затронуло. Поэтому заранее приношу свои извинения у тех моих родственников, которые хотели бы скрыть некоторые семейные тайны касающиеся их родовых фамилий. Моя тётя Галя, о которой собственно и пойдёт речь, не против того, чтобы я написал о нескольких годах её жизни, когда она и вправду была счастлива.

Так уж получилось, что Поля не успела в «булошную» на улице Гришина до семи часов, поэтому ей пришлось идти на Артамонова и купить хлеб там. Шура же, не дождавшись, разожгла керосинку и сама стала жарить картошку. Запах быстро наполнил своим теплом маленькую кухоньку и проник в соседнюю келью, где спала Галя. В часовне на улице Багрицкого было холодно, и даже не смотря на то, что со своей стороны дьякон Андрей топил печь, церковные кирпичные стены никак не хотели согреваться.
Почти сразу после революции часовню переоборудовали сначала под склад, а потом и под жилое помещение. И теперь по-соседству с дьяконом с дьяконом Андреем здесь жили две сестры Поля и Шура, со своей дочерью Галей.
Галя проснулась и в одной ночной рубашке босиком выбежала на кухню, где мама жарила картошку. Шура отругала её и велела надеть ботинки, успокоив тем, что: пока Поля не возвратится – ужинать они не будут. Галя вернулась к себе в келью, села на подоконник, почти вросший вместе с окном в землю, и стала всматриваться в лица редких прохожих, кутающихся в одноцветные плащи. Осень, и опавшие с деревьев листья стали собираться прямо у окна. Галя с интересом рассматривала, как они разноцветно ложатся у её ног, и так и не заметила, что Поля давно уже пришла домой, и они с мамой о чём-то весело разговаривают на кухне.

Костя сидел за соседним столиком и пил кофе. Впереди был ещё целый вечер, и пока он не знал чем его наполнить. Идти домой не хотелось, гулять – тоже, особо важных дел не предвиделось, а весь вечер пить кофе было не так чтобы и очень интересно. Поэтому Костя решил доесть пирожное и зайти к папе в театр, тем более что тот собирался репетировать допоздна.
- Это сын Райкина, Костя. А вон тот дядя в светлом костюме – это Муслим Магомаев – поясняла Галя своей маленькой племяннице. И заказала ей ещё одно пирожное-лесенку, которое ей так понравилось.
Галя любила свою маленькую племянницу, и когда та приезжала к ней на работу, она непременно вела её в кафе, находившееся на том же этаже, что и салон красоты «Чародейка». Второй этаж дома номер одиннадцать на Калининском проспекте. Работая в «Чародейке», она и сама частенько засиживалась в этом кафе за разговором с своими многочисленными друзьями и подругами. И порой до утра погружалась в жизнь ночной Москвы, настолько, что не всегда была в состоянии после «нескольких» рюмок Куантро отказаться от ещё одной и не поехать кататься по ночному городу.
Если Мальборо вдруг заканчивались, она покупала Герцеговину флор и на работу ехала на такси: из Кунцево на Арбат. Феерические наряды, немыслимые украшения и безделушки – она любила одеваться красиво и красиво одетых мужчин. И они тоже её любили. Правда, как только в её жизни появлялся мужчина – мама делала всё, чтобы её жизнь переставала быть таковой: первое и последнее замужество, год совместной жизни, поздний аборт, развод; гражданский брак, несколько лет взаимных упрёков, долгое расставание; потом ещё и ещё, и всё тот же Х.О. или V.S.O.P. по ночам, а в обед Гордонс со льдом и к вечеру уже всё равно что и кто, лишь бы не к себе домой.


Как только Гена вошёл в холл ресторана «Националь» официантки переглянулись между собой и заулыбались. Красавец, высокий, подтянутый, огромные карие глаза и чёрные, как смоль волосы, прекрасно поставленный баритон и очаровательная улыбка – он влюблял в себя с первого взгляда. Гена подошёл к администратору, что-то шепнул ему на ухо, улыбнулся и вышел. Через минуту он появился снова, но уже под руку с Галей. Они сели за столик в глубине зала и, выпив по бокалу шампанского, стали разговаривать.
Она была с ним до самой его смерти. Несколько самых коротких лет в её жизни. Гена обладал потрясающим чувством юмора, был чертовски хорош собой, умён, прекрасно воспитан и ко всему прочему он был геем. Он редко встречался со своим другом, которого любил и боготворил, но они не могли жить друг без друга. С Галей он встречался намного чаще: дни и ночи напролёт они пропадали по ресторанам, кабакам и другим излюбленным местам тогдашнего бомонда. Выставки, презентации, светские рауты… потом она ещё несколько раз приезжала к нему в больницу. И всё. Он был болен СПИДом, и тогда врачи только научились ставить этот диагноз, так что когда он умер, она ещё долго не могла прийти в себя.

Видимо здесь мне следует сделать ещё одно, последнее, отступление. И пояснить, что после этого события и ряда других, последовавших за ним, как лавина, жизнь моей тёти круто переменилась. Она упрочила свою любовь к спиртному и перевела её на качественно новый уровень, вплоть до того, что за бутылку дешёвого коньяка выносила из дома свои последние вещи, потеряла работу и смысл жизни, но самое главное, что так и не нашла никакой поддержки и понимания со стороны своей матери, не давшей ей обрести в жизни кого-либо ещё, кроме двух собак. Обеих подобрала на улице: сначала Джерри, а затем и Джинну, когда те ещё были щенками. Через пятнадцать лет Джерри умерла, а Джинна жива до сих пор и прекрасно себя чувствует, особенно когда кто-нибудь приезжает в гости и гладит её.

Сейчас тётя живёт спокойной и размеренной жизнью и по-своему счастлива, но снова прожить те годы, когда она была счастлива иначе, только уже по-другому – она бы не хотела.