Зимняя сказка

Броуновское движение

Пугающе ровная линия автобана. Аллегория движения. Километры, минуты, обороты. Вперед, вперед!
Минус предметы – плюс окружающая среда, минус сердце – плюс двигатель внутреннего сгорания, минус…
Серая, туго натянутая сетка слева и справа отграничивает обочины автобана. Убегающие, отступающие назад проволочные перекрестья, а за ними уходящий вверх склон, проросший травой. Тугие стебли смыкаются друг с другом, и ветер медленно вплетает в густые зеленые пряди мелкие бисеринки полевых цветов: желтые, розовые, сиреневые, белые. Стебли тянутся вверх, к самой вершине, а наверху, там, где кончается склон, стоит в траве пегая лошадь, впряженная в телегу, и два мальчика сидят на ней, свесив в траву смуглые, покрытые ссадинами ноги. Трава высокая, она почти скрывает колеса телеги, она щекочет черные от земли детские пятки, но дети не чувствуют. Они сидят, задрав растрепанные, коротко подстриженные головы вверх - им нужно туда, еще выше, выше чем холм, выше чем птицы и облака, выше чем ветер…
Крутятся колеса. Мы бежим дальше. Вперед, вперед! Голову вниз, чтобы сэкономить силы. Так меньше трения.
Минус существительные, минус наречия – только глаголы совершенного вида: заработать, доказать, заполнить, подтвердить, расторгнуть, перекусить.
Здесь нет места для предметов, только качественные прилагательные, еще более подчеркивающие приоритет движения. Вперед, вперед!
Траектории нашего движения все проще просчитать. Они все больше напоминают прямые линии, становящиеся со временем параллельными. Так меньше трения.
Минус препятствия для движения – плюс скорость, минус броуновское движение сердца – плюс упорядоченное поступательное перемещение, минус…
А над ними – только небо и две пары широко распахнутых детских глаз – две карие, поблескивающих в свете тускнеющих звезд бесконечности наполняются его мягким светом, и капли предутренней росы отражаются в глазах тихо стоящей рядом лошади.

Угол зрения

Он лежал на асфальте у основания гигантского полосатого зонта, в тени которого разместили небольшой цветочный киоск.
Вокруг сновали чьи-то ноги: пляжные шлепанцы, офисные ботинки и детские сандалики, рядом с кроссовками и женскими туфлями на каблуках.
Он лежал на асфальте. Простой нежно-фиолетовый василек со сломанным посредине темно-зеленым стеблем. На него никто не обращал внимания. Его нельзя было больше купить, его нельзя было продать. Он выпал из товарно-денежных отношений, или…

Ангел

Она ангел – это видно каждому. Медленно, перпендикулярно свершает она свой величественно-грузный ход. Грузные, налитые достатком перевернутые конусы ее ног неумолимо отмеряют положенное в этот час количество шагов.
Zwei Kilo – fier Mark! Zwei Kilo – fier Mark!
Слева и справа бушует муравейник франкфуртского рынка:
Zukersьssturkischherzerdbearen! Ein Mark – ein Kilo! Ein Mark – ein Kilo!
Звуковые волны, неистово накатываясь, бьются о ее  мощные надбровные дуги, мутными каплями стекают по крупному носу, по розовым спелым щекам, гордо поднятому подбородку, скатываются по гладко зачесанным назад светло-льняным волосам. Словесные брызги слева и справа стараются проникнуть к самой ее голове, чтобы, гулко отразившись в ушных раковинах, достигнуть царственного слуха.
Пустое. Слух ее недоступен. Влажные розоватые ободки, предваряющие ушные отверстия, скрывают от посторонних глаз крошечные черные наушники, изливающие англоязычные песнопения, ритмично текущие по черным эластичным проводкам, которые, минуя розовые мясистые мочки, ниспадают, сливаясь, и исчезая в недрах правой, сжатой кулак руки, скрывающей черный корпус плейера.
Ein Mark – ein Kilo! Ein Mark – ein Kilo! Drei Schahl – drei Mark!
Все это не для нее. Она не покупает и не продает. Подобно времени, она неторопливо свершает свой неумолимый ход. Черные синтетические лосины плотно облегают перевернутые конусы ее ног. Непроглядная, колышущаяся при каждом шаге, чернота поднимается к самым бедрам, резко сменяясь здесь открыто-голубым небесным цветом такой же облегающей безрукавной кофточки. В самом центре синтетической синевы мерно покачивается, разбрасывая во все стороны яркие серебристые блики, ее имя – Angel.
Она ангел – это видно каждому. Обычный немецкий ангел.

х х х

…и ветер колышет огонь его волос, отбрасывая назад белоснежные языки пламени, обнажая высокий лоб, рассеченный надвое глубокой темной морщиной. Принесенная с Майна, рассеянная в воздухе влага  медленно опускается на его волосы, пытаясь загасить белое пламя. Пламя шипит, белой пеной, мягким пухом тополя спускаясь вниз по вискам, обрамляя задумавшееся лицо: большой рыхлый, похожий на развалины средневековой сторожевой башни нос, причудливые переплетения светло-серых ветвей лесного кустарника – брови. Сухие легкие ветви при каждом порыва ветра склоняются, почти касаясь гладкой спокойной поверхности всегда влажных глаз, которые давно утратили всякую связь с окружающими предметами. Перегорев радостью, вобрав в себя скорбь всего мира, они превратились в две слезы, две капли на кончике зеленого листа, два спасительных источника на сожженной пустынной почве.
Он щурится, глядя, как последние лучи увядающего солнца отражаются в мутных водах реки – огрубевшие, покрытые сетью темных морщинок веки смыкаются и слезы оставляют блестящий след на рыхлой поверхности двух древних свитков его щек. В рассеянном свете парковых фонарей их неровные края, две глубокие морщины, резко подчеркивают бескровные сухие губы, молчащую трещину рта.
Вечер спускается на Майн и проложенная меж двумя рядами старых лиственниц асфальтовая дорожка, деревья, скамейка и сам неподвижно сидящий на ней человек – все становится неясным, и только слезы его глаз и воды Майна поблескивают, отражая свет звезд и огни набережной.
Так смотрят они друг на друга. Покой и движение. Старый еврей и старый Майн. Человек и река.