Камера наплывала...

    Камера наплывала медленно. Если бы то, что попадало в поле  зрения ее объектива тут же переносилось на экран, мы бы увидели снежно-белую кирпичную кладку со светло-серыми прожилками цемента меж камней. Глаз камеры задержался на их узоре, словно пытаясь запомнить узоры пересекающихся цементных линий, очертания каждого камня. Но так продолжалось только мгновение. Белые прямоугольники кирпичной кладки стали медленно смещаться влево. Неожиданно их узор оборвала грубая буро-зеленая кривая, и стало понятно, что белые кирпичики – лишь небольшой неоштукатуренный кусочек буро-зеленой стены, темная рифленая поверхность которой проплывала теперь по экрану. Неожиданно эта поверхность искривилась, раздалась, и словно большая глубокая воронка в ней появился длинный и темный сводчатый коридор. На его стенах не было ни одного окна, только два ряда высоких, обитых темно-коричневой искусственной кожей, дверей уходили вдаль, теряясь в глубине коридора, только тусклые монотонно жужжащие лампы дневного света тонкой помигивающей линией разделяли надвое высокий сводчатый потолок.
    Темный, неуютный, коридор казался бы покинутым, будь он пуст. Но коридор не был пустым – множество современно одетых девушек и молодых людей наполняли его. Одни из них, столпившись у дверей, о чем-то громко разговаривали, другие, прижавшись спиной к стене, читали какие-то книги или тетради, третьи шли куда-то, сновали туда и обратно по пространству коридора. Несколько человек с перекинутыми через плечо сумками и маленькими рюкзаками из черной или коричневой кожи быстро прошли мимо, о чем-то споря. Они подошли почти к самому объективу, так, что на мгновение их молодые веселые лица заслонили от нас коридор, но тут же свернув куда-то влево, они исчезли с экрана.
    Камера замерла. Она оставалась совершенно неподвижной так долго, что смотрящим на экран стало казаться, что ничего нет вокруг и впереди них, кроме буро-зеленого коридора, высоких темно-коричневых дверей, тусклых ламп. Но не успела эта мысль возникнуть в голове, как стены коридора поплыли в стороны, сантиметр за сантиметром покидая белую плоскость экрана. Камера пришла в движение. Медленно-медленно она начала двигаться вглубь коридора. Наплывали высокие темно-коричневые двери, фигуры столпившихся возле них людей становились отчетливее и крупнее. Но не они были главными действующими лицами. Приближаясь, они вдруг отступали влево и вправо и, достигнув краев экрана, навсегда исчезали из виду.
    Как лодка рассекает носом поверхность озера, медленно двигалась камера, и двумя волнами разбегались по экрану влево и вправо стены, двери, люди. Не они интересовали ее. Медленно-медленно она продвигалась вглубь коридора. Туда, где белело маленькое, едва заметное пятнышко.
    Пробираясь сквозь стоящих, идущих, сидящих, и говорящих, говорящих, говорящих, камера все больше приближала к зрителям это белое пятнышко. Оно росло, и вскоре в нем стали угадываться очертания небольшого сводчатого окошка, проделанного в толстой, метровой стене, в которую упирался коридор. Тонкая мигающая линия ламп дневного света обрывалась метров за 10-15 от нее, поэтому здесь стены коридора были совсем темными и только через это маленькое приближающееся к нам окошко, пятнышками светло-серой краски сочился дневной свет…
    Окошко росло, за его тонким стеклом стало заметно какое-то движение... Камера приблизилась к окошку почти вплотную, последние сантиметры темных стен, исчезли за границами экрана, слились с ночной темнотой, окружившей летний кинотеатр. И над притихшим городом повисло в медовом июльском воздухе непрочное тонкорамное окошко. Крупные хлопья белого снега мягко штриховали заоконный воздух и между ними, словно тонкие светло-серые прожилочки, проступали очертания близких и далеких домов.