Аннигиляция 5

W

НАПУТСТВИЕ

Полумысли, полустрочки,
полувырванные клочья:
допиши ты жизнь до точки,
раз имеешь полномочья!

Допиши ты жизнь до точки,
а иначе – не спеши:
если выстрадал ты строчки,
вот тогда и запиши!

W

Музыка – в медовой пене,
кутюрье – в мажорном мыле.
СтрипКоктейли – на пленэре,
слет нудистов – на Памире…

W

ПЛУТОВСКОЙ РОМАНС

Играет жизнь с плутами в домино,
и женщин их швыряет в анекдоты:
наверное, всех видов кимоно
дано им одевать не для работы.

Продажной сути старое джерси,
кабак, бардак, в рассветный час – такси,
Тяжелый днем огульный непробуд.
Таких ночными сучками зовут...

Монашества презренны ордера,
когда вокруг шныряют фраера...
Средь жриц бывалых, в талых кимоно
в чести блюсти постельное белье.

W

На искалеченный гербарий
вчерашних слов и суеты
взирает духа пролетарий, –
такой же, – как и Я, и Ты...

W

АННИГИЛЯЦИЯ №5.

Волками стало полстраны, сучарами – полмира.
Народ, дошедший до сумы, лишил себя кумира.
А что кумир, когда удел иных – сидеть на кочках,
а остальные – не у дел, с удавкими на мочках.

Чуть в жизни вырвется один, – двоих удавит сразу.
Поди, узнай, кто вдохновил такую вот заразу!

W

РЕВИЗОРСКИЕ СКАЗКИ

Ревизорские сказки, перетруска эпох,
грустных лиц водолазки, правит всем кабысдох.
Кто-то выдумал эту непридуманость дней,
где уже под завязку было блудниц и фей...

Бродит кошка Маркиза, чешет лапками нос.
В жизни море сюрпризов, и не праздный вопрос
в пересортице судеб, в пересортице лет.
Ну а, может быть, будет – врать в дыму сигарет?!

Непролазное кредо записных чудаков –
с горьким воплем: “Покеда!" – жить в стране Дураков.

W

Неяркие тени сменяются блеском...
Вот так и живём.
Вот так и живём.
Вот так и живём.

А миг ищет краски земного гротеска.
О том и поем...
О том и поем...
О том и поем...

W

ОБРЕТЕНИЕ НИЩИХ

У нищеты есть право судить не понаслышке.
Она тому Держава, кто жил без передышки.
Кто попросту не ведал, в чем Счастье-люминал,
кто сыто не обедал, не шел на криминал...

Кто жил изгоем тихо запеченным в коросту,
на фунт хлебнувшим лиха и горя – не по росту.
У нищеты есть право о том не говорить,
что нищих жизнь – отрава, но хочется любить!

...Себя и столь же сирых, и мир, – таким подстать.
У нищеты есть право – мечтою смерть попрать.

W

Выдубили кожи фиговые рожи.
Сказки обернули в грязные рогожи.
Вытравили Души, высадили дверь –
старые баклуши – призраки-зверей.

W

РУЛАДА ОКТЯБРЬСКОГО ВЕТРА

Чужие Судьбы рассыпает Ветер
сухими листьями декады Октября – второй...
В размывах солнечных столетий...

А подле новые друзья друзей ушедших не заметят...

И можно бы сказать, – Всё зря!
Но только в паузе отметин – седые грезы октября…
И судеб новых междометья.

Швыряет ветер листьев сброд, –
с перелохмаченными ртами.
Здесь сколько стонов под ногами,
что всякий странник, – что урод,
роняет в пыль шагов цунами
нездешних собственно широт...

Вот так и осень отойдет,
глумясь над вечными не нами.
А мы восславим свой уход
иссиня-черными стихами.

В насмешку лет, в насмешку дней,
в насмешку, нас отвергших, фей...
Пред их фривольностью пустой
нас время метило уздой...

W

Я — НЕ ВПИСАЛСЯ!

Я не вписался в мире тех,
кто меряет успеха квоты,
осточертевшие до рвоты –
кому и сколько дать потех...

Уж мне потех дано немало.
Казалось бы... Закрой дувало,
и в поддувало знатно дуй,
и Душу в шлепанцы обуй!..

И простоты яви Природу,
и в стужу дуй себе на воду, –
тебе ли заплывать за буй?
Живи и пой – как оболдуй.

Но вот кончается сонет...
Я не вписался в трафарет!

W

Я – матрица в истоке время:
записан в нем от А до Я.
Скрипят о том чужие перья,
во всю исследуя меня...

W

ХАВЧИК
(с подачи киевской студиозочки Люльчонки)

Дизайн стены в поселке номер пять.
Студенческий – на хавчик – въезд по фазе:
куда тягаться в том цыганке Азе –
бредут – на шару – умники пожрать…
в разлет стены – в поселке номер пять...

Бредут – на шаровой – студенты – хавчик,
чтоб ноги не забрасывать на шкафчик:
копыта нынче некому сдавать…
Отшароварит время в позе ЯТЬ –
в разгреб стены... Кому на то пенять?

W

В это кафе приходит агонизировать осень –
в старой, проеденной молью шали;
в ветхом, благеньком тельце,
в котором едва теплится
Душа
со своими прежними изысками,
сбежавшая отогреться после чужих похорон...

W

Отъехавшая крыша – гигантский циклодром.
Парят по небу мыши: – Даешь аэродром!
Сквозь снов седые шквалы отъехавших людей:
– Даёшь, – вполне бывало, – сучастых егерей!

По миру бродят блудни – мечтаний упыри.
Плюют они на будни на краешке земли.
Отъехавший троллейбус по улице прошел,
как шинно-завалящий трудяга-мажордом.

Его бы расстреляла сучастая шпана,
дозревшая до шквала житейского дерьма.
Троллейбус не заметил смирительных рубах,
в которых на рассвете сгребают спать трудяг.

И лишь одни поэты беспечно впали в сон, –
им солнце на кларнете сыграет в унисон.

W

Страна приплясывает жутко в переполосице эпох,
устав от перекрестных шуток и переметных сум, и блох,
и вшей, и полчищ тараканьих средь неухоженных квартир.
Страна идет на покаянье – в один отхоженный сортир.

W

На переулках нищеты не подобрать зиме обувки:
ведь в переулках нищеты – давно тюремные прогулки.
И будь здоров! И носок мир со свищем пьяницы босого.
Ведь переулки нищеты – не знают времени иного.

И в распорехах жутких снов бредут босые без портков...

1997 – 2002 гг.