Звёздный час

Кассира всё не было, и когда человек наконец вошёл в зал, там уже гас свет. Кресло было совсем неудобным; вспомнилась медленная ночная боль и что-то давнее-давнее. Экран долго был пуст, потом там начали падать хлопья сырого снега, их делалось больше, больше, пока они не заполнили всё. Стало нужно идти, хотя трудно было идти сквозь такую метель. Домой бы - подумалось, но уже маячила где-то впереди станция, и женщины покупали билеты, открывая кошельки замерзшими негнущимися пальцами, а снег таял, и капли стекали с мокрых волос на щёки - смахивать их было уже ни к чему. Плясали торопливые отблески, зал станции заполнился стылым и влажным февральским теплом, лица покраснели, где-то далеко-далеко раскачивался от ветра уличный фонарь, и, казалось, стал слышен его ржавый скрип там, где-то далеко-далеко. Потом, полный света, появился поезд, в вагоне были все-все, кто являлся когда-то самым главным, они всё смотрели, смотрели на него, и стало ясно, что дальше, за грохочущим холодным тамбуром, ждут остро пахнущие смолой костры, и раскалённые солнцем крыши, и утренний кофе, и морская вода, и неповторимые ночные разговоры, и любовное безумие, и устремлённое в темноту шоссе, и всё-всё остальное, бывшее когда-то тем самым вибрирующим единственным серебряным звуком, и нужно только было спешить, а он всё медлил, и стоял в дверях, и улыбался устало, и время его прекратилось, и когда всё уже было кончено и его выносили из пустого кинотеатра раздражённые чем-то своим санитары, на его губах всё ещё оставалась улыбка.