Дети родоса и пены

W

Дети Родоса и пены,
дети пемзы и Голгофы, –
все мы чьи-нибудь на свете,
а в окрест – чужие строфы.
А в окрест – чужие мысли,
а в окрест – земное зло –
всё как будто – по домыслю, –
кто-то вытворил чумно!

Формы созданы и тленны,
неосознанно поют:
– все мы родом из Равенны,
там, где гениев приют.
Но в бессилии культура
сатанеет под хлыстом:
прошлого архитектура
сводит гением в дурдом.

Дети Каина и Будды,
дети Евы и Пророка, –
онемело, зло и глухо
мы живем на свете плохо!
А в окрест – не по карману,
а в окрест – не по душе,
а в окрест – шаги упрямы
и любовь на вираже.

Смерть за нами плачет люто,
формы требуют реформы
по законам абсолюта:
чин по чину, смерть по форме.
И в параболы меж пальцев
заливают виталакт,
в души – яд земных скитальцев,
в тело – тромбы и инфаркт.

Дети Кия и Оранты,
дети половцев и скифов, –
Млечный путь прошли атланты,
миф навеяв сном халифа.
Но в окрест – расставив вежи
и костровья у реки,
крест свой – пролежень да лежень –
рвут Атлантовы быки!

Всюду идолы, что тщатся
быть творцами – сокровенны.
Всюду сомно святотатцев
разрушают лик Равенны.
Но из накипи, из пены,
из житейского дерьма
Красота творит нетленно
над планетой терема.

25 сентября 1993 года

W

Старый человек играет в войну, –
зубы выкосил парадонтоз.
Молокососы сигают в страну,
имя которой – Опупиоз…

В запредельной этой стране
вырванным челюстям ордена
выданы с трупами наравне
мертвых солдат. – На то и война.

Но по халатности выбранных квот,
старый убийца почтеннейше жив.
Он одевает мундир под фокстрот –
сплошь заеложенный прошлым до дыр.

И в леденящей животной тиши
он марширует по улице в ночь.
Только попробуй регалий лишить
старца седого. – Он выкрикнет: "Прочь!"

Нет на нем ран и контузий следов,
просто украл он у мертвых мундир,
просто в душе у него нет цветов, –
сам для себя он всегда командир.

Трупного запаха древняя кровь, –
вены пылают в замшелом огне…
Вот он и выбрал веселую роль:
чуть время к полночи – он на войне!

W

ПАМЯТИ ВОСЬМИЛЕТНЕЙ СОСЕДКИ

Похорона уже прошли. –
Асфальт в цветах – осиных жалах.
Здесь прежде музыка звучала,
здесь хоронили лик любви.

И миг надежды в мирозданье,
и страстный возглас; "Возлюби!"
И слов отверженных преданье,
и тени скользкие шаги.

Здесь хрупкой девочки в гробу
едва ли тельце хоронили. –
Здесь хоронили не судьбу,
а боль, которую хранили…

Несли с собою в навсегда, –
здесь души добела седели,
и как пещерная слюда,
глаза ребенка стекленели.

Навеки сумерки сожгли
печально сомкнутые веки…
Над миром гробик пронесли
не люди – душ седых калеки…

W

Охра спорила с кармином,
бусы – с тканою накидкой.
Пахли руки жрицы тмином,
снились сны кровавой пыткой.

Нет, ее не растлевали,
а любили – в озаренье,
но душою предавали, –
выбирая вдохновенье!

Сентябрь 1993 года