Ля-бемоль

Он обернулся и проводил меня взглядом, таким долгим и пронзительным, что мне вдруг захотелось вернуться к нему и сказать, что я ни в чём не виноват. Ни в чём. Ни в чём и никогда. Весь такой во всём невиновный и невинный. Это я.
После дождя на улице стало прохладно, и я зашёл во второй подъезд дома номер девять по улице Горького. Дом Композитора.

Теперь здесь также как и везде пахнет сыростью и жареной рыбой. И Герман Аркадиевич больше не ругает Беллу, если она вдруг фальшивит на ля-бемоль. Боже мой, как она ужасно фальшивила на ля-бемоль. А Ванечка, нет, пожалуй, Ванечка меня уже и не вспомнит.

Так что, Ванечка, не беспокойся, я не буду тревожить тебя полночными звонками в дверь с просьбой вспомнить меня. Отдыхай себе – в беспамятстве. Я просто постою на ступеньках третьего этажа и пойду дальше. Удивительно, но под потолком почти в самом углу, до сих пор осталась моя отметина. Смешно. Столько лет, а всё Горького… Тверская, конечно же Тверская, Ванечка. Знаю, что уже время за полночь и Беллочка, о да – Белла Германовна давно переехала в Милан, Ла-Скалла… с её ужасным ля-бемоль. А ты всё здесь, как впрочем и я. Но я хотя бы помню тебя, так что спи себе, Ванечка. И не беспокойся – я не буду, не буду звонить и стучать в твою дверь. Колотить в неё руками и ногами. Спи спокойно, праведным. А я пойду. По ступенькам вниз, и по каждой всё ниже и ниже.

А по Калининскому машины: шш… шш… шш… Словно в магазине «Мелодия» поставили пластинку с Валерией Владимировой, то есть с Барсовой и на Новом Арбате, и от мелодии только вывеска.

И я снова всё путаю, Ванечка, всё путаю, как будто и не было этих лет и машин этих не было и никого и ничего, и Окуджава этот. Ну откуда он на Старом? Откуда, Ванечка? Ты вспомни, он же всё больше в Париже в последние годы на улице Святого Антуана и умер там же в Париже. А на Ваганьковском столько народу было, хоть и лето.

Но меня и сейчас знобит на Арбате после дождя. А я без калош, и в Калошин переулок, топтаться при входе. А что если босиком, разве не пустят? Меня и не пустят? Ведь раньше-то, запросто так забегал. Мифодич бурчал что-то под нос, но пропускал, всегда пропускал. Дом Актёра как-никак. Где же Мифодич, Ванечка, где он? Он бы меня пропустил. На второй этаж по коридору в самый конец, дверь у тебя ещё такая странная с табличкой. У всех без, а у тебя с табличкой, Ванечка. И мне к тебе никак не прорваться, а ведь ты этого сам уже не хочешь. Где же Мифодич?

И что они все на Ваганьковском находят, что там такого чего нет на Арбате, кто там кого я не знаю, кого не помню. Всех помню, всех знаю, всех, Ванечка. Что же ты сторонишься своей памяти, ведь и тебе на Ваганьковское. Или нет? Или не помнишь ничего, никого не помнишь, даже Мифодича. И торопишься в Париж в Сент-Женевьев де Буа. Не спеши, я пока ещё здесь, топчусь при входе. Но скоро уйду.

Последний вагон из центра, нет вернее в центр, нет, опять не туда, Ванечка. Станция метро Лубянка, та, что Дзержинского – это и есть центр. Центр. Так что не надо политических, лучше расскажи о своей тёще, это ещё тот анекдот.

Не знал я, Ванечка, что Саша был там, иначе бы предупредил тебя, чтобы ты обо мне ничего не рассказывал. Ничего и никому и никогда. А теперь, лишь эта лавочка в конце платформы и я. Я всё ещё здесь. И ты. Ты всё ещё в центре. В центре моего города, моей жизни, моей судьбы. И тебе пора уходить, как впрочем и мне. Пора, Ванечка.