Cон

Шел дождь, как бы маразматично это не звучало. Тихая еврейская мелодия пролетала из комнаты в коридор, из коридора - в ванную комнату. Порой ее звуки напоминали думы араба, стоящего в душной ночи или, появившаяся из ниоткуда скрипка, являла образ молодой еврейки, накрывающей праздничный стол. Так тихо и звонко плыла мелодия в закоулках едва освященной квартиры, где проводила свой последний вечер и ночь А. Красный коридор уводил в ту сторону ее временного обиталища, где находилось место очищения головы - в ванную. Лежа в желтой от восточных благовоний воде, она вспоминала все, что произошло: все эти бесшабашные ночи, дикие оргии, боли, мучения и неизменные томления души по тому миру, где ее ждут, и куда ей нужно. С ее волос стекали капельки благовонного пота, смешиваемые с редкими слезинками, единой волной сплывали в море печали, влекущее своей мудростью. Вода. Каждая ее капелька наполнена разумением, болью и любовью. Проникая в поры кожи А., они несли воспоминания. Тихо, не тревожа прошлой воды, А. встала, намылила губку и с силой начала тереть руки, шею, грудь, затем живот. Доселе нежные завитки губки терли кожу до болезненного покраснения, все терли и терли, будто сдирали слой въевшейся грязи со старинного котла. Не жалея своего тела, А. терла себя и редкие стоны ее ночного очищения уплывали в пространство за полуоткрытой дверью ее хаммама, сливаясь воедино с томящими душу звуками все того же то ли еврейского, то ли арабского напева. После, лежа в своей постели, она не могла уснуть. Стоило только закрыть изможденные глаза, как тут же возникали черно-белые лица, оторванные руки, кровь, уродливые носы, волосы, словно змеи, опутывающие раздувшиеся шеи:и руки, черные, тянущие свои искривленные пальцы к ее глазам. Казалось, еще усилие и эти чудовища разом навалятся, выдавят глаза, разорвут рот, тело на мелкие кусочки, выдерут и разбросают все, что в животе, и не заметят как затопчут сердце. В ужасе она открывала глаза и, уставившись в черноту комнаты, пыталась видеть краски. Белый цвет-множество оттенков, почему бы и магическому черному не иметь в своих потаенных уголках все цвета радуги. Но их не было, может, потому, что уголки были так хорошо сокрыты от дурных глаз, что лишь чистые душой люди могли в черном увидеть свет. Закрывает глаза и опять:рука, хватающая лезвие ножа, а по ней стекает кровь, и все черное. Затем волосы, которые грубые руки вырывают пучками и бьют, и бьют кулаками по голове, а глаза, мозг, уже не могущие распознать реальность, закрываются в бессилии. Вот девочка А. сидит в раскрытом шкафу в коридоре. Ее ножки с успехом помещаются на трех досках рядом с прочей обувью. Она плачет, да так горько, что у нее болит сердце. Вздохи, перекрываемые икотой, слезы, заливающие рот, слепили реснички, и невозможно увидеть, ушла ли мама, которую умоляла остаться маленькая А. Не ушла, но нужно и, переминаясь с ноги на ногу, готовая вот-вот переступить порог квартиры, в нерешительности теряется она. Ушла все же. Так надо. Бессильно опускается головка малютка А. на коленки. Нос распух, личико красное, горячее, но иссякли слезы, нет причины уже им литься, и только ручонки закрывают глаза, чтобы не видеть, как она ушла. Опять открывает глаза и опять чернота, только ветерок колыхнул темную ткань. От воспоминаний, словно рой пчел, одолевших непосвященного, охота уснуть, и снова А. закрывает глаза. Взрослые мужчины, парни: светленькие, темненькие, с длинными спутанными волосами, короткими, улыбающиеся, орущие какой-то сумбур, мелькают как новогоднее конфети, подброшенное кем-то в воздух. Конфети: Вино, пьяная личность, одни, вот второй, третья:их множество; видны их пьяные глаза, бокалы, фужеры, рюмочки, яства, уставленный ими стол. А. раскрывает подарочный набор, а там шоколадные конфеты, леденцы-монпасье, молочные ириски и горсть всевозможной карамели. Хочется сладкого. Улыбаясь сладостям, А. опять, уставив глаза в никуда, чувствует, как томится ее тело, будто на смертном одре: не в силах даже привстать. Вот заныло, заговорило само сердце. Заговорило с ногами - заболели они, заговорило о боли, обидах - заболел живот, мысли о самоубийстве разбудили головную боль. Как много ты знаешь, сердце! Как хорошо ты все помнишь, память! И как слабо ты, тело! Текут от бессилия слезы, мерно увлажняют жесткую подушку. Вот показалось что-то голубое - небо, образ девушки с темными волосами, полузакрытые глаза и покой. Наконец-то покой! А. увидела свет закрытыми глазами. Белые розы вдруг пахнули свежестью и водой. Легкий ветерок колыхнул черную завесу, унося с собой больные думы и : чьи-то руки отодвинули с лица черное покрывало, затем убрали его совсем, и взору предстал украшенный фресками купол собора, в витражные оконца которого проникал живительный свет, ласкал лицо и волосы, выбившиеся из-под белого чепца. Словно звуки божественной трубы послышалось пение монахинь, возносящих хвалу богу, обручившегося со своими невестами.