лежа на днище лодки...

*   *   *


Лежа на днище лодки,
убранной изнутри,
я достаю из глотки
мыльные пузыри.

Их отнимают в гриме
клоуны, и потом
дети играют с ними
на берегу пустом:

носятся и толкутся,
смотрят, как я хочу
установить на блюдце
сломанную свечу

и выдыхаю в небо
языковую плеть.
Я невесом, и мне бы
вовремя улететь,

но в хороводе скором
каждому по ружью
я раздаю поморам
за поцелуй. Жую

сыр, потому что сыро.
Плачутся пастухи:
«Рим не образчик мира.
Камни его сухи.

Камни его не примут
дерева и людей:
им недоступен климат
нищих очередей…»

Молча, не беспокоясь,
веслами поглощен,
в талой воде по пояс
стоя, отец еще

верит в мою причуду,
белые кисти трет,
в ноги кладет посуду.
Мама целует рот.

«Мама, ты снова рядом,
и на закате дня
подслеповатым взглядом
смотришь ты на меня.

Издали светит солнце
в маленькое окно.
Тихо мне не живется.
Может быть, не дано?

Мама, позволь сыновью
боль мне излить свою –
я обожжен любовью,
но о любви пою,

но за нее радею
и под ребром ношу
легкую, как идею,
жизнь, равную грошу…»

…Лежа на днище лодки,
убранной изнутри,
я достаю из глотки
мыльные пузыри

и берега рукою
сталкиваю - волне
не привыкать к покою,
но привыкать ко мне.

И воротник мой вышит.
И под ногтями йод.
Сын обо мне напишет.
Внук обо мне споет…

А над землею вашей
вызвучила заря
хохот кусты замявшей
бабы да кустаря.
                1987, 1990