Пьяный музыкант

Было время прокуренных песен в глухих кабаках.
Было время надрывных стихов и непонятых повестей.
Я так часто был пьян и так часто бывал не в ладах
С той единственно-верной своей шестиструнною совестью.

И был в плен я ночным леденящим кошмарам отдан…
И была череда серых дней до оскомины пресною…
Я спасался от мира, обнявши гранёный стакан,
И спасал этот мир от себя шестиструнными песнями.

И срывая бинтов заскорузлых присохшую кровь,
Пел богатым и нищим, потухшим, горящим и тлеющим,
В душном сумраке бара про чью-то Большую Любовь,
Этой песней безумной своею тебя не жалеючи…

В эту ночь обратился весь зал в растревоженный слух,
Тычась в дым сигаретный опухшими жуткими мордами.
Средь притихшей шпаны и униженно-сгорбленных шлюх
Твои медные нервы калечил тугими аккордами…

Ты звучала о светлой печали, пришедшей извне,
О тоске по любимым и грязной расчетливой подлости,
И о душах людских, что навечно повисли во тьме,
У отвесного края над гулкою бездною пропасти.

Дальше петь я не смог - просто не было более сил,
Только зал засвистел, продолжения требуя прежнего,
И, попятившись в страхе, лицо от удара закрыл
Я своей замолчавшей навек шестиструнной надеждою.

Не ударила боль от потери по пьяным мозгам,
Только встать и уйти отчего-то казалось немыслимо.
Полетела, кружась, к ослабевшим дрожащим ногам
Лакированной щепой моя шестиструнная истина.

Что-то кончилось разом - нелепо… незримо… И на
Всей огромной земле не осталось ни искорки света, но
Извернувшись по полу тугою пружиной струна
Трепетала, звеня, как и прежде, покорно и преданно…


А с похмельем рассветным я сделался сгорблен и стар,
И усталостью вечной тяжёлые веки сомкнуты…
… Было в жизни моей еще много хороших гитар,
Только я на других не умею играть почему-то…

2000г.