На Святой Земле цикл

* * *
 
Тары–бары и растабары,
сизый дым да пустой балдёж.
Я кайфую под звон гитары –
семиструнная, растревожь!
На лету гасит ветер искры,
над могилой горит звезда,
да цыганские кони быстры,
да летит за верстой верста,
свищет ветер над снежным полем,
и врывается к нам в пески
столько радости, столько боли,
столько смертной земной тоски!
 
Тары–бары и растабары,
горький запах полынь–травы,
рюмка водки да звон гитары –
семиструнная, не трави!
Не зови окунуться в травы
ты, подвыпивший дуралей!
Мне поёт баритон картавый
про отчизну и журавлей,
про чужбину, чей привкус горек,
про тоску, что навеки с ним.
А за окнами – дивный город,
вечный город Иерусалим.
 
Тары–бары и растабары!–
рвётся голос души живой.
За аккордом твоей гитары
слышу пьяный галдёж и вой.
И не в давности, а сегодня,
в обозначенный кем–то срок,
подымает лихую сотню
просвещённый её пророк.
Стонет ветер над снежным полем,
и врывается к нам в пески
столько страха и столько боли,
столько смертной земной тоски!
 
Тары–бары и растабары!
И да будет нам как укор
семиструнной твоей гитары
ностальгический перебор.
 
1990

* * *
 
Требуя пожизненную дань,
не зови, не уводи из дома,
жёлтая берёзовая даль –
листопада пряная истома.
 
Не бледнея за туманом лет,
тянутся от моего порога
белый снег и синий санный след,
синий лес и белая дорога.
 
степь холмится. Мне издалека
кланяется каждая травинка.
Перелесок. Речка. Облака.
Ветка ивы. Лунная тропинка.
 
Нет, не перехватывают вдох
пальцы спазм безжалостно тугие,
в прошлое не тянет поводок
непреодолимой ностальгии.
 
Новая написана глава.
Я уже из прежних списков выбыл.
И вступил уверенно в права
сделанный бесповоротно выбор.
 
Перекрёсток судеб, смена вех,
новые развилки и маршруты,
и рога серебряные вверх
южный месяц задирает круто.
 
Я уже ступил за перевал.
Спуск, как на ускоренном прогоне.
Лают псы, шагает караван,
и конец дороги чуют кони.
 
Счёт уже оплачен и закрыт.
Догорают в очаге поленья.–
Так диктуют правила игры,
что зовётся сменой поколений.
 
И когда через десятки лет
сын седую голову приклонит,
он припомнит пальмы силуэт
на вечернем звёздном небосклоне,
 
цитрусовых солнечный сафьян,
зимние дожди и сухость лета,
потому что нашим сыновьям
мы в наследство оставляем это.
 
И среди житейской маяты
им дурманить головы не будут
голубые тихие цветы
полевых далёких незабудок.
 
1987


* * *
 
"Dulcis fumus patriae" ("Сладок дым отечества")
Латинская пословица

"Отечества и дым нам сладок и приятен"
Г.Р.Державин, "Арфа"

"И дым отечества нам сладок и приятен"
А.С.Грибоедов, "Горе от ума"

"Такого отечества
такой дым
Разве уж
настолько приятен?"
В.В.Маяковский, "Хорошо"
 
Российский ветер свищет, словно ищет
всех, кто уже покинул пепелище,
всех, кто ушёл, следы вморозив в наст.
Российский ветер, не стучись о рельсы,
твой дом – не наш, и мы не погорельцы,
не плачь о нас и не скорби о нас.
Да ты и сам поймёшь, конечно, вскоре:
свои у нас и радости, и горе,
не нашего отечества твой дым.
Уходим – молчаливы, безответны
в иные дали, где другие ветры,
где мы склонимся у своих святынь.
 
Российский ветер, будь попутным ветром.
Уже восток окрасился рассветом,
уже дошёл, кто первым вышел в путь,
и даже те, кто медлили – в дороге,
и даже те, что мешкают – в тревоге,
и дай им, Бог, расправить шире грудь.
Блеснёт слеза росинкой незаметной:
мы завершаем круг тысячелетний
у древних стен под небом голубым.
И здесь, уже у очага родного,
мы вспомним снова и помянем снова
оставленной отчизны горький дым.

1990

* * *
 
Здесь вечнозелёные листья
и шумный царит непокой.
Какие славянские лица!
Акцент среднерусский какой!
Как будто с запоя иль с горя,
неведомо – вброд или вплавь –
в пески Средиземного моря
дружину привёл Святослав.
Склонив над тетрадями выи,
сидят и тунгус, и калмык,
и диву даются раввины,
услышав свой древний язык.
Не ведал мудрец и предтеча,
талит* раскидав по плечу,
что будет на этом наречье
долдонить скуластая чудь.
А всё–таки – рады–нерады –
как будто в бреду иль во сне,
глядят молодые сефарды**
прекрасной блондинке вослед.
И пусть никому не в обиду –
известно плутовке давно:
Мессии – потомку Давида –
ей бабушкой стать суждено.

1990
-----------------------------------------------
*талит - ритуальное одеяние (накидка).
**сефарды - евреи-выходцы из стран Востока.

* * *
 
Не будоражу память грёзами,
не преступаю свой запрет
на тот – покинутый берёзовый,
сосновый и озёрный – бред.
 
Под небом Авеля и Каина
у субтропических морей
иду извилистою, каменной
тропою собственной моей,
 
вдыхаю жаркую хамсинную*
до тла сжигающую ночь,
забвения завесу синюю
и не пытаясь превозмочь.
 
1990
---------------------------------
*хамсин - субтропический суховей

ОТВЕТ ОППОНЕНТУ
без желания
излечить его от его ностальгии,
но с настойчивой просьбой
не навязывать её мне,
потому что
6 декабря 1971 года
после 35–летнего пребывания на чужбине,
покрытой перелесками и лесами,
морями, реками и озёрами,
говорившей со мной на языке Пушкина и Пастернака,
одарившей меня детством и юностью,
подарившей первую любовь и последнее "прощай"
и оставшейся в моей благодарной памяти
самой прекрасной чужбиной на свете,
я приземлился на родной земле,
к которой стремились десятки поколений моих предков,
ежедневно, в течение тысячелетий, повторявших
одно и то же заклинание:
   "В БУДУЩЕМ ГОДУ В ИЕРУСАЛИМЕ".
Родина заговорила со мной
на непонятном гортанном языке
пастухов, воинов и пророков
     и великой Книги книг Библии.
Она опалила меня
безжалостным жаром пустыни
и ничего не пообещала,
кроме чувства родного дома.
Нисколечки не тоскую,
спустившись на землю с неба.
Назначил мне Бог такую
страну – без берёз и снега.
С какого ни гляну бока –
а верно: по Сеньке шапка.
Здесь очень, конечно, жарко –
что сделаешь: воля Бога.
Известно: к такой пустыне
привычны одни верблюды.
Но здесь поселились люди
и корни свои пустили.
Заботливыми руками
и пашут они, и сеют,
считая землёй своею
все эти пески и камни,
крутые изломы линий,
библейский покой равнины.
Ведь предки мои – раввины –
за эти края молились.
Скажу, не снижая тона,
что выбрал я путь не слепо.
Мне чувство родного дома
дороже любого снега.
Забуду ль, как он, подталый,
ручьями клокочет с кручи!
Но слышу я зов картавый
кровиночки, сабры–внучки*.
Уносят нас годы–кони
к какому ни есть пределу.
Здесь крона моя и корни,
приют и душе, и телу.
Здесь стены мои и кровля –
я чувствую это кожей.
Вот мимо идёт прохожий –
он мне и родня, и ровня.
Здесь каждая мать –
мадонна.
Здесь воины
все мужчины.
Здесь ветры родного дома
целуют мои морщины.
-----------------------------------------
*сабрами называют уроженцев Израиля.
 
8–9 июля 1993 года.