Катастрофа

     Даник вышел из дому, оглядел пустой двор и с тоской покосился на огромную лужу возле подъезда. Вчера его выпороли, потому что пришел мокрый до самых трусов, сегодня он к этой луже даже близко подходить не хочет. Он ее даже ненавидит, эту лужу.
      Даник поковырял носком сапога рыхлый снег, в образовавшуюся ямку насочилась вода. Даник углубил ямку, потом расширил, придал ей квадратную форму, потом прямоугольную. Подумал о канале и стал целенаправленно удлинять прямоугольную щель, врезаясь сапогами в снег. Работа была нелегкой, непрочные стены канала нужно было часто подправлять, подравнивать. Медленно сокращалось расстояние до лужи, на которую Даник и не смотрел вовсе, рыл канал и все. И лужа оказалась неожиданно близко. Подняв глаза, Даник замер вдруг, кинулся к луже, присел на корточки у самого ее края. По луже плавал корабль. Настоящий. С матросами. Матросы ходили и стояли, тянули веревочки и перетаскивали палочки. Корабль с живыми матросами, корабль не больше спичечного коробка с живыми матросами на борту плавал себе по луже возле дома, и никого не было во дворе.
      Очарованный, Даник шагнул было вперед, но вспомнил, что нельзя мочить ноги.
      - Эй, матросы! Плывите сюда, матросы! - хрипло зашептал Даник и похлопал варежкой по воде. Матросы не услышали Даника. Они занимались своими крошечными делами, с самым серьезным видом смотрели вдаль, словно не по луже плавали, а по Тихому океану.
      - Эй, матросы! Плывите сюда, матросы! - крикнул Даник громко, чтобы они услышали. Но никто из матросов даже не повернул головы. - Надо бабушку позвать, или маму, или за Никитой сбегать, а то не поверят, опять будут говорить, что я вру.
      - Подождите, матросы, не уплывайте. Я сейчас приду! Я быстро!
      С разбегу поднявшись по лестнице, Даник забарабанил руками и ногами в дверь.
      - Ты что долбишься?! Очумел что-ли? Всю дверь испинал! Охламон!
      - Мама! Там корабль! Настоящий! С матросами!
      - Замечательно. Ты сухой?
      - Сухой. Ну, мамочка, ну пойдем. Ты матросов посмотришь, мы их домой возьмем.
      - Даник! Или ты идешь сейчас же на улицу, или раздеваешься - решай.
      - Иду на улицу. Ну, мамочка! Ну, правда-правда.
      - Иди-иди. У меня молоко сбежит. Из двора никуда не уходи.
      Мать закрыла дверь. Даник вышел на улицу. Корабля, естественно, не было. Только яичная скорлупка, вылетевшая из чьей-то форточки, неуклюже бултыхалась на месте корабля.
      Даник зашел в лужу и пнул в сердцах по скорлупке, и набрал полные сапоги воды.
      Потом он сидел дома, наказанный, не гулял целых два дня. А когда его выпустили, он к луже не подходил, злился на лужу и на матросов, а может быть, ждал, когда во дворе никого не будет.

      Даник вышел из дому, оглядел пустой двор и направился к огромной луже возле подъезда. По луже плавал корабль. Палуба была пуста, флаг спущен, только матросская шапка болталась на флагштоке. Даник огляделся в поисках палки, чтобы подгрести воду, чтобы подогнать корабль к берегу. Палка нашлась, но то ли она оказалась неподходящей, то ли Даник грести не умел, но корабль не приблизился ни на дюйм. Корабль словно привязан был - плавал, но не плыл. Он не плыл никуда, и движение его было бесконечным.
      - Эй, матросы! - крикнул Даник. Он очень громко крикнул. На всю улицу. Обошел лужу несколько раз. Побрызгал палкой по воде. Рассердившись вдруг, прицелился и швырнул палку в воду, и обрызгался с ног до головы. Ударной волной корабль чуть было не перевернуло, отбросило в сторону. Грязная вода залила палубу и смыла матросскую шапку. Увлеченный зрелищем тонущей в луже шапки, Даник и не заметил сначала матросов. Матросы забегали, засуетились, стягивая на ходу тельняшки, принялись убирать воду, тянуть веревочки, перетаскивать палочки.
      - Матросики мои! Любимые мои матросики! - Даник захлопал в ладоши. Потом запрыгал на двух ногах. Потом в приступе нежности поцеловал собственные пальцы. - Матросики мои! Любимые мои матросики!
      Не умея справиться с неожиданным ликованием, Даник бегал вокруг лужи, приседал, вскакивал, всплескивал руками. Матросы работали, убирали воду, тянули веревочки, перетаскивали палочки. Изредка кто-нибудь из них поднимал лицо к небу или - приставив ко лбу ладонь - всматривался вдаль, но никто даже не повернул головы в сторону Даника. Сердились ли они, боялись ли, или просто не думали о мальчике - ничего нельзя было понять по крошечным неразличимым лицам. Но было ясно, что они не любили Даника, не любили и не разделяли его радость.
      - Матросы! Вы чо, а-а-а? Оглохли чо ли? - от обиды Даник заговорил с приблатненными интонациями, которым научился у одного большого мальчишки и за которые мать хлестала по губам. - Вы чо, а-а-а?
      Но матросы не обращали внимания. Крошечные матросы презирали великана Даника, который мог просто наступить на их корабль, и все - мокрое место, как от таракана. Они и дома, в тарелке воды, будут презирать Даника, только лишь презирать и никогда его не полюбят.
      Плача, Даник поднял тяжелую голову сломанного снеговика, зашел в лужу и сбросил груз на корабль. Голова развалилась в воде, накрыв корабль серой бесформенной массой. Даник развернулся и пошел, не оглядываясь. Пошел далеко-далеко. Подальше от лужи. От дома. От матери с бабкой.