Новая старая сказка о спящей царевне

.........................Игорю Губерману
.........................с почтительной просьбой
.........................благосклонно принять
.........................это искреннее посвящение.
............................Автор-сказочник.
I
ОТ АВТОРА

Чёрное ущелье
и седой отрог,
старого Кащея
каменный чертог,
ворон, ветер, тучи,
низкий свод небес,
мрачный и дремучий
бесконечный лес.
А за далью дальней
море, волны, грот,
цепи, тьма.
Хрустальный
безымянный гроб.
Вёрсты, километры,
годы и века,
и качают ветры
в небе облака.
Африка...
Аляска...
Индия...
Сибирь...
Говорят, что сказка.
Верится, что быль.

II

В общем, так:
во время оно
жил да был красавец-князь,
примерял к челу корону,
сдал экзамены в ин'яз,
пел, играл на клавикордах,
дам водил на менуэт
и решительно и твёрдо
мог сказать и "да", и "нет".
 
Однокашницы в ин'язе,
вместо чтенья умных книг,
так преследовали князя,
что он прятался от них,
взял себя и книги в руки
и, уйдя от княжьих дел,
приналёг – и все науки
за полгода одолел.

Помогал ему алхимик,
также шут и два враля
да монах, смиренный схимник, –
вот его учителя.
Ректорат в своём указе
сообщил без пышных фраз:
“НЕ ВСТРЕЧАЛ ТАКОГО КНЯЗЯ
НАШ ПРОСЛАВЛЕННЫЙ ИНЯЗ!”
Княжил князь во время оно
в меру мудрости и сил,
над челом носил корону,
под челом тоску носил,
охранял свои пределы,
ратных дел не сторонясь.
В общем, вот какое дело:
жил да был красавец-князь.
 
III
Не далёко и не близко,
хороша, лицом бела,
на краю Земного диска
дочка царская цвела –

во дворце во стольном граде
среди музыки и книг.
Лишь царевны этой ради
жил её отец-старик.

Величав, в бою отчаян,
древних голубых кровей,
старец сей души не чаял
в юной дочери своей.

(И невредно б знать ещё нам,
что во всей округе встарь
самым мудрым и учёным
признавался данный царь.

Ордена носил на ленте,
сам – поэт, художник, бард,
он умел играть на флейте,
в преферанс и в биллиард.

Из-за дальних из-за гор он,
не жалея средств и сил,
лучших в мире гувернёров
для царевны привозил.

С ней читали, с ней играли,
постигали с ней азы.)

...Царь подумал:
"Не пора ли
в свет царевну вывозить?"

Обратился к иностранцам
(так он делал всякий раз):
– Обучите дочку танцам
па-де-спань и па-де-грас.

 (Средь господ, да и в народе,
в той стране уж много лет
эти танцы были в моде,
но отнюдь не менуэт.)

Дочь, освоив эти па-де-,
молвила, придя к столу:
– Натанцуюсь до упаду
я у князя на балу.

IV
РАССКАЗ ЗОЛУШКИ

Сирота, замарашка, Золушка.
Свет нещедрый мне дарит солнышко.
Что сказать о житье таком?
Я с ухватом хожу да с тряпкою:
прибираю, варю да стряпаю.
Только с курочкой, только с Рябою
я дружу, да и то – тайком.

Батя мой – беспробудный пьяница
(пусть послушает, что с ним станется!) –
с бабой спутался – ох ун вэй!*
–––––––––––––––––––––––––––––––––––
* ох ун вэй! (евр.) – только охать да вздыхать.

Баба та и её три дочери
поселились у нас, как в вотчине.
Им царевичей напророчили,
царских, стало быть, сыновей.
Смотрят сёстры в просторы дальние
все в надеждах да в ожидании:
а не скрипнут ли ворота?
Ну, а мне колесить по горницам,
всё сносить, всё молчать, всё горбиться.
Разнесчастная я затворница,
замарашка и сирота!

Бал давали у князя в тереме.
По избе я хожу потеряна,
стены горькой слезой кропя.
Вот рассвет загорелся маково.
Кличут сёстры еврея Якова.
Натащил он из лавки всякого
дорогого для них тряпья.

Разоделись они, что чучела.
Я же мыслью одной измучена,
всё свербит она, что сверчок,
мне ни сесть не даёт, ни лечь она,
потому что однажды вечером
Ряба мне на своём наречии
рассказала про башмачок.

Я поймала того же Якова,
с полминуты с ним покалякала,
не точа понапрасну ляс.
Он послушал, вздохнул притворно, но
мне принёс из угла укромного
меньше нужного на два номера
пару туфелек – высший класс!

Уложила одну в коробку я
и пошла с ней окольной тропкою
через речку и через луг.
Вижу: терем в цветах и зелени,
все танцуют, глотают зелие.
Я – туда, где царит веселие,
мимо пьяных гостей и слуг.

Всё по сказочке, точно в тютельку:
я оставила в зале туфельку
и ушла – никаких концов.
Вот такая была история.
Коль узнает старуха, горе мне.
Но домой я вернулась вовремя.
Посылай, князь, своих гонцов!

Буду жить теперь с целью дальнею.
Ну, а чтоб всё осталось тайною,
я свершила неправый суд:
Ох, подружка ты, Ряба резвая!
Горло я тебе перерезала
да наваристый и полезный я
отварила куриный суп.

Ну, был и бал!
А впрочем – нет:
не исполнялся менуэт.
Был па-де-спань, был па-де-грас,
но в спальне свет внезапно гас,
и, над царевной наклонясь,
всё падал, падал, падал князь,
он падал не куда-нибудь –
невинной девушке на грудь,
и всё никак не мог отпасть,
поскольку им владела страсть.

Но если б князь и захотел
вдруг прекратить соитье тел,
он сделать этого б не смог
в сплетеньи рук, в сплетеньи ног...
Настала ночь.
Средь гулких стен
умолкли голоса гостей,
и проводил придворный паж
уже последний экипаж.
Поникнув буйной головой,
дремал нетрезвый часовой.

А слуги прибирали зал.
Слуга слуге в сердцах сказал:
– Глядите, сударь, что за ****ь
здесь обувь стала оставлять?
И что за падла! Ну и ну!
Хотя бы две, а то – одну!
В ответ:
– Подумаешь, добро!
Кидайте, вон стоит ведро.
Заметил я: промеж господ
пошёл забывчивый народ.
У Freulein N один мудак
забыл на вешалке пиджак,
а через час другой дебил
кальсоны в ванной позабыл.
Ну, что за дело, о-ля-ля!
Какая-то, pardon, туфля!
Гасите свечи. Кончен бал.

Он сказок в детстве не читал...
 
VI
РАССКАЗ ЗОЛУШКИ

Снова к ночи погода злится,
дует ветер, предвестник вьюг.
Улетают – за птицей птица –
птичьи стаи на тёплый юг.

Мне тоскливо. Я будто в морге.
Нет надежды и ночь без сна.
В этой тёмной сырой каморке
я одна. Я всегда одна.

Князь в войне одержал победу.
Прёт по улицам бравый строй.
Где ж гонцы? Почему не едут
к нам за туфелькой за второй?

Как подумаю: "Ну, а если..." –
и завьюжит в душе зима.
А солдаты поют. Их песни
тоже могут свести с ума.

“Ветераны-раны-раны
Не бараны-раны-раны.
Охраняем мы отчизну от врага-га-га.
Мы шагаем ровным строем,
Каждый хочет стать героем.
Дисциплина-плина, блин, у нас строга.
А-га!”

Я готова ползти по следу,
прыгать в бездну, бежать во тьму.
Почему же гонцы не едут?
Боже Праведный, почему?

“Мы шагаем ровным строем,
Строим-строим-строим-строим.
Каждый хочет стать героем,
Роем-роем-роем-роем.
Дисциплина-плина, блин, у нас строга.
А-га!”

Надоело стонать и охать –
дескать, в жизни не повезло.
Если Золушке очень плохо,
может Золушка делать зло.

VII
Бегут гонцы во все концы,
трубят гонцы в фанфары:
– Внимайте, сакли и дворцы!
– Все матери и все отцы!
– И все их дети-сорванцы! –
– Всяк –  молодой и старый!
– Да будет знать подлунный мир,
– Что завтра свадьба!
– Завтра пир!

.Бегут гонцы во все концы,
.трубят гонцы в фанфары:
.– Внимайте, сакли и дворцы!
.– Все матери и все отцы!
.– И все их дети-сорванцы! –
.– Всяк –  молодой и старый!
.– Да будет знать подлунный мир,
.– Что завтра свадьба!
.– Завтра пир!

..Бегут гонцы во все концы,
..трубят гонцы в фанфары:
..– Внимайте, сакли и дворцы!
..– Все матери и все отцы!
..– И все их дети-сорванцы! –
..– Всяк – молодой и старый!
..– Да будет знать подлунный мир,
..– Что завтра свадьба!
..– Завтра пир!

...Бегут гонцы во все концы,
...трубят гонцы в фанфары:
...– Внимайте, сакли и дворцы!
...– Все матери и все отцы!
...– И все их дети-сорванцы! –
...– Всяк – молодой и старый!
...– Да будет знать подлунный мир,
...– Что завтра свадьба!
...– Завтра пир!

....Бегут гонцы во все концы,
....трубят гонцы в фанфары:
....– Внимайте, сакли и дворцы!
....– Все матери и все отцы!
....– И все их дети-сорванцы! –
....– Всяк – молодой и старый!
....– Да будет знать подлунный мир,
....– Что завтра свадьба!
....– Завтра пир!

ЗАВТРА СВАДЬБА!
ЗАВТРА ПИР!

VIII
ОТ АВТОРА

Ну, вот: представился черёд
певцу и корифею.
Я –  скромный автор.
То есть тот,
кто сказку сочинил
про грот,
про Золушку
и фею,
про князя
и Кащея.
Гремят фанфары:
ЗАВТРА ПИР!
...Отец напившийся храпит,
а мачеха и дочки
беседуют в садочке.
О чём?
Да вовсе ни о чём.
Меньшая повела плечом,
у средней тик,
старшая в крик,
старуха, очи вверх воздев,
на плешь напялила парик...
Блаженно спит отец старик
и –  никаких гвоздей.
А Золушки простыл и след,
её давно в том доме нет.
Ещё до свадебных вестей,
в связи с сердечной смутой,
она ушла из этих стен
куда-то и к кому-то.
И коль пройдут её следы
на вашем горизонте,
чтоб избежать большой беды,
девчонку урезоньте.
 
IX
Шумит городская площадь.
Шатается праздный люд.
– Здесь, сударь, наклала лошадь.
– Узнай, как её зовут.
– Ты что здесь сидишь, старуха!
Не паперть, не кинут грош.
– Глуха я на оба уха.
Напрасно, милок, орёшь.
– Не видела, что ль, указа?
За это теперь Сибирь.
– Слепа я на оба глаза.
Не тычь мне свою папирь.
 
...Закат. Недождливый вечер.
Шатается праздный люд.
За каждым пригорком вече,
там воду и водку льют.
О самом пустячном деле
судачит всерьёз народ.
Сидит на печи Емеля,
а та через площадь прёт.
Глядят на замшелый камень
три грустных богатыря.
За далями, за веками
сменяет зарю заря.
За толщью дверей и ставень
степенная жизнь течёт,
но всех в дураках оставил
Иванушка-дурачок.
Стоит на углу разиня,
таращится на невест.
Россия? Ну, да, Россия. –
Нет сказочней в мире мест.
Как ниточка б ни вилась, но
совьётся – сама собой.
 
И время – оно не властно
над странной её судьбой.
 
РАССКАЗ ЗОЛУШКИ

Темно. Опустела площадь.
Брусчатка лежит у ног.
В сторонке стоит не лошадь,
а маленький Горбунок.
(Верхом на метле грошовой
сюда занесло меня,
и у старика Ершова
я выменяла коня.
Ушастый и неказистый
он трётся о коновязь.)
 
Вдруг мне сообщил транзистор,
что женится подлый князь.
Отмою и грим, и крем я,
морщины сотру со щёк.
Уже поджимает время,
идёт на минуты счёт.
Отброшу я все раздумья,
надежды минувших лет.
Не нищенка я – колдунья,
и Золушки больше нет.
 
Так важно не прозевать бы,
не сбиться теперь с пути.
Не будет у князя свадьбы,
лети, Горбунок, лети!
Пролезу в любые щели
на резвом моём коне.
Страна, где живут Кащеи,
добавила силы мне.
Тут сгустки вселенских качеств,
скопленья магнитных гнёзд...
 
А конь мой на Запад скачет,
касаясь ушами звёзд.

X
Фанфары и литавры,
и яркий фейерверк,
и НЛО летают,
сигая вниз и вверх,
резвятся скоморохи
и веселится чернь:
событие эпохи –
ВЫХОДИТЪ ЗАМУЖЪ ДЩЕРЬ!
И царь напьётся с князем,
навеки породнясь,
а мы "лэ-хаим!*" скажем,
и будет счастлив князь.
––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
* лэ-хаим! (евр.) – "за жизнь!", заздравный тост.

Литавры и фанфары,
торжественный бедлам,
завхозы и завгары
сегодня едут к нам,
плывут седые клубы
из выхлопных из труб,
завмаги и завклубы
спешат в дворцовый клуб.

Солдаты строем:
– Ать-два!
Фельдмаршал тощ и строг.
Какая будет свадьба!
Какое торжество!
Прибавил каждый в росте,
отточен стиль и слог.

И вот расселись гости,
и – пробки в потолок,
и шум, и гам, и пенье –
и ночь, и день, и ночь...

А князь, весь – нетерпенье! –
царевну тянет прочь,
а он её – в покои,
в подсвеченный альков
(влечение такое
у них, у мужиков),
сорвал с принцессы платье,
спешит под балдахин.
Не стану осуждать я:
князь был всегда таким.

В мешке не спрячешь шило
(как эта мысль стара!).
И все галдят:
– Свершилось!
И все кричат:
– Ура!
Из уголков из дальних,
из ближних уголков
стремятся гости к спальне –
в торжественный альков,
распахивают двери...
и мигом – немота.
...Никто глазам не верит:
невеста-то – не та!

Дух сплетни безобразен,
вползёт в любую щель:
В ПОСТЕЛИ РЯДОМ С КНЯЗЕМ
СОВСЕМ ДРУГАЯ ДЩЕРЬ!
– А где моя невеста? –
сей дщери князь орёт.
– Ищи такое место,
где море, волны, грот...

XI
РАЗДУМЬЯ ЗОЛУШКИ

Мечусь я, по свету рыщу,
туды б эту жизнь в качель!
А ты как живёшь, дружище,
Бессмертный ты мой Кащей?

Всё куришь в чертогах ладан
да ветошью кормишь моль?
Я думаю, мы поладим,
Кащей, давний кореш мой.

Всё тискаешь дур-офелий
да слушаешь вой в трубе?
Не бабой-Ягой, а феей
явлюсь я, Кащей, к тебе.

Давно не молюсь я Богу,
и жизнь для меня, что казнь:
пускается в путь-дорогу
мой прежде любимый князь.

Да будут подъёмы круты
на долгой его стезе!
Умоет он белы руки
в солёной своей слезе!

Поймёшь ты, со мной увидясь,
порядок и суть вещей.
Спешу я к тебе, мой витязь,
Бессмертный ты мой Кащей!

XII
Навестила Кащея фея.
Говорит:
– Поезжай-ка, Федя!
Хоть не близок он, тот конец,
оседлай рысака лихого.
Конь твой резв, хорошо подкован,
да и ты ещё молодец.

Отвечает Кащей на это:
– Благодарствую, Margareta.
Danke schоеn, thank & grand merci.
Доберусь и найду в пещере
гроб досрочно усопшей дщери,
ну, а ты её воскреси.

Поглядела лукаво фея,
говорит:
– Это что за феня!
Али ты, Кащей, импотент?
Не мужик ты?
Совсем того, брат?
Заложи хорошо за ворот –
всё исполнишь в один момент.

Приосанился старый воин,
сразу видно:
собой доволен.
Влез в кольчугу – всё виду для –
и отправился.
Вёрсты, вёрсты.
Дни считал от нуля и до ста,
и опять начинал с нуля.

Расстояние не помеха.
Он до края Земли доехал...
Вот вошёл в позабытый грот...
Гроб хрустальный...
В гробу принцесса...
Стар Кащей, не юнец-повеса,
а увидел – разинул рот.

На царевну уставясь в оба,
всё стоит и стоит у гроба,
только морщит да морщит лоб.
Он ласкает принцессу взглядом,
он мечтает быть с нею рядом –
даже лечь рядом с нею в гроб.

Вдруг он видит – смеётся фея:
– Ты под старость рехнулся, Федя?
Ты чего это онемел?
Иль тебя одолела дурость?
Что стоишь, головой понурясь,
и лицом побелел, как мел?

А бывало, в часы забавы
не стеснялся ты, Федя, бабы.
Похлебаешь, бывало, щей,
опрокинешь, бывало, водки
и – в объятья к своей красотке.
Что с тобою стряслось, Кащей?

Значит, так... –
и шепнула фразу.
Приосанился старец сразу,
вот придумал коварный план,
вот над лесом и по-над степью
лязгнул воин чугунной цепью –
и рассёк её пополам.

XIII
Итак, Россия родина Кащея,
в её судьбе и дух его, и след.
Здесь может гражданин в дерьме по шею
о родине петь пламенный куплет.

Но наш герой – он не был песнопевцем.
Исколесив пешком родную Русь,
он полюбил просторы, водку с перцем
и пышность форм застенчивых Марусь.

Он навсегда остался патриотом,
слыл другом и монархов, и ханыг.
Он быть бы мог увековечен Клодтом,
но в мир Кащей пришёл для дел иных.

Он травы изучал и заговоры,
столетьями умел не есть, не спать,
по своему желанью двигал горы
и реки направлял по руслам вспять.

Таков Кащей.
Мобилизован, призван,
помог стране расширить свой предел,
и, временно увлекшись коммунизмом,
он к догмам очень скоро охладел.

И, проходя простором богоданным,
сумел прожить он, сохраняя курс,
и на Магнитке, и под Магаданом,
и в танке, переброшенном под Курск.
–––––

Ах, сука-фея, дьявольское семя!
Он искривил в улыбке тонкий рот,
вскочил в седло и, вставив ногу в стремя,
помчался вдаль, где море, волны, грот...

О, Бог ты мой! Вы б не узнали старца.
Стремителен и юн не по годам,

"женюсь, – решил он, – получу полцарства
и безвозмездно родине отдам."

XIV
СПИТ
ЦАРЕВНА
И
ВО СНЕ
ВИДИТ ЗАЙЦА НА СОСНЕ,
ВИДИТ ВОЛКА НА БЕРЁЗЕ,
ВИДИТ ПЕРСИК НА МОРОЗЕ,
ВИДИТ ОЗЕРО,
ШАЛАШ,
КТО-ТО В НЁМ
ДО БОЛИ НАШ:
ПОСТОЯЛ НА ЧЕТВЕРЕНЬКАХ
ДА О ТРИ СТРУНЫ ПОТРЕНЬКАЛ,
ПОСЛЕ ВЛЕЗ НА БРОНЕВИК
И ПОШЁЛ ЧЕСАТЬ ЯЗЫК.
СТРАННО, ЧТО ЗА ИНТЕРЕСЫ
ПОЯВИЛИСЬ У ПРИНЦЕССЫ?
СНИТСЯ ЕЙ ТЕПЕРЬ ВСЕГДА
ВОТ ТАКАЯ ЕРУНДА!
ОЧЕВИДНО, ДАЖЕ В ГРОБ
ПРОСОЧИЛСЯ ЗЛОЙ МИКРОБ.
НЕ ПОРА ЛИ ВСТАТЬ ИЗ ГРОБА –
ПОЛЕЧИТЬСЯ ОТ МИКРОБА?
ТРИ-ДВА-РАЗ,
ТРИ-ДВА-РАЗ,
ПРИОТКРОЙ,
ЦАРЕВНА,
ГЛАЗ!
РАЗ-ДВА-ТРИ,
РАЗ-ДВА-ТРИ,
ВСТАНЬ И – ПОСМОТРИ!

XV
ОТ АВТОРА

Град Беэр-Шева – город Авраама.
Здесь пристрастился я к карандашу.
Ложусь я поздно, просыпаюсь рано:
пишу, рисую, думаю, дышу.

В свободный час
(от рифм и от картинок)
в конце зимы и раннею весной
я прихожу на бедуинский рынок
по четвергам –
в не-снег, в не-дождь, в не-зной.

Брожу – не продаю, не покупаю,
не приценяюсь, не сбиваю цен.
(Находит прихоть на меня такая,
порой бесцельность – это тоже цель.)
–––––––––

Бреду.
Сидит – не молодой, не старый,
без друга, без компании, один,
с баулом и ещё с какой-то тарой
седой и бородатый господин.

Одежда, перепачканная краской
(в пути малярил он за скудный цент),
а в речи, и в еврейской, и в арабской,
прислушавшись, отметил я акцент.

Распятие блеснуло в свете тусклом,
когда от ветра вздулась борода.
Прошёл я мимо, обронив на русском:
– О, князь, да как вас занесло сюда?

В по-русски изъяснявшемся семите
он уловил какой-то странный факт.
– Я автор. Я придумал вас, поймите,
хотя в дальнейшем я не виноват...

Он вдруг обмяк.
Он молча сел на камень,
и понял я, что князь лишился сил.
Натруженными грубыми руками
он голову седую обхватил.

– Вы автор? – он спросил, –
Бесчеловечен
ваш этот труд,
как дикий бред,
как жуть.
Я в каждой церкви зажигаю свечи
и в синагоги к Богу захожу.

Я не страшусь болезней или смерти,
пройдя леса и горы, реки вброд.
Я нищ. Но вы мне всё-таки ответьте,
где это место:
море, волны, грот?..

– Послушайте, я был ленивцем в детстве,
старался жить, не напрягая жил,
преуспевал в стихах и в лицедействе,
но плохо с географией дружил.

И потому, придумав всё сначала
и говоря от первого лица,
бессилен я.
А это б означало,
что наша сказка будет без конца.

Но выход есть,–
сказал ему и тут же
я князя в путь с собою пригласил.
Он встал, котомку затянул потуже
и сел со мной в свободное такси.

Петлял асфальт, цветы цвели в пустыне,
мой спутник молча всё смотрел вперёд –
туда, где за холмами небо стынет,
а где-то дальше – море, волны, грот...

Холмы, мелькая, проносились мимо,
как наважденье, как мечта, как сны.
Вот очертанья Иерусалима,
вот мы идём вдоль городской стены.

Уже мы рядом со Стеною Плача.
Спешу, безбожник, к Богу на поклон,
от спутника волнения не пряча,
и вижу, как преобразился он.

Опередив его на четверть шага,
шепчу, и он склоняется ко мне:
– Вот карандаш, возьмите, вот бумага.–
Пишите и оставьте меж камней.*
–––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––
* По поверью, содержание записки, оставленной между камнями Стены Плача – Западной стены Иерусалимского храма, иудейской религиозной святыни, – доходит до Бога.

Он подошёл и поклонился низко.
Он сделал всё, что только сделать мог:
меж двух камней оставлена записка...
– В дорогу, князь, и вам поможет Бог.

Идите, князь, не мешкайте.
И завтра
в другом краю вы встретите восход.
Вам ничего не приготовил автор,
но вы найдёте море, волны, грот.

Кащей в пещере.
Значит: либо-либо,
когда царевна встанет после сна.
Вы любите друг друга, князь.
И выбор
меж ним и вами сделает она.
 
13-25 ноября 1994 года.
Беэр-Шева, Израиль.