Книга

*



Ржавый осенний полдень
нахохлился на подоконнике
простуженной птицей,
и ветер
скребётся под дверью
бездомной собакой,
и лица прохожих,
как фрески
на сводах собора,
и сердце
бунтует под рёбрами,
просит участья,
и город
течёт между пальцев,
дождём
акварельно размытый,
и кажется,
всё повторится,
всё будет, как было,
всё будет, как надо,
и мы ещё столько успеем,
мы сможем,
мы…

…Ветер стучится в окно,
и прохожие ёжатся зябко,
и листья
                метёт по асфальту…





















*

Луна –
круглый, шершавый камень,
позабытый нерадивым точильщиком
где-то на задворках неба.
Я качаю ногой,
и луна начинает крутиться,
разбрызгивая искры звёзд.
Я ловлю их руками,
и они обжигают ладони.
Я смеюсь,
потому что это самый верный способ
не заплакать
и не потушить слезами
звёзды.
























*


Мы вяло переругиваемся,
перебрасываемся
словами колючими,
а собаки
смотрят на нас
так радостно, так доверчиво
и хвостами помахивают,
что, ей-богу, становится
стыдно.




































*


Мне тебя уже не дозваться
из детства.
Ты выросла
и теперь чужое имя повторяешь.
Выросла из своих платьев
и моих нравоучений,
из тетрадей в косую линейку
и слова «нельзя».
Уже не я дарю тебе плюшевых зайцев,
не я покупаю конфеты.
Я стою,
подперев подоконник,
и на пару с луной
наблюдаю,
как невыносимо медленно
ползут стрелки
по циферблату.



























*

И как оно так устроено,
сердце,
чтоб всё пережить?..
И всё помнить…

…Вот дочку провожаю
на дачу с детским садиком –
худенькая, бледная,
после кори,
вещички с меточками…
(На сердце зарубка.)

…А мамины руки
и тонкие плечики
в её вечер последний…
(И сердце в лепёшку.)

…А сына глаза,
когда провожал нас в дорогу,
и больше не свиделись…
(Сердце в лохмотья).

И всё же стучит,
телепается, глупое.
Железное что ли?..
Ему не положено
знать,
сколько жизни отмерено.









*


Милый мой,
ты оберегаешь меня
от всего на свете –
от взглядов прохожих,
от выходок наших детей,
от насущных проблем
и от мыслей тревожных.

Я ночью на небо смотрю,
заношу его молча
в тетрадь,
осторожно листаю страницы,
чтоб твой сон не нарушить.
А утром
ты будешь бесшумно
по комнате нашей ходить.
Ведь утром я сплю,
чтобы ночью твой сон охранять,
и в тетради писать,
как ты дышишь во сне,
отрешённо,
по-детски…




















*
Окно приоткрыто,
и я вижу,
как твои плечи,
склонённые
над письменным столом,
обтекают струйки света
с танцующими в них
золотыми пылинками.
Я стою, смотрю
и мне так хочется сказать тебе,
что…
Мне многое хочется сказать …
Но я закрываю рот ладонью.
Ты работаешь.
Тебе  не надо мешать.
Я смотрю,
как танцуют пылинки
на твоих плечах,
тихо прикрываю дверь,
ухожу в свою комнату
и сажусь за письменный стол.
Через некоторое время
я слышу,
как ты приоткрываешь дверь
и, постояв немного,
молча уходишь.

Я знаю,
тебе так хотелось сказать мне,
что…














*

…А в те времена,
когда мы
кипятили на чугунной конфорке
простой металлический чайник,
и я всё боялась
его проворонить –
он мог распаяться,
что в конечном итоге случалось…

А впрочем,
какое теперь мне до этого дело?
Зачем вспоминать
эти все табуретки,
фанерные полки,
метёлки, корыта?..

Забыто и точка.
Так нет,
всё неймётся,
всё тянет обратно,
туда,
где отчаянно пахло весною,
и солнце светило,
и радость плескалась,
и зеркало
было моим отраженьем,
а не растревоженной
сумрачной миной.




























*

И осенние взгляды мужчин,
и прохожий,
заточивший в авоську
бледно-жёлтую дыню-луну,
и старушка на лавочке
в белом платочке,
кожуру очищавшая
с яркого шарика
апельсина-луны,
и оранжевый глаз светофора,
неспешно,
строка за строкою
в мою лунную книгу
ложатся,
а я
отстранённо взираю,
как этот узор
обретает
свои очертанья.