Прекрасное и безобразное попытка примирения

Безобразное как таковое отсутствует в целостных предметах. Все, по чему может скользить взгляд, как по ровной поверхности, мы можем считать красивым. Но вот в момент нарушения целостности гладкой оболочки эстетическое соприкасается гносеологическим.Наружу выходит внутренняя форма (произведения, предмета, существа). Момент перехода не может не быть физиологичен и не может быть не безобразен. Этим свойством предметов и явлений  - превращаться из прекрасного в безобразное пользовались многие художники.Сначала за дело взялись реалисты. Они так подробно и аппетитно описывали реальность внешнюю, что вводили читателя в гипноз - но только затем, чтобы затем ошарашить, оглушить чем-то сильным, не соответствующим гладкости и красоте.
Глаз читателя скользит по поверхности, не замечая подвоха. Ослепленный внешней красотой-гадкостью-логичностью, он ловится, поскольку обнаруживает, вдруг и одновременно, логический тупик, обрыв, “безобразное”. В том, что внешний блеск не имеет ничего общего с божественным светом истины, доказал нам на примере злоключений собственных персонажей не один писатель-реалист.
Символисты были обеспокоены внутренней сутью вещей. Но им не приходило и в голову, что в искусство можно вносить элементы безобразного. Внутренняя форма раскрывается через прекрасное, через созерцание, и, если хотите, через транс, -тогда, когда мы  поворачиваем алмаз феи Бирлюны ("Синяя птица" Метерлинка) и входим за пределы видимого, в сферу настоящего, подлинного. Метерлинк был символистом и знал, что для того, чтобы видеть внутреннюю форму, не обязательно разрывать внешнюю оболочку. Особенно рьяно взялись вскрывать внешний обман экзистенциалисты. Общее — недоверие к явлению, к внешности, к наружному... Явление — не манифестация сущности, но маска, натянутая на сущность. Внешнее, наружное — обман, прикрывший чудовищное, отвратительное, но истинное. Стоит сорвать маску, как полезет гной, тошнота, в полной мере откроется мерзкая истина.

Вскрытие, которое сделал миру экзистенциализм, весьма физиологично как на текстуальном, так и на гносеологическом уровне. Можно  в упрек экзистенциалистам сказать, что тот, кто разрывает внешнее насильно, показывает свою неспособность видеть внутреннее без вскрытия, но делать этого не будем - видение в искусстве развивается так, как ему и следует развиваться.Ведь и произведения экзистенциального искусства можно любить.
Феномен искусства нашего времени - болезненная любовь к безобразному.

Рассмотрим это на примере эссе С. Мрожека “Мои возлюбленные Кривоножки”. Любовь к безобразному, согласно концепции произведения, не бесплодна: она порождает нечто чудовищное, существование чего не имеет смысла — этому чудовищу, т.е. сыну и посвящены письма главного героя. Любовь к безобразному сродни любви к красоте, но более доступна. Безобразное всегда под рукой. Овладение им легко и физиологично, тогда как красотой владеть невозможно без потери красоты (в этом герой убеждается каждый раз, глядя на изменения, которые происходят со временем с его бывшей одноклассницей — идеалом красоты, объектом их мальчишеских вожделений).
 Овладение красотой превращает ее в безобразие — и герой преисполнен гордости за собственную непричастность к гибели красоты. Не он, а кто-то другой совершил кощунство и перевоплотил идеал в  самку. Получилось нечто такое же безобразное, как и его излюбленные Кривоножки. Безобразное, как нарушение эстетической гладкости, ведет наш взгляд далее внешних форм, за пределы видимого поверхностным зрением. Мрожек переносит нас в плоскость художнических прозрений: он полюбил безобразное из любви к прекрасному, он увидел внутреннее благодаря пристальному созерцанию внешнего и проникновению сквозь него.
Это своеобразное примирение прекрасного с безобразным - итог развития искусства ушедшего тысячелетия.