Единственная

ЕДИНСТВЕННАЯ…

Это было давно: старый кок
В полинялом, захватанном тельнике,
Мне сказал: "Я отдать за нее бы мог
Все на свете - жратву ли, деньги ли…",

Кривя набок угрюмый корявый рот
И срывая тоску в утробный лающий смех.
Набухал на лбу желваками венозный пот.
Опадали бессильно, как драный кузнечный мех,

Щеки из желтой пергаментной кожи.
Словно вспомнив минувшую боль или злобу,
Отрывисто хряцал мясницкий нож и
Врубался наискось во вспоротую утробу

Полуразделанной коровьей туши.
Вырывая пальцами жирную нутряную слякоть,
Он сказал: "Эти звезды, наверное, чьи-нибудь души,
Не встретившие ЕЕ, а потому, не умеющие плакать".

Я заметил, что руки его трясутся…
Отражалось что-то в бычьем выкате глаза…
"Может быть, сотни раз ты успеешь заснуть и проснуться,
Но однажды захочешь ее увидеть и сразу

Это станет похожим на лезвие в печени,
На царапающую горло пустынную жажду,
Но, задирая подол визгливой костлявой женщины,
И случайно вглядевшись в небо, ты вспомнишь однажды,

Что успел постареть, и сделался слишком жирен и грешен
И уже не веришь, что она где-то есть"…
Помолчал и вытер ороговевшие клешни
О фартук, гнущийся, словно белая жесть.

Я хотел засмеяться и сделал бы так, наверное,
Только странным, обдирающим уши гулом,
Повторило его слова корабельное дерево,
И, развеяв стоялую вонь, качнуло

Потолочный фонарь. Я увидел, насколько жалок
Будет смех и насколько тускл будет завтрашний день
И средь стыков насквозь прокопченных балок
Поселилась навеки чья-то чернильная тень

И вгляделась мне в душу пристально, значит,
Вперив сзади безглазый лик будет всюду со мной
И, когда-нибудь стену собой испачкает,
Вздыбившись в рост за моей спиной.

Я узнал его имя, оно более звучно,
Чем хрипящие выкрики древних пророчеств,
В ее власти - даже одним присутствием мучить.
Имя этому - одиночество...

Была дрожь и полынная горечь во рту.
Ежась в робе от мокрого ветра и холода,
Я по шаткому трапу сошел в ближайшем порту,
Незнакомого мне туманного города.

Прошагав по булыжнику узких тоскливых улиц,
Оглянулся - и над поседевшим морем,
Под босыми ступня?ми матросов натужно гнулись
Трапы. В тот же вечер меня били трое,

А быть может и четверо, я не помню…
Было слишком темно и ноги скользили по зыбкой наледи…
Мордой в сточной канаве дышал я сопревшей вонью,
Мимо, клацая шаг, проходили не люди, а

Тени их. Бил мне в уши гулко
Топот ног и утёршись от жидкой глины
Через час я прижал в переулке
Хорошо одетого господина.

И в немой глухоте чужих огородов,
Под ехидным прищуром дубовых ставень,
Я разбил его ухоженный подбородок
Подвернувшимся под руку камнем.

Вырвал деньги из груды тряпья и бодро
Отпуская сальные шутки,
Я еще через час пил порто
С усталой пожилой проституткой,

Разложившей горячее тело открытое
По застиранной ломкой простыни
И в намасленной пакле волос, забыто
Торчал гребень с пучками ненужной проседи…

От вина внутри делалось только глухо.
У ее бессмысленных бельм я спрашивал,
Я шептал ей в напудренное потное ухо,
Что ищу ту, без которой пусто и страшно.

А она поглядела пронзительно и странно
И ответила неожиданно-строго:
"Знаешь, она была здесь… Совсем недавно…
Ты опоздал лишь на тридцать четыре года".

И тоскливый вой из сотни собачьих глоток
Оседал на стеклах, словно печная сажа,
Я ушел, на прощание сделав глоток
Из запотевшей бутыли. Она не заметила даже,

Она замерла, зажав руками лицо,
Испугавших своих слов и не зная, откуда они взялись.
А под моими шагами уже скрипело крыльцо.
И ветер терзал рваную оторопь листьев.

И тянулась дорога. Под тонкой коричневой пылью
Оседало время в струпья горчичного пота,
И глазницах распахнутых луж одичало плыли
Мятые листья. Я забыл, какое сейчас время года

На раскисших распадках, вершинах холмов облезлых -
Ветром вытертых голых лишаистых лысин.
Это и правда было схоже больше с болезнью,
Разъедающей душу, а не с поиском истины.

Отмечал я свое движение пятнами
Пепла тонкого, прахом кострища,
Волки звездные зрачки сужали и прятали,
Задыхаясь в утробе растоптанного голенища.

И сбиваясь с дороги в пучину осотного пуха
Иссохшимся лбом раздвигал я преграду трясинной жижи
И твердил заклинаньем, пугая болотных духов
"Сделав следуйщий шаг, стану я к ней немного ближе."

Мимо шли города. Вынимали опухшие ноги
Дворцовых колонн из сыпучего праха времени.
В воспаленные скулы ворот устремлялись, теснясь, дороги,
Чтоб покончить с собой, поднырнув под глухие стены и

Задохнувшись в булыжном мраке. Старцами
Мне казались деревья. И корчась плясками,
Надвигались на мир черепашьим кирпичным  панцирем
Города?, железными веками окон лязгая.

И потея гудроном, брели вслед моей печали,
Сплошь в больной чешуе черепицы, крышами
И высокие люди жали в ответ плечами:
"Извини, нас, Старик… О такой мы не слышали…"

И дрожала горячая степь. И навзрыд
Выло марево в ребрах курганов истошенно.
Словно в высохший бубен наотмашь - удары копыт
Пробивали насквозь стоялого неба крошево.

Чьи-то длинные тени, стеная в багровой тоске заката,
Уходили во тьму. Не заметные глазом издали,
Поднимались селенья и степь, отряхнувши полы? халата
Обрастала, как лишаем - кривобокими избами.

Я дошел до подножья бетонных гор,
Где, уткнувшись в туман, дотлевали, смешавшись с веснами,
Блики лета. Как будто нестройный хор
Скрежетали железные кроны сосен и

Здесь зима остудила мне кровь. Необутая
Незаметно подкравшись и слившись с осенью
Снежным тленом, спустившись с небес, укутала,
Как безумца, грызущего путы, мокрой, холодной простынью.

Видно дольше, чем жизнь одного, меж нами
Пролегло расстоянье… Она молчала…
Я так долго лежу тут, что врос в этот серый камень…
Вам придется все начинать сначала…