Расщепились

       ...Вдруг стало тихо, звуки испарились, всё замерло на мгновение, растянувшееся, правда, на целую вечность, но вечность тоже кончается - и напряжённая тишина, вспухнув до предела, взорвалась. Тоска полезла наружу через горло, стала душить, это опять была птица внутри, это она опять билась и просилась на волю. Между прочим, она уже несколько дней  не подавала голоса, видимо собирала силы для рывка, а теперь собрала, и довольно много: грусть была страшная, рвущая, плыла и обволакивала, трудно было дышать, боль в груди отупляла, поглощая остатки воли - всё, моя птица явно больше ни за что не хотела оставаться и активно вырывалась, ну ещё бы, я же была её тюрьмой, каждодневно уговаривающей и успокаивающей, обещающей что-то - но в конце концов что я могла ей дать, если она хотела свободы и ничего больше?  Конечно, на этот раз мы перегнули палку , увлёкшись теорией и напрочь забыв о практике - и теперь вон что происходило, а я ничего не могла поделать. Рядом совсем никого не было, напор был таким сильным, оглушительным, и защита слишком слабой, она была смята первым же рывком, а я ещё держалась какое-то время, но потом всё-таки сдалась. Медленно, осторожно, замирая от того, что сейчас произойдёт, я запустила пальцы в плоть своей грудной клетки - глубже - и раздвинула мышцы, прислушиваясь к новым ощущениям, удивляясь им, запоминая их все до единого: мягкий чмокающий звук разрывающихся тканей, острый головокружительный запах, исходящий от хлынувшей из  груди густой струи, и сама эта струя - чудовищная, как Ниагарский водопад, выносящая с собой настолько странные предметы, что зрение поначалу отказывалось их воспринимать. Там был будильник, какие-то дверцы от шкафов, несколько апельсинов, глиняный человечек с мечом, почему-то блеющая от страха живая овца, и ещё что-то, совсем уже дикое, жуткое... Всё это вываливалось судорожными толчками, утекало вниз, но я уже туда не смотрела - над струёй выдвинулась нечеловечья рука с чёрно-зелёной смрадной чешуёй вместо кожи и с острыми овальными ногтями на трёх толстых пальцах, сжатых в кулак. Я отогнула эти пальцы один за другим, и там, в кулаке, была она, моя птица. Она скользнула по мне равнодушным драгоценнейшим взглядом, чёрным и блестящим - в голове немедленно зашумело, всё вокруг пошатнулось и потихоньку поехало ко всем чертям, но это уже было абсолютно всё равно и заметилось только каким-то краешком. Важно было то, что птица на чешуйчатой ладони огляделась и совершенно обыденным движением расправила крылья, словно делала так по несколько раз в день - это было настолько страшно и безнадёжно, что я просто закрыла глаза.
 
         Мимолётное крыло  коснулось щеки.
      
        Когда набралось достаточно сил, чтобы открыть их обратно,  в воздухе стояла пыль от легко и бесшумно осевших стен - и уже не имело значения кто-когда их строил и почему, и зачем они столько времени стояли и не падали, а потом вдруг упали. Было неинтересно. Обнажилось безразличное, всегда одинаково высокое небо, а в нём - далёкий уже силуэт её, плавными кругами уходящей ввысь. Оставалось только смотреть ей вслед до рези в глазах, пока она не растворилась в синеве не хуже краски в растворителе, так что даже сам факт её существования в прошлом времени попадал под вопрос, а потом вяло направить внимание на непосредственно развивающуюся очередную проблему, вроде бы самую актуальную на данный момент. Точно определить степень актуальности не представлялось возможным - видимо, начисто атрофировалось ощущение серьёзности происходящего. Новая проблема была такова, что уровень тёмной жидкости поднимался и поднялся уже почти до колен, и вокруг плавали съёжившиеся, мёртвые вытекшие вещи. Трёхпалая рука беспокойно ворочалась, сжималась-разжималась, не хотела возвращаться внутрь без птицы, и рана не закрывалась, и водопад весело хлестал, вынося всё больше меня из меня, и, наверное, нужно было что-то делать. Однако рука одинаково отвергала всё, что ей предлагалось - трубку телефона, очки, какой-то склизлый ошмёток, выловленный из-под ног, продолжала искать что-то пальцами в воздухе, а вот случайно прикоснувшуюся к ней правую кисть чрезвычайно ловко ухватила за запястье и тут же вдвинулась внутрь, и рана затянулась мгновенно, утечка была остановлена, ура.
      Неизвестно как, но жизнь продолжается до сих пор. Чешуйчатая лапа ушла на глубину и больше меня не тревожит. Правой рукой можно иногда ощупывать своё прохладное спокойное сердце, поглаживать расслабленные мышцы, проникать пальцами в горло. Наверное, это вовсе не плохо и даже полезно, что она осталась там внутри - в некоторых ситуациях, например, на приёме у врача, приходится ритмично сжимать ею сердце, и оно начинает как бы работать, гонит по венам стёкшуюся вниз, застоявшуюся кровь, чтобы никто не догадался, что у меня в груди давно тихо.