Это произведение написал Заусаев Н.В.
Оно взято с сайта Литсовет.
Это произведение будет полезно знать Всем.
Поэтому я разместил его у себя.
Армейская история
Я открыл дверцу антресолей и заглянул в темное пыльное чрево. Сколько здесь
всего интересного! Иногда довольно полезно залезать в это скопище ненужного
хлама, с которым по каким-то причинам жалко расставаться (авось, пригодится).
Встречаешься с такими образчиками, о существовании которых уже давно позабыл. А
это что за папочка в коробке? Елы-палы! Это же моя рукопись! Точно. “АРМЕЙСКАЯ
ИСТОРИЯ”. Отпечатана на пишущей машинке в 1989 году. Я тогда из армии вернулся и
по горячим следам, чтобы не забыть. А был уверен - потерял.
Сажусь за кухонный стол. Закуриваю. Встреча с молодостью, как-никак.
Перелистываю пожелтевшие листы с расплывшимися буквами. Немного наивно. Язык
порой ребяческий. О! Эмоции перехлестывают с самого начала. Сейчас на подобные
дела я смотрю проще. Время лечит.
Оп! А этот момент я уже совсем позабыл. А ведь точно, было. В памяти встают
картины прошлого, вплоть до запахов и ощущений. Трогательно.
Дочитываю до конца. Что мне теперь с этим делать? Убрать назад, чтобы еще лет
через десять наткнуться вновь? А ведь его читали когда-то. Кому-то нравилось,
кому-то не очень, кто-то был шокирован. Но равнодушных не было. Ни один не
сказал, а на фиг это нужно.
А может попробовать его опубликовать сейчас? А для кого? Времена-то изменились.
И СССР больше нет. А что я знаю о нынешней Российской Армии? Конечно, наверняка
есть определенные изменения и новшества. Но... Но, почему-то я уверен, что по
большей части все осталось по-прежнему.
С одной стороны, кому это сейчас нужно? Слово “дедовщина” уже набила оскомину,
как “Сталин”, “застой”, “репрессии”. “Чечня” и та уже многим поднадоела. Да и
что есть эти старые армейские проблемы прошлого века по сравнению с войной, где
гибнут наши будущие мужики? Нет, отложу.
С другой же стороны... Включаю телевизор. Опять сбежали солдатики из части.
Ищут. Почему сбежали? Наверное, дедовщина. Всем все понятно. Задумываюсь. А что
собственно я узнал за прошедшее время о ней? Ровным счетом ничего. Есть такая
форма неуставных отношений. Из-за нее солдаты бегут из части или стреляются. Их
матери через Комитет борются с этим негативным явлением. Офицеры со здоровыми
будками на экране периодически осуждают эту самую дедовщину. А призывники по
всякому косят армию, чтобы остаться нормальными людьми, да еще и живыми. Причем
даже не столько боятся горячих точек, сколько обычных Вооруженных Сил.
За все время эта тема практически правдиво и не освещалась, если не считать
надоевших размытых фраз и редких робких намеков в ряде произведений наших
творческих деятелей литературы и кино. “Сто дней до приказа” Ю. Полякова,
какой-то фильм, который прошел в начале девяностых и резво был заброшен на
полки... Вот и все. Тот же “ДМБ” не в счет. Все довольно мило и смешно, но снято
с позиций людей моего возраста. И ситуации виденные, и шутки эти уже слышаны -
переслышаны. Снимали его мужики, когда прошли годы, все плохое ушло и осталось в
памяти только веселое и прикольное. Дедушки-сержанты вызывают даже некие
симпатии. И сейчас я уже также смотрю на армию, не видя в ней ничего особо
страшного. И рассказ про нее, родимую, написал бы только с иронией. Как мы
быстро все забываем...
И все-таки, я опубликую. Может кто-то прочитает. Хотя бы для успокоения моей
души - пусть будет.
Итак, уважаемый читатель, я предлагаю тебе свой вариант армейского произведения.
Хирургическое вмешательство с правками решил провести очень тонко и бережно. По
возможности оставлю все, как было, поскольку иначе получится совершенно другая,
возможно юмористическая, вещь.
Заранее предупреждаю, что вещь эта нестандартна для меня и моей писанины. И
прошу - не осуждать. Здесь будет мат. Много мата. Но так нужно. Мне, ярому
противнику грязной эстетики в литературе, придется с этим смириться. Можно было
бы тактично ставить многоточия. Но слишком много их получится. Колдобить будет.
А это тот самый случай, когда без мата все будет наигранно и неправдоподобно.
Так что заранее извините.
Многие отслужившие мужики могут с первых строчек хмыкнуть и пожать плечами. Мол.
фигня, что здесь, дескать, такого? Какие-то сопли, с жалкими попытками испугать
ранимые души. Но это мое. Это было со мной. Это моя правда. И охотно верю, что с
другими все было иначе.
Короче, хватить разводить демагогию. Кто решился узнать больше о наших
Вооруженных Силах - прошу...
АРМЕЙСКАЯ ИСТОРИЯ
Герои Гражданской, Отечественной, Афганистана...
Награжденные посмертно и прижизненно...
Но это повествование не о них,
а о тех, кто тоже совершил своего рода подвиг,
пройдя службу на благо Отечества в рядах ВС СССР,
о тех, кто смог выйти из этого живым и невредимым.
Они не получили наград, о них не говорят, хотя почти каждый заслужил почести.
Пусть эта повесть послужит правдивым напутствием тем,
кто скоро отправится за “славой” на попрание кадровыми вояками.
Она посвящается тем, кто, несмотря на все усилия со стороны
Министерства Обороны, остался человеком.
Спасибо родной армии за все!!! Ей и посвящается...
ПРОЛОГ
Они стояли, сбившись в кучу у вокзальной стены, и, как затравленные щенки,
озирались по сторонам. Люди проходили мимо, и каждый относился к этому стаду
по-своему: кто-то проходил молча, даже не обращая внимания, кто-то откровенно
пялился, женщины сочувственно вздыхали и качали головами. Находились дюжие
детины, которые вопили:”Духи, вешайтесь!” и с гоготом проплывали к выходу в
город. От таких слов юноши, образующие эту кучу, одетые в самое старое и
изношенное тряпье, вздрагивали и еще сильнее стискивали зубы, тоскливо взирая на
кусочек видневшегося в арочном проеме города. Некоторые пытались огрызаться на
задевавших их кретинов, но, встретившись со взглядом сопровождающего сержанта,
умолкали и лишь виновато улыбались. И даже несколько выделявшихся, хорохорящихся
еще в автобусе новобранцев, сейчас понуро глядели в асфальт.
Еще вчера каждый занимался своим делом, гулял, веселился. И вот сегодня все! С
тех пор, как их загрузили в автобус, парни поняли, что началась какая-то другая
жизнь. Прежняя осталась там, за стеклом, вместе со сдерживающими рыдания
матерями, еще бегущими рядом с автобусом за своими детьми. Время для этих
сопливых интеллигентов, безжалостно выдранных из своих институтов, остановилось
на два года. Они, как и прежде, будут чувствовать, видеть, дышать, слышать,
смеяться и страдать, но внутри иной цепкой оболочки, вне этого мира.
Среди призывников стоял и Женька Ветров, светловолосый, высокий парень, которому
едва стукнуло восемнадцать. И прямо ко дню рождения подарок. Гордись, Евгений!
Родина поручила тебе защищать свои просторы! Теперь он с другими собратьями по
несчастью торчит на вокзале и слушает злые окрики сержанта: ”Куда пошли,
зеленые?! Стоять, кому говорят!” Лейтенант из сопровождения отправился питаться
в привокзальный буфет, поэтому солдат с тремя лычками на погонах сейчас
верховодил над мальчишками в одиночестве. Не евшие с раннего утра парни
терпеливо ждали восьми часов вечера, чтобы сесть в поезд и уж там набить свои
животы, поскольку здесь питаться не полагалось.
Хуже всего томило незнание. Что? Куда? Где? Как? На все вопросы сержант с
эмблемой связиста лишь ухмылялся и загадочно басил: ”Военная тайна. Знать не
положено!” Даже станция назначения держалась в строгом секрете.
Наконец, вернулся сытый лейтенант, и скопище, перестроившись по четверо,
двинулось к составу. Их было девяносто человек. Девяносто студентов. Бывших
студентов. Вагон был один. Лейтенант с сержантом сразу выделили себе шесть
плацкартных мест, то есть, своего рода, целое купе. Новобранцев же распихали по
одиннадцать-двенадцать человек в закуток. Поскольку все не могли усесться, то
некоторые залезли на верхние полки. Женька занял вторую полку возле туалета, где
и забился с радостью.
Поезд дернулся, и платформа медленно стала уплывать вдаль. На какое-то время
вагон оживился, но, после того, как город скрылся из вида, всюду повисла тишина.
Лишь угрюмо стучали колеса.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
УЧЕБКА
1. МЫ ЕДЕМ, ЕДЕМ, ЕДЕМ
Женька смотрел в окно на мелькающие мимо деревья, думал о своей прожитой
небольшой жизни и уже мечтал о скором возвращении домой. В самом деле, чего там,
всего два года каких-то. Пролетят и оглянуться не успеешь. Он и мать свою так
успокаивал.
Из размышлений в реальность Женьку вернул зычно-наглый голос сержанта: -Ну,
сынки, содержимое ваших кульков к осмотру! Живенько вывернули все, вплоть до
карманов, и ни с места!
Солдат стал перетряхивать вещи. Поначалу ничего из шмоток, заботливо положенных
родными “на всякий случай”, его не привлекало. Наконец, у пятого по счету
досматриваемого из сумки выпала фляга. Сержант, усмехнувшись, отвинтил пробку и
понюхал содержимое: -Это что, сукин сын, спиртное с собой потащил? ! Как звать,
сволочь?
-Егоров Александр,-смущенно пробормотал долговязый парень в очках, очень
напоминающий Женьке кролика из мультфильма про Винни-Пуха. - Да и не я это
вовсе. Отец дал на дорогу. Я ему говорил, что нельзя, а он, видимо, все равно
втихаря засунул.
-Ну вот что,-зло бросил сержант. -Мне твой лепет недосуг про папочку слушать. Я
тебя пока, родной, пощажу...
-А чего щадить- то?-раздался голос из правого угла, принадлежавший невысокому
парнишке крепкого телосложения. -Мы присяги не принимали, что хотим, то и
делаем.
Сержант кашлянул и с угрозой процедил: -Сейчас и до тебя, умника, дойдем.
Затем он повернулся к Егорову и сообщил:-Эту дрянь я у тебя забираю, а чтоб
другим неповадно было...
И сержант ткнул кулаком в Сашкину грудь. Удар был набит и точен. Егоров захватал
воздух ртом и сел.
Сплюнув на пол, солдат подошел к защитнику прав:-Ну, чморина, вещи к осмотру!
С некоторым отвращением порывшись в кучке барахла, он вытащил перочинный ножик и
положил его в свой карман брюк.
-Оставь! Это память!-вскочил парень.
-Как звать тебя, дитя?-нагло улыбнулся сержант.
-Игорь.
-Ну, так вот, Игорек, холодное оружие и другие колюще-режущие предметы иметь не
положено.
Лениво покопавшись еще в нескольких сумках, сержант наконец-то ушел в свое купе.
Все притихли. Игорь сидел у окна и сжимал кулаки: -Не понимаете вы ничего! В
единстве наша сила! Сейчас все спустим с рук, потом сами пожалеем.
-Да ладно тебе к единению-то призывать,-впервые за поездку заговорил его сосед с
несколько утонченными женственными манерами лица.-Тут тебе не кино, и не газета
“Красная звезда”. Здесь каждый за себя стоит. А на ножик плюнь. Его уже не
вернешь. Давай лучше пять. Меня Борисом зовут.
-Нет, уж! Я сейчас к лейтенанту пойду!-резко встал Игорь.-Что это за беспредел?
-Стучать начинаешь?-остановил его сосед.-Если человеком хочешь быть, то самое
главное - не стучи никогда! Западло это.
-Да понятно все,-тихо пробормотал Игорь, сев на свое место.-Но ведь все равно,
не мешало бы лейтенанту сказать.
А лейтенант не заставил себя долго ждать. В расхристанном виде он пришел в их
закуток, пошатываясь и испуская мощное самогонное амбре.
-Ничего штука, мужики!-улыбнулась его красная самодовольная физиономия. -Чей
первачок?
-Мой,-еле слышно ответил Егоров.
-Ясно. Я вот чего пришел. Нужды есть какие?-болезненно морщась поинтересовался
офицер.
Все молчали, посматривая на стража Родины с бреэгливой усмешкой.
-Ну и ладно. Тогда, мужики, вот вам военные билеты и по рублю вместо пайка.
Завтра вечером в Тамбове будем.
Он встал и поплелся назад, держась за поручни.
-Значит, Тамбов. Ну что, закатим пир по этому случаю?-предложил Борис. -Давайте
у кого что есть на стол.
-А завтра чего жрать станешь?-спросил Игорь.
-Так купим на станции какой-нибудь!
Все вытряхнули свои запасы на столик и принялись усердно набивать наголодавшиеся
желудки, блистая при этом скудными познаниями о Тамбове.
Когда обсосали последнюю куриную косточку, то решили укладываться. Полок было
девять, включая верхние багажные. Человек в купе - одиннадцать. После долгих
споров постановили спать по двое на нижних.
-Мы педики, что ли?-возмутился Борис.
-А что ты предлагаешь?-влез в разговор Шурик.-Двоих на пол положить?
-Давайте на морского кинем, кому где спать,-предложил Игорь.
Женьке досталась третья боковая полка. С трудом он устроился наверху, подстелив
куртку для мягкости. „Из-за вагонной вентиляции лежать можно было только на
боку. Всю ночь парни, бродившие в тамбур или туалет, удивлялись, как Ветров не
падает вниз. Ну и хорошо, что будили. Женька аккуратно садился, разминал
затекший бок и переворачивался на другой.
Часа в четыре он полностью отключился. Снилось Женьке, будто не взяли его в
армию. Вот он опять среди своих друзей, девчонок. Сидит за столом довольный по
случаю чудесного возвращения. Мать пирожки готовит. Боевая подруга Ветрова
прижалась к нему и шепчет на ухо ласковые слова...
В шесть часов утра раздался эычный голос сержанта:-П-а-а-адьем! Привыкайте,
волки позорные!
Женька открыл глаза и поначалу ничего не понял. Куда все подевались из-за стола?
Кто это орет? И что за грязный пластик у него перед носом? Но вот он пришел в
себя и едва не завыл от тоски. Все только снилось!
А сопровождающий солдат ходил по вагону и сдергивал залежавшихся за ноги или
тыкал кулаком в бок. Все недоуменно чертыхались, но вставали.
Часов в двенадцать соизволил проснуться лейтенант. Он зевнул, помассировал
виски, окинул вагонный проход мутным взглядом и приказал сержанту навести
порядок.
С поддержкой грозными окриками каждое купе было подметено не без явного участия
новобранцев.
К моменту окончания уборочного процесса поезд надолго застрял у какого-то
вокзала.
-А жрать когда пойдем покупатъ?-понеслосъ со всех сторон.
-Выпускать вас строго-настрого запрещено,-пояснил лейтенант.-Вот сержант сейчас
в буфет на вокзале пойдет, так вы ему сдайте ваши пайковые рублики. Он и
принесет чего-нибудь.
В карман к гонцу щедро потекли мятые карбованцы.
Через полчаса состав тронулся. Запыхавшийся снабженец положил в каждый закуток
по пачке печенья и небольшой кулек конфет-леденцов.
-Цены ресторанные,-не моргнув глазом пояснил сержант.
Пришлось мужикам доставать из своих потаенных мест денежки, вшитые родными в
пиджаки или брюки на черный день. Но вагон шел последним. Дверь в соседний, по
распоряжению лейтенанта, оказалась наглухо закрыта. Поэтому из ресторана
разносчики не заходили. Единственные снабженцы-бабушки с фруктами и горячей
картошкой также не жаловали своим посещением, поскольку на остановках вагон
открывали только по требованию офицера.
Правда, на одной из станций Борису с Игорем через окно удалось выменять ведро
яблок на банку Кока-Колы и расплывшийся от жары кусок копченой колбасы, который
уже никто из своих съесть не решался. Так вот весело и доехали.
-Ничего,-успокаивал ребят Шурик. -Я вот книжки читал, телевизор смотрел. В армии
все по-другому будет. Как приедем, так это издевательство сразу же закончится.
Помяните мое слово.
Борис сидел молча и только тихо бормотал:-Помянем обязательно. Трави свои байки
дальше!
Ближе к вечеру за окнами проплыли буквы “Т-А-М-Б-О-В”. Приехали!
2. ЗДОРОВО, ДУХИ!
Ворота с огромными пятиконечными звездами, похожими на коровьи лепешки, загудели
и со скрипом разъехались в стороны. Усмехающийся дежурный по КПП нагло
рассматривал прибывших. Новобранцы озирались по сторонам и полушепотом обсуждали
стоявшие неподалеку постройки из темно-красного кирпича. Вся часть напоминала
казематы Брестской крепости до войны, и лишь посредине виднелись два современных
четырехэтажных здания.
-Дополнительный набор из студентов прибыл!-доложил лейтенант подошедшему майору,
передав дипломат с бумагами.
-В спортзал их,-распорядился тот.
Толпа повалила по центральной дорожке вдоль щитов со страшными однообразными
лицами советского воина в представлении местных иконописцев. На газоне с
вениками топтались несколько солдат.
-Из новеньких?-весело спросил один из них.
-Они самые,-почему-то с гордостью ответил сержант.
-Вешайтесь, душары!-крикнул младший сержант, сидевший рядом на скамеечке и
дымивший папироской.
-А куда мы хоть попали-то?-решился спросить Борис.
-На кудыкину гору, волчок. Учебка это, душара,-сплюнул небрежно курильщик, и все
сразу поняли - перед ними настоящий старослужащий Советской Армии.
В полутемном, пропахшем пылью спортзале новоприбывших вновь распотрошили, но
ничего недозволенного уже не нашли. Затем на середину вышел знакомый майор и,
сообщив, что Тамбовский учебный центр войск радиоэлектронной борьбы приветствует
новобранцев, зачитал кто куда распределяется. Женька попал вместе с Борисом,
Игорем и Шуриком в третью роту.
Покончив с распределением, всех, теперь уже поротно, стали уводить на склад за
обмундированием с последующей баней в программе.
Ветров топтался шестым по счету в здоровом полукольце у вещевого склада. Мозг
лихорадочно производил расчеты:”Вэять штаны на размер побольше или поменьше? А
может точь в точь? Ну а с сапогами как быть? Если малы будут, говорят плохо.
Велики - совсем ноги изуродуешь. А это ведь не на день, а на все два года.
Выдают-то один раз на весь срок службы. Да и не в магазине, не поменяешь потом”.
Все оказалось гораздо проще. Начальник склада вынес на руках кучу обмундирования
и приступил к раздаче в порядке очереди, абсолютно не интересуясь ни размерами,
ни ростом. Кто длинные штаны получит-урежет, а кто короткие - в сапогах не
видно. На заднице же, все одно, любые будут болтаться, словно уделался. И только
сапоги пытались выдавать по размерам. Правда, это доброе начинание быстро
закончилось. Когда Женька попросил 43-й, то получил в руки пару 42-го,
снабженную нецензурными комментариями о том, что нужный размер отсутствует и не
хер ноги такие отращивать.
Наконец, с горем пополам “базарный день” закончился. Строй потопал в баню.
-Слышь, мужики!-шипел Борис на ходу. -Если бабки есть, то в рот запихивайте.
Иначе, как пить дать, свистнут.
Бредущий рядом невысокий чернявый конвоир-сержант, приставленный к ним отныне в
роли наставника, слегка ткнул агитатора в бок и с ласковой улыбкой сказал:-Нам
ваших бумажек и даром не надо. Не боись, никто их не отымет.
Женька успокоился и больше не смел думать, что сержанты могут шманать по
карманам. Это же армия, а не тюрьма. Здесь все на честности. Свои ведь. Да и
сержант как-то внушал доверие. Не в пример сопроводителю в поезде.
Наспех помывшись в грязной настывшей бане, Ветров выскочил одеваться в новенькую
форму, которая вскоре опостылеет до невыносимости. Но сейчас это было ново и
необычно.
В предбаннике уже шли торги. Откуда-то понабежала куча старослужащих. Кто через
раскрытые окна, кто непосредственно в помещении убеждал того или иного новичка
отдать хорошие вещи. У отказывающихся отбирали силой, бормоча в оправдание: “На
*** теперь не нужно, а держится как за бабу свою”.
Сержант-наставник новичков подпирал дверной косяк и лениво следил, чтобы ни одна
вещь у новичка не пропала. А если пропадет, то не сносить растяпе головы. Каждый
новобранец при выходе на улицу обязан был выложить перед сержантом все свои
гражданские шмотки, вплоть до носков. Если комплект считался полным, то все
барахло кидалось на пол в одну общую кучу. Если же не хватало хотя бы носка, то
новичок получал порцию ударов от смотрителя в размере доукомплектации с
последующим занесением в черный список.
Благо привлекательных для дедушек шмоток оказалось очень мало. Тряпье разбирали
неохотно. Некоторым новоприбывшим чудом и хитростью все же удалось скрыть
исчезновение джинсов, кроссовок, курток. Но только единицам. Большая же часть
простаков получала за милую душу, причем основная часть вещей оказалась
украденной еще во время омновения. От этого становилось еще обиднее.
Мероприятие по охране личных вещей новобранцев проводилось с одной лишь целью. С
первых минут начальство хотело доказать новичкам, что никакой дедовщины в части
нет, что все старослужащие порядочные, и никому здесь от молодых ничего не надо.
Потом уже, когда новобранцы перемоются, облачатся в желтовато-зеленую робу и,
поднимая пыль непривычной обувкой, потопают в казарму, в баню налетит рой
сержантов, отпахавших поменьше дедушек. Как голодные псы они расхватают все
остальное. Сжигать будет почти нечего.
У кого вещи представляли некую ценность (не было у человека рваного ватника и
хлябающих ботинок), тем предложили сложить все в специальные мешки, написав на
них домашний адрес, чтобы потом эту посылочку почтальоны части отправили по
назначению. Некоторые так и сделали.
Через пару месяцев Женька случайно наткнется на эти мешочки в углу грязного
подвала и расскажет об этом вопиющем факте сержантам. Ошибка вьшла! Забыли
отправить! И оплошность быстро исправят. В хорошо замаскированной яме под
трубами отопления, где уже ни одна живая душа не сыщет, “гражданка” сержантов
пополнится обувью и одеждой.
Было уже около 11 часов вечера, когда наших героев завели на третий этаж одного
из современных зданий в помещение третьей роты. У дверей дневальные со шваброй
тоскливо наводили порядок. В качестве освещения лишь при входе одиноко мерцала
тусклая лампочка. Женька впервые вдохнул запах казармы - сладковатый шмон
половой мастики, перебиваемый вонью нагуталиненных сапог и грязных портянок.
Запах, который навсегда остается в памяти у любого прослужившего.
-Так, быстро в сортир и спать, только тихо,-прошептал сержант, показав на
свободные кровати, стоящие в одном закутке.
Ребята разделись до трусов и вверенных тапочек и на цыпочках пошли в отхожее
место.
-Ха, Гусь, какого ***, не спишь?!-удивился сержант, увидев невысокого
коренастого парня с седым чубом, восседающего в одних трусах на туалетной
батарее.
-Бессонница,-сплюнул на пол Гусь и зычно крикнул:-Дневальный! Убрал, ****ь,
живее!
В туалет вбежал солдат и, виновато улыбаясь, быстро вытер плевок.
-Вот что, Гриша,-зевая обратился Гусь к сержанту.-Построй-ка тут эту прибывшую
смену.
Всех новеньких выстроили в туалете. Не вставая, Гусь хриплым голосом повел свою
назидательную речь: -Я-дедушка Советской Армии! Мне, ****ь, волки, домой скоро!
Обращаться ко мне не иначе, как товарищ сержант. Фамилие мое-Гусев. Я, ****ь,
ваш второй учитель и наставник вместе с сержантом Федоровым. А вы, суки- волчки
тамбовские, или волки по-нашенски! Вот и познакомились. А сейчас поебали
отбиваться. Но помните, пидоры, когда опорожняться по-малому ходите, то конец
встряхивать надо, чтоб трусы чистые были. Понятно, суки?!
-Понятно,-раздалось несколько нестройных, тихих голосов.
-Не слышу, ****ь, ответа, товарищи солдаты,-с угрозой процедил Гусь.
-Понятно! ! !-ответили ему хором.
-То-то! А теперь на *** с глаз моих!-взор сержанта затуманился.
-Урод какой-то этот Гусев,-прошептал Шурик свесившемуся со второго яруса
Женьке.-Ерунду спорол и доволен. Интересно, все дедушки такие?
-А ну, спать, волки!-со всей силы пнул по ближайшей кровати подошедший
Федоров.-Здесь, ****ь, воины спят, которые службу тащили, когда вы еще на
гражданке баб трахали. Закрыли пасти и баиньки!
3. ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Гнусавый голос: “Ре-о-о-та, па-а-адъем!”-возвестил о приходе нового дня. Женька
открыл глаза и сел на кровати, ничего не понимая. Со всех коек, стоявших в два
яруса, буквально слетали коротко стриженые юнцы и спешно строились, на ходу
одевая штаны и сапоги . Выдержав осмотр сержантами, они также строем, голые по
пояс, выбегали в коридор.
Через пять минут в роте остались только новоприбывшие. Ленивой походкой к ним
подошел здоровый парень в расстегнутой гимнастерке с погонами старшего сержанта
и угрюмо промычал: -Кто, ****ь, такие?
-Новенькие, -робко ответил за всех Женька.
-Федоров, чего с этими ублюдками сказали делать? -спросил он у подбежавшего
сержанта.
-Сейчас они в туалет сбегают, а опосля я ими займусь,-ответил тот и обратился к
новичкам: -Живее коечки заправили, на очко и на улицу!
-А я уже заправил,-похвастался Женька, ожидая похвалы.
-Э, пидор! -рявкнул старший сержант и скинул матрац вместе с бельем на пол.-Это
ты у мамочки так заправлять будешь! А здесь тебе порядок соблюдать нужно! Чтоб
как все, ****ь, “кирпичиком” и отбить. Гриш, покажи этому недоумку!
Он пнул со всей силы Женьку и, виляя задом в ушитых до безобразия штанах, ушел в
туалет.
-Эх, бля, духи тупые,-вздохнул Федоров.-Смотрите, волки, как здесь заправляется
коечка. Показываю, на ***, один раз. Кто не усвоит - пеняйте на себя.
Шурик справился с непокорным одеялом первым и отправился в отхожее место. На
подоконнике в умывальной комнате восседал Гусь. Рядом дымил старший сержант.
Егоров прошел мимо них к туалетным кабинкам, но чьи-то сильные руки схватили его
за шиворот и с пинком вышвырнули в коридор.
-Ты, волк, мать твою! Запомни, ****ь! Когда в туалете или в умывальнике сидит
старший по званию, то нужно спрашивать разрешения войти!-прошипел старший
сержант.
-Это старший сержант Пахомов,-проскрипел Гусь.-Он здеся помощник старшины! Его,
*****, слушаться надо! Повтори, волк, снова все, как положено.
Шурик вновь зашел в умывальник и пролепетал:-Можно войти?
-Подойди ко мне,-ласково попросил Пахомов.
Егоров робко приблизился. Тут же мощный удар в грудь свалил его с ног.
-Можно в сапог поссать, можно Машку за ляжку, можно козу на воэу, а в армии
говорят “разрешите”. Повторить, солдат!
Шурик отряхнулся и подошел к двери снова:-Разрешите войти?
-Подойди сюда, урюк,-все также ласково поманил его старший сержант.
От удара по почкам у Егорова потемнело в глазах. Парень присел от дикой боли.
-Волчара! А где товарищ старший сержант? Совсем страх потерял?-сурово произнес
Пахомов.-Ты к кому обращаешься? К дереву, ****ь, что ли? Я, *****, что, зазря
эти лычки выстрадал?
Шурик поспешил исправить свою ошибку.
-Дай, Юрик, я с ним поговорю,-сказал Гусь и изо всей силы ударил ногой Егорова в
район печени.-Не понимает падла! Кто, на ***, честь отдавать будет?! Кто, ****ь,
сержантам знак внимания оказывать будет?
Шурик подобрал с пола упавшую во время удара с головы пилотку, и, нервно комкая
ее в одной руке, другой отдал честь, прохрипев злополучную фразу.
-Нет, я убью, на ***, эту чморину! С гавном на очке смешаю! К пустой голове,
*****, руку не прикладывают!-разозлился Гусь и точным ударом в живот отбросил
Шурика к стене.
-Да хватит с него,-смилостивился Юрик.-Убьешь ишшо, на ***, на первом дне
службы.
-У, паскуда!-пробормотал Гусев и, вцепившись рукой в лицо Егорову, вышвырнул его
в коридор.-Не разрешаю войти! И Юрик не разрешит! Ползи, на ***, к своим уебищам
и доложи, ****ь, как в сортир заходить нужно! Душара вонючая!
Благодаря Шурику больше подобных эксцессов не случалось. Лишь иногда
впоследствии, когда кто-либо уставший, как собака, забывал об этом, то получал
свою пилюлю или разбивал рот об кран, если пил в это время. Но последний вариант
наказания применялся крайне редко, поскольку в таком случае могли распухнуть
губы, оставив следы на лице. А вдруг все же пострадавший расколется? Кому нужны
разборки с офицерами? И хотя они все одно ничем не закончатся, но к чему лишняя
нервотрепка.
Поэтому все было рассчитано. Сержанты били точно, натренированно, больно и без
следов. Грудь, колени, почки, печень, плечи - вот основные части тела для
расправы. Наблюдавшие за казнью бойцы никогда не заступались за товарища,
совершенно позабыв о хваленой солдатской солидарности из армейских телепередач и
книг. Наоборот, зрители с интересом взирали на процесс, сдерживая внутри вздох
облегчения:”Слава богу! Пронесло! Не меня! А ему, может, и поделом!”
После оправки всех повели в столовую. Завтрак показался Женьке, впрочем, как и
любому новоприбывшему, омерзительным. Куски застывшего жирного сала с непонятной
обильной щетиной, каша из сырой недоваренной крупы, чай с непонятным
металлическим привкусом и растаявшие кружочки масла. К тому же вся столовая была
окутана паром и пропитана насквозь отвратительным запахом, похожим на вонь
отбросов.
-Хавайте, студенты,-великодушно разрешил Федоров и достал из кармана для себя
кусок копченой колбасы.-Можете все сожрать. Я сегодня завтракать не буду. Мою
пайку масла только оставьте.
-Нет, ну не псы же мы!-брезгливо отодвинул свою миску Борис, морщась от вида
вонючей серой каши.-Такое даже собака жрать не захочет.
-Жуй, зема!-весело проговорил проходящий мимо солдат.-Мы хуже собак. Сейчас не
хочешь, а время придет, это за деликатес считать будешь.
И он тысячу раз оказался прав. Спустя три дня отвращение к армейским блюдам
исчезло. А еще чуть позже уже с голодными, обезумевшими глазами набрасывались и
на ежевечернюю недоделанную рыбу с явным запашком. Претензии по качеству пищи не
принимались, поскольку официально дежурный по части офицер навел пробу. Слизнет,
да и то не всегда, пару ложек. Дрянь, конечно, но есть можно. Не подохнут
солдаты. На войне еще неизвестно чем питаться придется. И пишет дежурный в
столовой книге, что обед годен к употреблению. И закаляют солдаты склизкой
тухлой пищей свои желудки.
Сержанты предпочитали не притрагиваться к солдатской пище, за исключением масла,
съедобных кусков мяса (если таковые иногда попадались) и яиц, выдаваемых по
воскресеньям. А так их кормили посылки подчиненных, да продукты из чипка.
Произошел, правда, на памяти Женьки исключительный случай. Не оказалось у
Федорова ничего с собой. Сел он на свое законное место рядом с пищевыми бачками.
Ждет, когда ему дежурный по столу порцию отвалит. Сержант имел право брать себе
пищу в неограниченных количествах, причем первым среди всех сидящих за столом.
Захочет пять яиц- пожалуйста. Половину всего масла? Ради бога! Полбачка баланды
(пусть ее там не на двенадцать человек, а на четверых, как частенько случалось)?
Для любимого сержанта ничего не жалко!
Сидит, значит, Федоров. Ждет, нетерпеливо постукивая алюминиевой ложкой по
пустой миске. А раздатчик замешкался. Самый бескультурный человек начинает есть
с первого блюда. Даже в армии этой традиции придерживались. А тут стоят две
железные бадьи. В одной что-то плавает, и в другой вроде то же самое. Сержант
нервничает. Времени на прием пищи минут десять-пятнадцать отводится, а уж со
всеми построениями и молитвами за столом целых пять прошло. Наконец, с божьей
помощью смекнул раздатчик, что где воды поменьше, а макарон побольше, там
второе. А Федоров уже нос в котелок сует. Где, дескать, там моя хавка? Видит
какая-то дрянь, а что не поймет. Белая масса, слипшаяся в один комок. Сержант
хватает этот бачок и мчится к дежурному по столовой. Так, мол, и так. Что за
гадость приготовили и как ее называть прикажете? А тот бачок брезгливо потряс,
погонял содержимое по дну, и отвечает: “Что ты на мыло исходишь? Картошка, как
картошка”. Ну, тут Федорову совсем плохо стало, чуть не вырвало. И больше он на
подобные эксперименты не пускался. Всю еду с собой приносил.
Как бы там ни было, но в первое армейское утро новобранцы ничего не съели, кроме
масла и куска сахара.
После завтрака Федоров привел их в казарму и стал учить пришивать погоны. Женька
быстро освоил эту нехитрую премудрость, хотя, и исколол все пальцы до крови.
Весь день и вечер с перерывом на обед и ужин новобранцы пришивали петлички,
подшивали белые воротнички к вороту гимнастерки. Отрывали и вновь пришивали.
Часа три учились заправлять кровати. Воины, прибывшие на месяц раньше ребят,
появляясь в казарме, смотрели на “сачков” волчьими глазами, как на сволочей и
дезертиров.
Наступило время вечерней поверки. Все сто восемьдесят шесть человек, а именно
столько рядовых без своих боевых наставников числилось в роте, выстроились в
шеренгу по трое. У новичков ныли пальцы, отваливались ноги, сильно хотелось
спать. Они уже мечтали о том, что сейчас быстренько проверятся и лягут в свои
коечки. Но надежда юношей питает.
Вечерняя поверка являлась обязательным атрибутом каждой части. Цель ее -
выяснить не подался ли кто в бега и все ли еще живы. В учебке же данное
мероприятие обладало особым шармом.
Построенные солдаты стояли навытяжку, сверля глазами потолок. Сержанты бродили
между своими подчиненными и внимательно следили за каждым. Чуть пошевелился -
получи по почкам! А заместитель старшины медленно с выражением и прибаутками
читал фамилии повзводно.
-Пантелеев!
-Я!
-Головка от ***!.. Петров!
-Я!
-Конец из трусов!.. Погорельский!
-Я!
-В жопу ****ьский!.. Поседко!
-Я!
-У мамки в ****е табуретка!
К огорчению Пахомова боец из второго взвода оказался его однофамильцем, поэтому
на нем блеснуть остроумием не удавалось.
Каждый услышавший свою фамилию, орал “Я!” примерно так, будто будучи в положении
он напоролся на нож, причем горлом, и у него от испуга начались преждевременные
родовые схватки. Не дай бог, у кого-то не хватило мощности, и Пахомов не
расслышал. Все начиналось заново. А времечко, отведенное на сон, шло. В итоге
виновник получал по почкам, да еще позже огребал от своих сослуживцев.
Только в подобных случаях и проявлялось солдатское единение, к которому так
призывают по телевизору малохольные офицеры-курсистки и здоровые дедушки-бугаи с
отъевшимися ряхами. Да пусть сержант убьет солдата! Никто никогда не заступится.
Но стоило только из-за этого подонка-нарушителя сделать лишний шаг, лишнюю
секунду не отдохнуть, не говоря уж о другом - вот тут-то все, плечом к плечу,
поднимались, чтобы плюнуть в мерзавца-сослуживца.
Наконец, поверка закончена, объявления сделаны. Отбой! Это сладкое слово! Время,
когда солдату воздается за все мучения. Время, когда можно ненадолго забыться во
сне. Но для этого сначала нужно попробовать лечь.
Первым пропуском в скрипучую койку является аккуратная укладка обмундирования на
табуреты. Причем, укладывать вещи следует строго в обратном порядке. Утром при
подъеме одеваться положено за сорок пять секунд. И, чтобы не мешкать, теряя
драгоценные секунды, одежду удобно располагать именно в порядке обратном
сниманию. Но вот почему необходимо при этом все вещи идеально выравнивать, для
Женьки всегда оставалось загадкой. Сапоги с намотанными на них для просушки
портянками должны четко стоять по одной линии со всеми остальными. Бляха ремня,
лежащего в основании пирамиды, должна точно свешиваться с края табурета.
Сложенный китель требуется разгладить так, чтобы ни одной морщинки было не
видно. Штаны обязательно ширинкой к выходу. Не куда-нибудь, а именно чтобы
сложенные галифе смотрели своей зияющей трещиной на выход. В том же направлении
должна была светить звезда на завершающей все вещевое сооружение пилотке. Любая
небрежность в этом деле рассматривалась сержантами, как непоправимый удар по
боеспособности и престижу нашей армии.
Ко всему прочему раздевались тоже быстро.
“Нет”,-думал Женька, поспешно выпрыгивая из сапог и одновременно срывая с себя
китель.-”Ну ясно зачем одеваться за сорок пять секунд. Голым в бой не пойдешь.
Но раздеться за минуту? Ну где еще и в какой ситуации могут пригодиться такие
способности, кроме как на гражданке, когда срочно припекло переспать? Но в
армии-то баб не выдают!”
Вот уже пробежали по проходам оправщики отделения. Подравняли вещи. Солдаты в
трусах нервничают в напряжении возле своих лежбищ. Лечь, а точнее влететь в
койку, можно лишь по счету сержанта “Раз-два-три”. После этого все уже должны
лежать и не шевелиться, словно мертвецы в морге. Даже если заветное место на
втором ярусе, а в узком проходе между двумя кроватями еще трое застыли на
старте. Если кто-то не успел, то взвод встает, одевается и отбивается вновь. До
тех пор, пока все не уложатся в счет.
А после слова “Отбой”-мертвая тишина! Три раза под кем-то скрипнула кровать -
уже поднимается дружно рота дружно. И опять все по новой. Будто и не ложились.
Если же подобные просчеты повторяются за вечер не один-два раза, то случаются
более запоминающиеся наказания. Допустим, кто-то не успел на счет ”три”
запрыгнуть в койку. То ли сержант быстро считал, то ли виновник сам замешкался.
А потом кто-то неудачно улегся боком на железный остов кровати и, борясь с
невыносимым дискомфортом, разбудил только того и ждущие пружины. Виновный взвод
после повторной отбивки роты остается заниматься физкультурой. Или, например,
солдаты встают вокруг комнатного термометра и дуют с трех метров на него, пока
температура в казарме не поднимется градусов на пять.
Наконец, все закончилось. Угомонились.
-Волки! Пожелайте своим сержантам спокойной ночи!-скрипит Гусев.
-День прошел, спокойной ночи! Дембель стал на день короче!-уныло отвечает ему
хор из ста восьмидесяти шести кроватей.
-Вяло,-сплевывает Гусь.-Завтра, на ***, поупражняемся. Спокойной ночи, духи!
Постепенно казарму наполняют сонные звуки: храп, посвистывание, почмокивание.
Женьке не спится. Он с тоской смотрит в окно, где невдалеке горят огни в жилых
домах. Это близко, всего лишь за стеной части. Но в то же время так далеко. Да,
там живут обычные люди. У них свои дела, радости, печали... И Женька жил также
еще совсем недавно. Но теперь за той стеной другая жизнь, уже чуждая Ветрову.
Такая манящая и такая недоступная целых два года. Близок локоть, да не укусишь.
И главное за что? Никакого даже малейшего преступления он не совершал. А свобода
машет своими вожделенными крылами из-за колючей проволоки, украшающей забор
части. Женька не замечает, как глаза его слипаются, и он засыпает. Отбой!
4. ВМЕСТО ПРИМЕЧАНИЯ
Помимо нашего великого русского языка, существуют различные жаргоны. Например,
воровской. Не обошло это и армию. Кроме мата и спецтерминов существуют еще
особые понятия. Некоторые приведены здесь для расширения кругозора и для
большего понимания повествования. Итак:
-”дух”(“душара”)-только что призванный на службу;
-”молодой”(“боец”)-отслуживший полгода и пользующийся кое-какими правами.
Например, можно издеваться над “духами”;
-”черпак”-год службы позади;
-”дедушка”-еще полгода и домой;
-”дембель”-скоро будет дома;
-”службу тащить”-служить в рядах Советской Армии;
-”чипок”-солдатское кафе, буфет, магазин с продуктами;
-”хавка”(“жрачка”)-пища или то, что по мнению офицеров можно есть солдату;
-”подшива”-материал для подворотничка;
-”каптерка”-комната-хранилище обмундирования, снаряжения и прочей хозяйственной
утвари первой необходимости;
-”фотография”-сильный удар в грудь, чтобы пуговица от кителя непременно
отпечаталась на коже. Примерно то же, что и “грудь к осмотру”, с той лишь
разницей, что в последнем случае китель предварительно расстегивается, и удар
идет в обнаженную грудь без участия пуговицы;
-”парадка”-парадная форма одежды, включающая настоящие брюки, пиджак, фуражку и
ботинки с носками. Выдается после принятия присяги и используется при
увольнениях в город и патрулировании (в последнем случае используется белый
ремень), чтобы не позорить грязными мешкообразными гимнастерками Вооруженные
Силы в глазах праздношатающихся гражданских;
-”гражданка”-двойной смысл:
1. Все, что находится за стенами части.
2. Гражданская одежда;
-”мандавошка”-маленькая железная мушка с обозначением рода войск в петлицах;
-”увал”-увольнение;
-”самоход”-увольнение исключительно по собственному желанию солдата на свой
страх и риск. Карается уже по желанию офицеров: от пидорашения очек до губы.
-”губа” - невеселое место, куда отправляются проштрафившиеся по разным причинам
солдаты на небольшой срок. Действуют исключительно тюремные законы. После
нескольких дней на губе любая часть с дедовщиной кажется раем.
-”очко”-дырка в туалете;
-”тумбочка”-двойной смысл:
1. Место у входных в роту дверей, где мается дневальный.
2. Тумбочка у кровати, где хранятся не лишние вещи;
-”отбить кровать”-довести одеяло до такого состояния, чтобы оно напоминало по
форме кирпич. Для придания дополнительной брусковости используется стенка от
разборного ящика в тумбочке;
-”чмо”-пренебрежительное ругательство (самое обидное) сродни “петуху” или
“машке” на зоне;
-”зачморить”-довести человека до такого состояния или до таких низменных
инстинктов,чтобы его можно было с брезгливостью назвать “Чмо!”
-”шакал”-офицер (в учебках еще и сержант);
-”зема (“земеля”)-земляк, но так обращаются к любому незнакомому солдату;
-”теща”-здоровая чугунная железка в форме швабры для натирания полов мастикой;
-”шуршать”-качественно и быстро работать. Применительно для первого года службы,
где труд делает из человека обезьяну. На втором году уже не “шуршат”, но
обратный процесс обычно не происходит;
-”пидорасить”-что-либо чистить, мыть или натирать до блеска;
-”пидораска”-шерстяная тряпочка для натирания бляхи. Самая ценная - из старой
шинели;
-”давить на массу”- спать;
и так далее.....
5. ТУАЛЕТНЫЕ ПРОБЛЕМЫ ИЛИ СЕРЖАНТЫ ВЕСЕЛЯТСЯ
Шли минуты, часы, и вот новобранцы отсидели в части неделю. На удивление, никто
их не трогал. Сержанты даже возились с ними и особой физической силы не
прикладывали, а “боевые друзья” по роте не пытались вступать в какие-либо
контакты до сих пор. Думать почему-то уже не хотелось, веселиться тоже. Хотелось
лишь есть и спать. Нельзя сказать что новичков уж так сильно утруждали. Но
постоянные недосыпания, грубые, как на скотину, окрики, именуемые в Уставе
приказаниями, плохая пища - давали о себе знать.
Дни тянулись долго. За это короткое время все уже успело надоесть: с утра
зарядка под бравурные звуки оркестра (это зрелище скорее попахивало
издевательством над военнопленными в фашистском концлагере, нежели
оздоровлением, особенно когда весельчаки разучили “Ах мой милый Августин”),
затем заправка кроватей, “танцы” на плацу, а потом занятия до вечера с перерывом
на обед. Вечера все ждали как манны небесной. В 20-00 начиналось так называемое
личное время отдыха, когда солдат за час был обязан помыться, подшиться,
побриться, почиститься... Да, если успеет, то мог отдохнуть и письмо домой
написать. Но главное событие этого часа - наконец можно сходить в туалет!
Время с 20-00 до 21-00 являлось своего рода часом наибольшей загрузки очек. Сто
восемьдесят шесть человек на восемь дырок, и все сто восемьдесят шесть желают
разгрузиться за час. В столь неуемном желании именно в данное время были повинны
исключительно законы части.
Даже в таком пикантном личном вопросе диктовались условия дисциплины. В туалет
разрешалось ходить только три раза в день. И то по малой нужде. По большому делу
бдительные дневальные, постоянно вылизывающие в течение дежурства туалет, кроме
как в личное время не допускали.
Первый раз запуск в туалет происходил утром перед зарядкой. Тридцать человек
загонялись на одну минуту. Большая часть не успевала даже расстегнуть ширинку в
орущей толчее, а уже влетала новая партия из тридцати других счастливчиков.
В следующий раз справлять естественные надобности разрешалось лишь перед обедом.
Исключения составляли пятиминутные перерывы во время занятий. Правда, на
половине из них “ученики” просиживали в душном классе за какую-либо провинность.
На второй же половине нужно было еще отстоять очередь, чтобы попить воды в
туалете из грязного липкого крана, поскольку официально пить разрешалось также
три раза в день (утром и вечером - три четвертых кружки чая, а в обед - одна
четверть кружки компота). Пить из-под крана в казарме успевали редко: то времени
нет, то сержанты не пускают.
Радость приносили фляги, которые имелись у каждого на ремне, как часть
снаряжения. Но воду в них носить почему-то категорически запрещалось, и
заполняли их подпольно. Все равно, что алкоголик со спиртом на лечении. Только
обнаружившие воду сержанты еще и били носителя. А к концу лета начальство без
объяснений вообще приказало сдать фляги в каптерку.
Оставалось уповать на пару фонтанчиков на территории, если удастся пройти мимо и
незаметно отстать от строя.
Исходя из вышеописанных водных проблем, приходилось постоянно делать серьезный
выбор: опорожниться или утолить жажду в 35 градусов жары.
Второй раз в туалет официально разрешалось сходить перед обедом. Но опять же, в
роту приводили примерно за две минуты до построения на обед, чтобы в толчее
помыть руки. А главное - за это время нужно успеть почистить сапоги. Если кто-то
выходил на построение с неначищенными до блеска кирзачами, то тут же в строю
получал по почкам за неряшество. Так что на туалеты перед обедом времени не
хватало.
И, наконец, третья возможность предоставлялась вечером. Правда, потом она
частенько пропадала из-за дополнительных занятий с сержантами в личное время.
Потому оставался последний вариант - подпольные посещения по ночам. По нужде
полулегально разрешалось сбегать с часу ночи до пяти утра. Многие просыпались.
Но случалось, что уставший солдат, забывшись в мертвецком сне, заливал свое
ложе. Тогда главным на утро было спрятать следы ночного конфуза, чтобы не стать
посмешищем или того хуже чмошником.
Женька как-то раз сутки в туалете не был ни под каким предлогом. И вытерпел!
Награды за этот подвиг он, конечно, не получил, ведь ничего особенного в этом
нет. С такой хавки и питья особо не разбегаешься, можно и больше потерпеть.
Ветров тогда с тоской понял, что он хуже распоследней собаки, которую два раза в
день гулять выводят.
Женька проснулся оттого, что ему нестерпимо приспичило в туалет. Он слез с
верхнего яруса и направился в нужное место. На полпути его путешествие прервал
чей-то шепот:”Куда?! Тут очередь! Не пускают еще. Пять минут осталось”.
Женька оказался четвертым и нетерпеливо стал ждать своего звездного часа.
Пускали по одному на так называемое дежурное очко, поэтому весь процесс протекал
медленно.
В этот раз дежурный по роте сержант Тимофеев совсем обнаглел. За вход он
требовал плату. Своего рода бизнес организовал. Движение очереди замедлилось еще
в два раза.
Через двадцать минут Женька уже пулей влетел в туалет.
-Товарищ сержант, разрешите войти?-протараторил он скороговоркой.
-Стоять, волчок! Ты билет купил?-с издевкой проговорил Тимофеев.
-То есть, товарищ сержант? Какой билет? Где? Да и нет у меня ни копейки,-жалобно
проныл Ветров, переминаясь с ноги на ногу.
-***во,-покачал головой сержант.-Придется отработать. Найди пасту “гойя” и
отпидорась один краник.
-Что, сейчас?!
-А чему ты, ****ь, удивляешься? Приказ командира - для воина закон. За вход ведь
везде платят. Посмотри, дневальные уже устали, на ногах не стоят. А ты, ****ь,
выспался. Со свежими силами им и поможешь.
Два хлопчика из четвертого взвода с огромными бритыми шайбами на плечах
одобрительно заржали.
Рассуждать было бесполезно, да и опасно. Женька добежал до своей формы, вытащил
из кармана кусочек пасты и вернулся обратно.
В туалет хотелось нестерпимо. Казалось, лопнет мочевой пузырь. Как хотелось все
бросить и сделать несколько шагов до очка. Но в дверях стоял ухмыляющийся
сержант и почесывал кулак о ладонь. Очень Женьке хотелось плюнуть ему в сытую
наглую рожу! Но даже Устав стоял в данной ситуации на стороне власти, не говоря
уже о семнадцати сержантах, мирно спящих в эту минуту, но готовых прийти на
помощь товарищу по первому зову.
Наконец, Женька отдраил кран до блеска и великодушно получил допуск к очку.
При выходе ему еще и вынесли благодарность в виде удара по почкам с
назидательным текстом:-Запомни, душара, раз и навсегда! За все, ****ь, платить
нужно!
Спать уже не хотелось, и Ветров лежал с открытыми глазами, размышляя о своей
невеселой участи и о том, почему так устроена вся эта скотская армейская жизнь.
Нет, что Родине нужно бездумное беспрекословное пушечное мясо - понятно. В
мозгах думающего всегда может что-то переклинить. Последствия же такого
замыкания, да еще во время войны плачевны и даже не обратимы. Поэтому с первых
минут здесь создаются все условия, чтобы затоптать в человеке личность, отбить
всяческую охоту мыслить и удивляться чему-либо. Только вперед! Только прожить
эти два года! Офицеры - не кто иные, как слуги государства, и всячески стараются
изгнать вольнодумство из молодых голов. Это тоже ясно как дважды два. И то, что
для выбивания всяческой дури и всего человеческого лучше “дедовщины” ничего не
придумаешь - беспорно. Но вот причин такой озлобленности сержантов Женька до
конца осмыслить не мог.
Ну прошли они когда-то по пути новобранцев, были и у них, как пить дать, свои
наставники. И не раз они тоже сжимали кулаки, мечтая уничтожить обидчика. Но что
теперь, мстят? Они же люди, мужики. Как же можно совершать то, из-за чего ты еще
год назад мучительно страдал, не принимая ни душой, ни разумом? А теперь
делишься сполна всем пережитым с идущим по твоим стопам? Но кто-то же должен
взвалить на себя этот крест, прекратив принцип “получил - передай другому”.
Иначе эта страшная эстафета никогда не закончится. В тот момент Ветров уверовал,
что ни он, ни его боевые друзья никогда не поднимут руку на отслуживших меньше.
Они станут той мессией, которые остановят это зловоние хотя бы в пределах своей
части...
Женька не знал, сколько прошло времени. Было тихо, лишь раздавались всхрапывания
спящих и шуршание “тещи”.
Вот проснулся Гусь, вытащил сигарету из тумбочки и пощелкал тапочками в туалет.
Вскоре он вернулся вместе с Тимофеевым. Разбудив Пахомова, они завели разговор.
-Скучно, ****ь, Юрик, живем,-протянул Гусь.
-Да уж, ****ь. Развлечениями не балуют,-поддержал, зевая, Пахомов.-А ты какого
*** меня разбудил-то? Чтоб, ****ь, сказать об этом? Я же и по ****у могу
съездить. Вот и развлечение сразу появится.
-Да ты, ****ы в рот, не ****и. Послушай лучше. Тимофей тут феню новую придумал.
И Гусь начал кратко пересказывать план.
Вообще сержанты любили развлекаться по ночам. Творческая мысль в этом плане
работала постоянно. Вершиной искусства стал знаменитый “дембельский поезд”.
Подобное времяпровождение существовало практически в любой армейской части.
Отличалось лишь постановкой и масштабностью.
Сержант или дедушка безжизненно лежал на кровати. Два духа стояли у изголовья и
трясли койку вправо-влево, создавая эффект движения вагона. На верхнем ярусе
сидел еще один солдат и имитировал стук колес с шипением паровоза. Вокруг койки
с табуретками, фонариками и цветами в горшках бегало несколько духов, изображая
километровые столбы, фонари и деревья соответственно. Периодически дедушка
вздыхал и произносил:-Проводник, сколько проехали?
-Еще только восемьдесят километров,-отвечал еще один участник, сидящий на
табуретке чуть поодаль и считающий количество кругов, совершенных “видом за
окном”.
-Ой, бля! Медленно-то как!-всхрюкивал “пассажир”.-Так я совсем, до дембеля не
доеду.
И все действо убыстрялось.
Но помимо классических вещей находящиеся в вечном поиске сержанты постоянно
вносили в развлечения что-то новое, модернистское. Судя по довольной физиономии
Гусева, его с Тимофеевым план как раз относился к разряду таких новшеств.
-Идет! Буди, на ***, трех духов из первого взвода, которые покрепче,-выслушав
идею, решительно всунул ноги в тапочки Юрик.
С Женькиной койки хорошо просматривалась вся территория роты. Вшестером
развлекающиеся стали осторожно снимать с кроватей спящих и сооружать из них
скульптурную группу возле входных дверей. Кого укладывали на пол, кем подпирали
стены. Бедные солдаты устали настолько, что даже не просыпались.
Наконец, у архитекторов получилось подобие фонтана “Дружба народов” на ВДНХ.
Однако, этого им показалось мало. Аккуратно подняв двухярусную кровать со
спящими солдатами, они перетащили ее в туалет и поставили рядом с очками. Затем,
довольные своей работой, разбежались по лежбищам и, давясь со смеху, стали
ждать.
Буквально через пару минут на проверку зашел дежурный по части капитан Солодов.
Несколько минут он стоял у дверей, вытаращив глаза, и рассматривал творение.
Тимофеев застыл на месте подобно капитану, поскольку по его расчетам сегодня
дежурил старшина роты лейтенант Хряпов. Уж он бы повеселился от души. Но такой
неожиданный оборот менял все планы к чертовой матери. Похоже, дембель удалялся
от сержанта.
-Что это такое?!-проорал наконец капитан.
От крика “скульптурные элементы” проснулись и попадали на пол. Быстро вскочив,
они сжались в кучку и молча, ничего не понимая, захлопали глазами.
-Так,-прошипел Солодов и вошел в умывальник.
Его взору предстала покоящаяся в туалете кровать о двух этажах.
-Вста-а-а-ть!-взвизгнул истерически капитан.
Напуганные громким визгом солдаты по привычке прыгнули с коек вниз. Верхний
точно угодил ногой в очко (чудом не сломал), а нижний, резво вскочив, разбил
себе лоб о дверцу кабинки.
Солодов построил всех жертв шутки, с минуту насупившись походил вдоль бедняг, а
затем сурово сказал:-Сейчас, суки, вы по****уете работать и будете ***чить все
очки до тех пор, пока они не заблестят, как у кота яйца. А завтра вы доложите о
вашем проступке старшине. Проверю, ****ь, лично! Будете, *****, знать, как
крепко спать.
Затем он резко обернулся к дежурному сержанту и посмотрел на него в упор:-Это и
вас касается, товарищ сержант. Как, ****ь, фамилия?
-Сержант Тимофеев!-вытянулся в струнку дежурный по роте.
-С вами, сержант Тимофеев, будет завтра, ****ь, разговор особый!
И он быстро вышел из роты, хлопнув дверью.
-Ну, чего, душары, встали? Хули вылупились?-заорал исступленно Тимофеев.-Сейчас,
*****, языком очки лизать начнете! Погань, падлы! Живо, на ***, зашуршали!
И он, не скупясь, начал отвешивать пинки всем солдатам.
-Ну эти-то волчки стучать не побегут, они уже выдрессированы,-появился в дверях
Юрик.—А вот Солод накапает за милую душу. Он у нас, сука, правильный. Против
любого нарушения порядка борется, ****ь. Борец, *****, в жопе конец. Ну да ты не
дрейфь, Тимофей! Не ссы в компот! Старшина-мужик ****атый. Шутки любит. Если
что, ****ь, мы в обиду не дадим.
6. С БАЛА НА РАСПЛАТУ
Шутники не ошиблись. Солодов действительно на следующий день настучал старшине,
и Тимофеева вызвали на покаяние. О чем они говорили, Женька мог лишь
догадываться, хотя мог ли? По виду сержанта, вышедшего от старшины Хряпова, было
видно, что ничего особенного не произошло.
А разговор носил примерно такой характер:
-Ну что, Тимофеев? Жалобы на тебя поступают! Что ночью-то, ****ь, было?
-Да, вот то-то и то-то.
-Ух, мать твою так. А вообще ничего, весело!
-Ну так. Скучно же, товарищ лейтенант.
-М-да, с развлечениями, ****ь, у нас ***васто. Ну, хуй с ним. Иди и больше так,
*****, не делай. А я все улажу и обдумаю как, ****ь, повеселить вас.
И вот довольный Тимофеев вышел из кабинета, дал для острастки в грудину двум
подвернувшимся солдатам и шваркнулся спать. А старшина в это время думал своими
застоявшимися мозгами, и придумал.
После обеда он построил всю роту на плацу и громогласно заявил:-***во у нас в
роте с дисциплиной, товарищи солдаты! И это уже, ****ь, неоднократно подмечалось
мной и другими офицерами. Скоро, на ***, придут молодые лейтенанты и возьмутся,
*****, за вас. А пока придется поднимать дисциплину самим. Начнем прямо, ****ь,
сегодня! Вместо вечернего отдыха мы, на ***, сделаем протряску. Небольшую,
покаместь, километров на шесть. А в воскресенье, ****ь, устроим соревнование.
Между взводами.
Рота недовольно загудела. Никому, а уж тем паче сержантам бегать не хотелось.
-Отставить разговорчики!-цыкнул старшина.-***плеты вонючие!
-За что бегать-то?-уныло спросил Пахомов.
-А для профилактики. Пробегусь, ****ь, с вами персонально.
Пришел вечер. Лейтенант появился в спортивном костюме и кроссовках. У остальных
ничего кроме трусов, штанов и сапог не было.
Хряпов бежал дистанцию легко и непринужденно. 3а ним пыхтело большинство. В
хвосте передвигали ногами отстающие, подгоняемые пинками озлобленных сержантов.
6 км вокруг озер были прозваны “озерами смерти”. Туда гоняли по поводу и без
повода. Малейшая провинность, и ты уже участник забега.
-А с завтрашнего дня, ****ь, за****яшим экранчик соревнования за чистоту во
взводных кубриках,-сказал старшина на прощание.
-Поняли, ублюдки?-спросил каждый сержант у своего взвода.-Чтобы, на ***, чисто
было! Не то...
Но идея с экранчиком заглохла как-то до понедельника, поскольку Хряпов ни в
пятницу, ни в субботу не появился. Отгуливал. Лишь в воскресенье перед
соревнованиями он отдал приказ вывесить с понедельника злополучный экран.
Официальные армейские развлечения являлись всенародным бедствием для солдат.
Создавалось впечатление, что их выдумывали недалекие люди с бараньими головами.
Делалось это либо от незнания их последствий, либо умышленно для поднятия
дисциплины путем неуставщины. Исключение составляли только военные фильмы, где в
темноте зала удавалось скинуть сапоги и часок вздремнуть под мерное стрекотание
киноаппарата. А остальные соревнования, конкурсы...
Победителям было хорошо. Они пили призовой лимонад (четыре бутылки на тридцать
человек) и ели один призовой торт на всех. А проигравших судьба не жаловала. За
поражение приходилось дорого платить.
Даже столь веселое занятие, как перетягивание каната, в армии никогда добром не
заканчивалось, поскольку ни в одном военном состязании дружба не побеждает.
Каждый солдат, тянущий канат в свою сторону знает, что неподалеку сидит его
сержант, который больше всего в жизни любит кушать чужие призы. Сидит он,
постукивая прутиком по колену, веселится вместе со всеми, болеет за своих орлов.
А в голове торт вырисовывается. Естественно, что у кого желание накормить своего
сержанта больше, тот и побеждает.
И бегут, прыгают, подтягиваются солдаты изо всех сил, чтобы товарищ сержант
попил лимонадика на халявку. Но пока о победе мечтают, делая порой невероятные
рекорды, уже кто-то обогнал.
В итоге проигравший взвод, очерняет свою честь, оставляя гуру с пустым желудком.
Остаток дня проходит в бурных спорах: кто виноват в поражении. Каждый воин корит
в душе себя, искренне понимая, что их взвод явно не хуже, а то и лучше других.
А вечером, когда обломанный сержант, огрызнувшись на очередную насмешку со
стороны победителей, доходит до бешенства, тут-то и начинается расплата.
-Ну что, волки? Проиграли, суки?-ходил вдоль построенного взвода сержант
Федоров.
Воины угрюмо молчали. Женька, как и другие, уже догадался к чему все идет.
-Так,-поставил точку наставник.-Раз вы, ****ь, такие неблагодарные свиньи,
будем, на ***, исправляться. А то ведь, ****ь, по-русски ни хуя не понимаете!
Хорошего к вам, ублюдкам, отношения не улавливаете! С вами, ****ь, возишься, как
последний мудоеб, душу можно сказать в вас вкладываешь! А вы мне даже, ****ь,
лимонада не выиграли! Воздух! Вспышка слева!!!
Все попадали на животы, как побитые собаки, с мольбой смотря в глаза своему
хозяину.
-Встать, уебища!!!
Взвод быстро поднялся.
—Вспышка справа!!!.. Слева!.. Справа!..,-орал уже исступленно сержант.-Знайте,
*****, падлы, как своего командира позорить.
Минут через пять этого Федорову показалось мало, и он решил внести разнообразие
в процесс воспитания.
-Воздух!!!-крикнул сержант в очередной раз и стал кидать в лежащих табуретки.
Кто пытался поднять голову, чтобы увидеть траекторию полета “бомбы”, или кто
шевелился от боли при попадании, тут же получал сильный пинок сапогом в печень
или в позвоночник.
Наконец, когда табуретки под рукой закончились, и сержант несколько пришел в
себя, то понял, что воздал питомцам еще не сполна.
-Взять противогазы и за мной! -скомандовал он.
Вот они “озера смерти” в противогазах! Все мешалось перед глазами. Стекла
запотевали, ничего не видно. Но упорно бежали вперед. Отстающие получали от
сержанта пинок по кобчику. Подобные забеги устраивались для сволочей, как
тренировка. Чтобы в следующий раз по стадиону бегали лучше и к финишу первыми
приходили.
Они пробегут. И перед отбоем еще вместо справления естественных надобностей
будут отжиматься, заправлять измочаленные сержантом в припадке злобы койки,
одеваться и раздеваться. Навек усвоят, что значит проигрывать.
Восставать против армейских беззаконий было бессмысленно! Тридцать человек
спокойно размазали бы по полу слабака Федорова. Но ничего человеческого в этих
тридцати не осталось. Достоинство заплевано и полностью бесповоротно растоптано.
Духи уже не представляли себя в другой роли, кроме собачьей. Роли постоянно
лупцуемой шелудивой, мерзкой собаки.
На стороне сержанта всегда стояли офицеры. Редко кто из них пытался найти
настоящего виновника. Причиной всех бед всегда являлся рядовой. Могла восстать
даже вся рота, хотя это относилось к разряду фантастики. Правда все равно
оставалась бы на стороне властвующих. Даже попадись дотошные правильные офицеры,
которые скрупулезно разберутся в случившемся, максимум - сержант лишится одной
лычки. Но это никогда не тяготило виновника, поскольку в учебке за выслугу ее
вернут через несколько месяцев. Но вот бунтарская рота потом умирала бы и по
окончании воспитательного процесса готова была лизать ноги своему учителю - лишь
бы в покое оставил, перестал издеваться!
За время службы Женьки в учебке ходили слухи, мол, засудили тут двоих сержантов
за избиение солдат. Чтобы не говорили почем зря о закрытых на неуставщину в
части глазах. Но там, говорят, совсем плохо дело было. А практикующиеся
воспитательные приемы под издевательство никак не подходили. У сержанта всегда
существовало прикрытие: дополнительная тренировка, спецзанятия, укрепление
дисциплины. И офицеры еще хвалили таких всопитателей, ставя в пример тем
лентяям, кто, по их мнению, без рвения заботился об уровне подготовки во взводе.
Поэтому и по поводу антипроигрышных мер никто не возражал и не огрызался. Потом
станут солдаты друг другу жаловаться: какая сволочь этот Федоров. Но махать
кулаками после драки не принято. Да и произносить это будут шепотом, чтобы
товарищ сержант не услышал.
Ну вот, 21-35. Отдых окончен. Выходной прошел от винта! Всем весело, все
довольны! Еще с часок поотбиваются и все! Завтра уже все!
7. ПРОБЛЕМЫ БУДНЕЙ ИЛИ ТОВАРИЩЕСКИЕ СУДЫ
-Быстрее! Быстрее!-подгонял голос сержанта Федорова.
Духи шустрили. Нужно успеть навести порядок в своем кубрике за двадцать минут.
Прежде всего необходимо подмести и натереть пол “тещей”. Всего на территории
роты шесть кубриков. Каждый из них - это три ряда двухярусных кроватей (по
четыре или пять в ряду). Помещение роты по размерам мало напоминало стадион,
поэтому все кровати тесно укомплектованы. Например, Женька, когда вставал в
проходе между двумя койками, то никто уже там пройти не мог. Да еще полпрохода
тумбочка занимала. А при подъеме, что за сорок пять секунд, в проходе
требовалось поместиться сразу четырем солдатам. Получалось, что верхние падали
на головы нижним. Все давятся, толкаются, грызутся. Только ногу в штанину
засунул, а тебя уже толкнули и все насмарку.
“Теща” представляла собой железягу шириной с двух-трех солдат. Именно ей
требовалось ухитриться натереть пол в проходе, где один человек помещался с
трудом.
Следующим пунктом в программе уборки шло наведение порядка в тумбочках. Чтобы ни
одной лишней вещи в них не оказалось. Под лишними понималось все, кроме
двух-трех учебных тетрадей, авторучки, бритвенных и умывальных принадлежностей,
а также гуталина со щеткой. Остальное подлежало полному уничтожению. Главным
хламом в учебке почему-то считалась книга. Не мусор, не пачка печенья, а
источник знаний.
В части, как и положено, имелась библиотека. В основном для демонстрации
проверяющим. Немногочисленными читателями ее являлись офицеры и некоторые
сержанты. И то, в основном, брали книги по технике и военной истории. Начальство
считало, что культурой своей следовало заниматься на воле, а не в казарме.
Поэтому обычные солдаты читали только обрывки старых газет на очке.
В учебке читающий солдат считался думающим солдатом. А думающий солдат
представлял определенную угрозу для устоявшегося уклада. Здесь соображали за
него. Чтение же считалось поводом для размышлений и лишних ненужных вопросов. А
любое размышление расценивалось офицерами как проявление вольнодумства и
безделия.
Приучение солдата к труду выглядело удивительно. Стоило воину на секунду встать,
сесть, прислониться к стене - все, он бьет баклуши. Работу придумывали наспех и
какую угодно. Вплоть до того, что мусор из угла в угол гонять. Глядя на
перекошенные кривые лица офицеров в таких случаях, Женька твердо уверовал, что у
начальства при виде неработающего солдата возникают головные спазмы и портится
кровь.
Помимо литературы с лишними вещами существовала еще одна проблема - письма.
Люди, оторванные за тысячи километров от дома, ждали весточки от родных, как
милости господней. Эти письма заучивались наизусть, перечитывались по десять раз
на дню, пока до дыр не истреплют. Фотографии все вокруг рассматривали до такой
степени, что захватают пальцами - порой уже ничего не видно. Но именно эти
послания с Родины также считались в учебке лишней вещью.
Хранить письма и фотографии оказалось абсолютно негде. В тумбочках строго
воспрещалось. Можно носить с собой, в кармане гимнастерки. Но на утреннем
осмотре сержанты часто потрошили до трусов. Официально разрешалось таскать на
груди одно-два тоненьких письмишка, да и то со свежестью не более трех дней.
Хранение письма, полученного уже четыре дня назад, считалось преступлением. О
свежести сержант всегда мог судить по штампу на конверте, который обязательно
должен прилагаться к весточке из дома. За особо дорогие письма солдаты стояли
грудью до последнего (до первого удара). Найденные фотографии рвали и выкидывали
на глазах у нарушителя. Удавалось сохранить лишь маленькие снимки, помещавшиеся
в эаписную книжку. Женька вообще фотографии просил не присылать. Только фото
матери 3х4 носил всегда с собой.
К концу обучения диктат в этом вопросе все же поослабнет, и фотографии разрешат
хранить официально в тумбочке. Но это будет только через два с лишним месяца.
В финале уборки предстояло отбить кровати и выравнять их с тумбочками по
ниточке. Один конец нитки привязывался к первой койке в кубрике. Затем ее
натягивали вдоль ряда кроватей, наматывая другой конец на стойку последней. И
начинали двигать железные лежбища, чтобы все они коснулись натянутой нитки.
Идентичный процесс выравнивания протекал и с тумбочками.
Наконец, порядок навели. Комиссия по чистоте приступила к своему скорбному
обходу. Шестому взводу сержанта Федорова крайне не повезло. Еле-еле на троечку
натянули. В одном месте, если долго и внимательно посмотреть - морщинка на
одеяле видна, в другом - равнятельную ниточку на полу нашли, но главное
преступление - в тумбочке Федорова обнаружили пустую бутылку из-под молока. В
тумбочку сержанта любому рядовому заглядывать строго запрещалось, а способностью
видеть сквозь стены никто не обладал. К тому же достать даже мусор из
сержантских личных владений грозило смертной казнью.
-Так,-протянул невесело Федоров, заглянув в экран соревнования и обнаружив свой
взвод на последнем месте.-Ну, щенки, я вам, на ***, устрою веселую жизнь.
Вечером, ****ь, вся рота в противогазы и на озера похуячим!
Бегали долго. Искупили вину с избытком. Поняли все же, что порядок лучше надо
наводить, нечего бутылки грязные оставлять где ни попадя!
Не успели прибежать, как роту построили. Сержант Пахомов стоял в центре казармы
с буханкой хлеба в руках, метая из глаз молнии в солдат. Когда все затихли, Юрик
достал из кармана смятый конверт и произнес:-Ну что, вояки? Суки вы, ****ь,
неблагодарные! Рядовой Коцуба! Выйти из строя, на ***!
Невысокий худенький паренек из Женькиного взвода осторожно сделал три шага
вперед.
-Твои каракули, подонок? Твоя, ****ь, писанина?-спросил его Пахомов, тряся в
воздухе конвертом.
-Моя, товарищ старший сержант,-кивнул Коцуба.
-Ты что же, падла, домой-то написал?
Письма перед отправкой домой все до одного прочитывались цензорами. Из-за
секретности части, как сказали Женьке прослужившие здесь уже с месяц . Чтобы
утечки военных секретов на волю не произошло. Поэтому каждый здравомыслящий
избегал писать что-либо дурное о своем солдатском житье-бытье. Все хорошо и
идеально. Не армия, а летний трудовой лагерь для пионеров.
Прежде чем что-то написать, следовало несколько раз продумать каждое
предложение, каждое слово. А то, к примеру, солдат из соседней роты порадовал
дорогих родителей, мол, нет у нас всяких “дедушек”. Хотел как лучше, а
получилось, что рота весь вечер бегала. Очень старослужащие обиделись на такие
строки.
А Пахомов распалялся:-Вы, ****ь, волки, знаете, что этой гниде жевать нечего?
Кормят его ***во, видите ли! Жалуется папочке с мамочкой, пидор! 3адрот, мать
твою!
Толпа неодобрительно загудела. Больше всех создавали “шум в зале” сержанты.
-Сгноить этого урюка!-неслось отовсюду.
-Зачем же так сурово?-ласково заулыбался Юрик, получив нужный эффект. -Раз
человек голоден, то его накормить нужно. Пожли хавать, Коцуба!
Они зашли в туалет. Следом в помещение битком набились любопытные. Пахомов
положил буханку зачерствевшего хлеба на очко, посмотрел на часы и сказал:-Твою
мазню прочитал старшина и другие шакалы. Вызвали, ****ь, нас и долго ****еж
разводили. Велели создать тебе все условия для рационального питания. Я, волчок,
даю, ****ь, тебе две минуты, чтобы схавать эту буханку. Жри хоть жопой! Через
две минуты вся рота начнет отжиматься до тех пор, пока ты не слижешь последнюю
крошку. За каждый раз ты, ****ь, будешь огребать пинок. Рота построиться в
коридоре! Рядовой Коцуба, время пошло! Воздух!
Затравленный солдат рухнул на грязный пол и ртом попытался заглотить буханку,
лежащую в том месте, куда только что облегчился Юрик. Через две минуты ему
удалось поглотить всего восьмую часть. Рота упала на пол. Из-за ударов ногой по
почкам и из-за того, что рота слишком быстро по счету сержантов отжималась,
процесс ”питания” Коцубы несколько затянулся. Наконец, когда от буханки осталась
четверть, Пахомов смилостивился:-Все, закончил!
Коцубу подняли ночью. Свои. Лупцевали подобно сержантам, по скрытым местам.
Виновнику было обидно за все и больно. Бойня происходила тихо и также тихо
закончилась. Коцуба наелся надолго.
8. ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ
Помимо собачьей жизни солдаты еще и шутят. Часть их юмора злобна и мстит
словесно тупым приказаниям, которые отдают офицеры, а также всему бардаку, что
творится в армии. Многие из шуток явно не для печати, но некоторые все же можно
привести здесь. И начальники тупые, и солдат стал тупым, и юмор у него тупой.
Тупой, но правдивый.
Вызывает лейтенант к себе солдата и требует:-Иди-ка, милый, да подмети плац
ломиком!
-Так зачем же ломом-то?-удивляется воин.-Метлой-то вроде как сподручнее, да и
побыстрее будет.
-А мне быстрота твоя не нужна,-отвечает на то офицер.-С ломом-то ты, зато,
заебешься быстрее.
Или вот еще пример современного хитроумного солдата на мотив дедовской “каши из
топора”:
Приезжает солдат на побывку. Приходит к любимой девушке и предлагает заняться
любовью, чтобы голод свой половой утолить. Ну, подруга - девица скромная и,
естественно, воспротивилась. А, зная, что солдатик из секретного Тамбовского
учебного центра, нашла отговорку, чтобы не позориться.
-Вот ты мне расскажи, чем вы там занимаетесь, тогда можешь взять
меня,-предлагает она по-шпионски, зная заведомо, что нельзя солдату военную
тайну разглашать.
-Хорошо,-неожиданно соглашается солдат, пуская слюньки.-Встань в правый угол.
Девушка, по наивности не думавшая, что настолько просто выведать военную тайну,
заинтересовалась и встала.
Солдатик подбежал к ней и трахнул.
-Теперь иди в другой угол,-приказывает он.
Девушка пошла. Так повторялось, пока она не побывала во всех углах.
-Ну и что?-спрашивает она ошалевшая в итоге.
-Вот так мы и бегаем в учебке из угла в угол, и точно так же нас имеют.
Следующий пример об уме начальства:
Привозит молоденький лейтенант свою жену в часть. Ночь. А не спится девушке.
Вздыхает!
-Чего тебе надобно, товарищ жена?-услужливо спрашивает офицер.
-Да вот, цветочков бы.
Ну, лейтенант для жены готов был с неба звезду достать. А цветы - проще пареной
репы! Выходит он на улицу, подзывает непонятно откуда взявшегося ночью сержанта,
дает ему вазочку и говорит при этом:-Через пару часов наблюдаю ее полную цветов!
Сержант, не будь дураком, подходит к шуршащему рядовому и говорит примерно то же
самое, только срок на час сокращает. Не было другой печали рядовому, кроме
поиска цветов посреди ночи. Он переворачивает вазочку вверх дном и бодро
отвечает:-Товарищ сержант, у нее же дна нет!
Напуганный своей невнимательностью сержант несется галопом обратно, а лейтенант
его на лавочке поджидает.
-Товарищ лейтенант, у вазочки-то дна нет!
Офицер берет посудину, проводит рукой снизу, затем по дну, которое теперь стало
верхом, и заключает:-Действительно, нет. И какая сволочь горлышко запаяла?
Может и не смешные анекдоты, но поучительные и про армию. Редкие ситуации и
редкие офицеры не становятся героями подобных баек. А вот второй вид армейского
юмора - крылатые высказывания начальства - встречается постоянно. Никто их
специально не придумывает для юмористических журналов. Абсолютно несознательно
им дают жизнь заматеревшие офицеры и прапорщики - своего рода армейские Чапаевы,
Пятачки и чукчи:
-Что вы мечетесь, товарищ солдат, как корова, копытами лошадиными землю землите?
Что свои глазки поросячьи наставили и по-рыбьи воздух хватаете? Отрастили уши
ослиные, понимаете ли, а ничего не слышите, как танк!
-Рано вы себя в офицеры записали, товарищ солдат. Вы сюда служить прибыли, а не
командовать! Работать нужно, а не лясы точить!
-Вы на меня не смотрите, не надо из себя дурака строить. Посмотрите лучше на
товарища сержанта!
-В ненастную погоду ефрейтор Свистунов в чистом поле наткнулся на железку и
травмировался увечьем.
-Что вы ржете, товарищ солдат, как мамонт?
-Если у вас вместо головы ведро, причем полное дерьма, то носите Устав при себе,
как я это делаю. А если это ведро еще и дырявое, то придется вам показать мою
записную книжку, чтобы вы завели подобную.
-Захожу в одну тумбочку - бутылки пустые! Захожу в другую - вообще бардак!
3ахожу в третью - навстречу тапочки без шнурков! Эти три тумбочки в увольнении я
не наблюдаю! Пусть не просят и не умоляют!
9. АРМИЯ И МЕДИЦИНА
Так не повезло Женьке. Ну что ты будешь делать? 3а время всех этих кроссов и
соревнований стер себе ногу. Больно, ходить не может. К утру нога распухла до
того, что не влезала в сапог. К тому же Ветрова еще где-то просквозило. Вобщем,
он совсем занемог, да еще явно с температурой.
В армии в санчасть попасть весьма трудно, особенно в учебке. Все равно, что
взять неприступную крепость. Женька долго доказывал Федорову, что плохо себя
чувствует. Сержант не верил. Пришлось Ветрову снять сапог и показать красную,
распухшую до безобразия ногу.
-Ладно уж,-сжалился Федоров.-Но только туда и обратно.
Женька не вернулся. Ртутный столбик градусника перепрыгнул отметку “39”, и врач
согласился все же положить Ветрова в санчасть. Если бы температура оказалась
ниже “38”, то мечтать о койке в санчасти было бесполезно, поскольку армейское
понятие о болезни выше на целый градус.
Не успел Женька лечь на кровать, как в палату вошел незнакомый солдат в
застиранной пижаме. Он тихо сел напротив и забился в угол.
-Тебя как зовут-то?-завел разговор Ветров.
-Михаилом,-пробурчал сосед.
-Тоже заболел?
Но солдат не ответил на этот глупейший вопрос и закрыл глаза.
Недосыпания и температура сделали свое дело. Женька тоже отключился.
Проснулся он оттого, что кто-то тряс его за плечо. Рядом стоял высокий хлопец
среднеазиатской национальности и на ломаном русском возмущался:-Э, билят,
слюшай! Сколко спат можеш? Пашлы са мной!
Женька послушно встал и вышел в коридор. Там уже выстроились все больные. Вдоль
них, заложив руки за спину, ходил какой-то откормленный воин в белом халате.
-Это Коля. Он здесь медбрат,-прошептал на ухо Ветрову Михаил.
-Вот что, мужики,-ласково заговорил оратор.-Грязно у нас в санчасти. Надо бы
полы помыть.
Он рассортировал всех: кто в туалет, кто в коридор, кто палаты мыть.
-У меня температура,-тихо сказал Женька.
К тому времени ноги его попросту не держали.
-Какая?-опешил медбрат. Похоже, что его крайне удивила такая реплика.
-Тридцать девять,-смочил языком пересохшие губы Ветров.
-Саид,-обратился Коля к среднеазиату (узбеку, как выяснилось позже).-Принеси, на
***, этому сачку чмошному градусник.
Термометр показал 38,8.
-Зачем ****еть? Тридцать восемь и восемь-***ня!-махнул рукой медбрат.-Бери живо
тряпку и шурши на коридорчике.
Основным лекарством в армии являлась трудотерапия. Прилагались все усилия, чтобы
больной не выдерживал работ, и сбегал поскорее в часть. А то так и служить будет
некому. Считалось, что если солдат заболел, значит сделано это специально, лишь
бы службу не тащить.
Работы во всех военных лазаретах: от местной санчасти до окружного госпиталя,
делились на две категории. Первая и главная - хозработы и уборка чего только
можно. Вторая же существовала в госпиталях и предусматривала обслуживание
лежащих там офицеров.
Они помещались в отдельные палаты на четыре-шесть человек (против
двенадцати-пятнадцати для срочников) в крыле подальше от солдатского быдла.
Особо важные чины от подполковников и выше размещались в так называемых
генеральских палатах на одного, максимум на двух человек. Лечебные процедуры и
уход за больными офицерами проводили медсестры, половина из которых от
милосердия даже ложилась к беднягам в койку. Остальное же обслуживание господ
возлагалось на плечи лечащихся солдат.
Зачастую в столовую офицеры не ходили. Лень было, да и питаться с солдатом за
одним столом желания не возникало. Несмотря на то, что кормили в госпиталях
вполне сносно, а офицеров еще по особой диете, включающей двойную солдатскую
порцию и положенные за выслугу красную икру, шоколад, фрукты, тумбочки от
домашних продуктов просто ломились. И вот лежит он, умирает со скуки. А тут
солдатик ему на подносе еду вносит, как лежачему больному. Еще и с улыбкой
говорит: “Кушайте на здоровье”!
Как бы в госпитале хорошо не кормили, все равно явно мало. А пряниками
магазинными, если на территории вообще имелся такой, не особо разъешься. Да и
денежный вопрос. И вот стоит солдат, смотрит на офицера голодными глазами и
думает: “Хоть бы ты второе не съел. Ну, оставь котлету. Я потом сожру”. А он и
не думает ее есть. Чайку с икоркой тяпнул, а котлету ту остатками чая залил.
Чтобы врагу не досталась. И все равно, единицы, но находились, кто и в таком
виде мог съесть. Некоторые бросались на любые объедки. Это называлось голод
по-граждански или солдатский паек по больничным нормам на армейском языке.
Вообще, любой госпиталь держался исключительно на солдатах. За редким
исключением (и то в окружных, да в крупных) уборщицы работали. А так, все
больные. И полы мыть, и туалеты пробивать. Одним словом, дневалить. Ну, к полам
пациентам не привыкать. Но вот персональные для каждого лазарета новшества порой
шокировали даже самых прожженых воинов. Например, в свое время в Тамбовском
госпитале придумали следующее. В терапевтическом отделении туалет забивало
постоянно. И все дерьмо протекало на нижний этаж. Снизу, естественно, шли
жалобы. И вот начальник отделения, добивающийся погон подполковника, вместо
того, чтобы сантехника пригласить, придумал иной выход: дневальному в туалете
дежурить с утра и до вечера (денег-то в этом случае тратить не надо). Офицеры за
собой спускать забывали, поэтому, когда они опорожнялись, эту формальность за
них выполнял дневальный по сортиру. Этакий писбой, канализационный мальчик. И
так весь день с перерывом на обед и на пробивание очек, за каждым из которых
дневальный бдительно следил. Но и это еще не предел фантазии военной медицины.
В том, что больные работали посудомойками, драя посуду не только за своим
отделением, но зачастую за всем госпиталем, страшного ничего не было. Опять же
пища оставалась, съесть можно. Трудовые десанты на уборку территории тоже
стандартное явление. Осенью в дикий листопад землю вылизывать, а зимой в пижаме
и сапогах, а то и в тапочках, снег сгребать. Только, скажем, легкие подлечил,
тут же и закалка.
Но вот, отправка больного, зачастую еще не прошедшего курс лечения, на работы за
город была маленьким шедевром от светил армейской медицины. Пациенты лазарета,
протрясясь с ветерком в кузове грузовика, рыли ямы, строили на шефских
территориях госпиталей. Работали даже в качестве лошади, таская на военных
складах в одиночку ящики по 40-50 кг. Или вместо трактора вывозили на себе из
ангаров прицепы для грузовиков на просушку.
Больных задействовали повсюду: уборка, заготовка овощей, продуктов, охрана, уход
за офицерами, строительство... Плата за работу была довольно своеобразной -
бесплатное лечение, а за ударную работу - задержка с выпиской.
В армейской же санчасти никуда не разъездишься. Обед с общей кухни и то носили
дневальные по столовой. Поэтому здесь решили развивать лишь одно направление
трудотерапии - уборку. Но зато как! Каждые полчаса неизвестно зачем мыли пол.
Стадо слонов по нему не топало, дай бог, один-два человека в тапочках за это
время пройдут.
Днем лизали территорию, до изнеможения, до последней пылинки.
Кормили здесь отвратительно. А лечили совсем потрясающе. От поноса до головной
боли применялось единственное лекарство - лошадиная доза сульфадиметоксина и на
бочок.
Михаил с Женькой стригли маникюрными ножницами травку на газоне у санчасти.
Какая там газонокосилка, обычных-то ножниц и то не нашлось.
-Я ухожу завтра,-сказал Ветров.-Выписывают.
-А я не хочу,-угрюмо проговорил Михаил.-У нас в роте совсем хреново. Отбиваемся
и то, как последние сволочи. Через спинку кровати задом на второй ярус прыгаем.
А о сержантах я и вовсе молчу, совсем замучили.
-Что же ты предлагаешь?-удивился Женька.-Армия ведь, как зона. Также страшно, и
тоже не уйдешь из нее по собственному желанию. От звонка до звонка. Только мы не
зеками зовемся, а солдатами. А разница-то лишь в названии. Смысл один! Быть
может, у нас еще хуже. По крайней мере там преступники, они сидят за что-то, а
нас почему на два года от людей изолировали в таком гадюшнике - непонятно.
-Это все пустые разговоры. Философия,-сплюнул Михаил.-Закосить нужно!
-Ты с ума сошел?! Как?-оторопел Женька.
-Легко. Я все продумал. Только ты помочь должен. Я сделаю вид, что повешусь. Вон
там во внутреннем дворике веревку привяжу на дереве. А ты меня снимешь сразу же,
только перед этим свидетелей позовешь. А там дорога в психушку на обследование
обеспечена. Дурачком с месяцок поприкидываюсь и на воле! Я уже и веревку
приготовил, за помойкой зарыл.
-Ну, комиссуют тебя, а дальше-то что? Куда ты со справкой из дурки? Да тебе не
то, что институт, дворницкая не светит. Тебе же, дураку, метлу побоятся дать,
чтобы не выкинул чего.
-А, похуй. Зато я на свободе буду, воздухом вольным дышать! Ну, поможешь?
-Не, я в такие игры не играю, извини.
Весь оставшийся день больше на эту тему они не разговаривали.
Самая заветная мечта практически любого солдата - закосить. Она появляется еще
на гражданке: всеми правдами и неправдами отвертеться от армии. За взятку или
добровольно подвергнув свой организм насилию, но получить заветную статью,
добиться в военном билете волшебного слова “Негоден”.
Если же судьба-злодейка все-таки не на вашей стороне, счастье не улыбается, то
идея закосить прочно закрепляется в голове солдата, по крайней мере на полтора
года даже в части. Однако, попав в армию - данную мечту осуществить уже гораздо
труднее.
Часть счастливчиков отбраковывается в первые месяцы службы. Это те, кто
отправился служить по недогляду призывной врачебной комиссии. Например, воины с
гниением костей, хроническим ревматизмом суставов, астмой или с пороком сердца.
Ну, всякое случается, прохлопали.
Следующая часть безбашенных солдатиков воплощает в жизнь практически безотказный
метод - косить под дурачка. Если умело играть - стопроцентное возвращение домой
обеспечено. Правда, с клеймом “Идиот”.
Остальная же часть прячет свою мечту в глубины сознания и надеется на
возможность прознать о каком-нибудь способе. Естественно, что добровольно
лишаться ноги или руки никто не станет. Но вот, к примеру, Женька встречал
одного юношу, который за три месяца научился управлять ритмом биения сердца,
вплоть до практически полной остановки. Закосил под аритмию. Или можно сыграть
на язве. Женька знал одного умельца, который глотал металлическую шайбу от
кровати, привязывая ее к нижнему зубу, чтобы потом достать. Два месяца умело он
дурил врачей. Три раза делали снимки желудка и поняли, что его язва неизлечима.
Самое сложное для него было - четко заглотить шайбу, чтобы та всегда оказывалась
на одном и том же месте. Но когда уже собрались светила медицины для подписания
решения о комиссации на беду нагрянул из Москвы какой-то проверяющий, лично
решивший ознакомиться с подобным редким язвенным случаем. Торжествующего умельца
схватили в коридоре и потащили на рентген, не дав времени на подготовку. В итоге
шайба высветилась совершенно в другом месте. Последствия для находчивого
“язвенника” оказались печальны.
Ну а Михаил через неделю все-таки осуществит свой план в одиночку. Причем,
весьма плачевно. Поначалу его никто не заметит. Чудом снимут, когда он уже
потеряет сознание. Но все же откачают и отправят в реанимацию, чтобы на ноги
встал. Здесь же в госпитале соберут комиссию, которая признает Михаила здоровым
по всем статьям, в том числе и по умственным. Перед самым отъездом в часть, во
время обеда он уйдет за медсклады, где и вскроет себе вены. Гуляющие по саду
больные на этот раз обнаружат его слишком поздно.
10. ДИСЦИПЛИНА УКРЕПЛЯЕТСЯ ИЛИ БУДНИЧНАЯ ВЕСЕЛУХА
Прошла присяга. Мероприятие, которое коренным образом меняет жизнь новобранца,
ставя жирную печать “Принято к исполнению”. В ту минуту, когда солдат в выданной
ему новенькой парадке стоит на плацу, впервые прижимая к себе персональный
автомат Калашникова, и на глазах всей части читает по красной папочке армейское
заклинание, он автоматически подписывается под предложенным ему дьявольским
контрактом. Интересы государства понятны. А вот интерес в контракте у воина один
- отслужить и вернуться. Ну, разве еще получить право ходить в увольнение и
мечтать об отпуске. Своего рода добровольная подпись под протоколом-программой
на ближайшие два года. До прочтения этого заклинания солдат относительно
безболезненно имеет право послать всех к такой-то матери и сделать ноги из
части. Найдут, вернут, слегка изуродуют, но статьи в этом никакой нет. После же
того, как произнесено последнее слово и поставлена роспись “присягу принял” -
любой побег или непослушание считается государственным преступлением.
Сразу после этого торжественного мероприятия в роту пришли молодые лейтенанты,
по одному в каждый взвод. Они ни черта не понимали в военной службе и даже не
могли как следует приказать. Все команды сопровождались их застенчивой девичьей
улыбкой. Поэтому поднаторевшие в вопросах командования сержанты сразу же
поспешили укрепить свою власть, пообещав “маленьким подполковникам”, как
называли лейтенантов, обеспечить порядок и дисциплину. Благодаря этому молодые
офицеры почти не вносили своего вклада в жизнь части и лишь ежедневно для
отчетности справлялись о положении дел во взводах, давая кое-какие ценные, на их
взгляд, указания, в большей степени не выполнявшиеся.
А борьба за укрепление дисциплины в части разгорелась не на шутку. Сержанты, на
плечи которых пала основная ответственность, изощрялись в выдумках. Один
придумает, и пошел его опыт гулять по всем ротам.
Среди самых выдающихся сержантских заслуг стало наведение тишины в столовой и
убыстрение приема пищи. Солдаты на обед теперь попадали в столовую бегом, давясь
в дверях и на лестнице. Задержавшихся вымыть руки возле раковин сержанты гнали
пинками, как скот, поливая матерными словами.
Пищу принимали молча. Разрешалось только что-либо попросить передать, да и то
шепотом. Если раньше особо шумный взвод вставал и простаивал половину
отведенного на прием пищи времени, то теперь стало еще проще. В разговорившегося
меткая рука сержанта Пахомова запускала что попадется. Цель была одна - голова.
И летели черпаки, кружки, миски. Если же нарушитель плохо понимал (бывало, что
Юрик промахивался), то вся рота вставала и покидала столовую.
Грязные руки (их было невозможно успеть вымыть), скользкая, плохо вымытая
посуда, продукты с явным запашком, в которые мухи откладывали свои личинки - все
это не могло пройти без последствий. Несколько солдат в части подхватили
дизентерию.
В качестве профилактики заболевания командармы срочно приняли решение: перед
входом в столовую мыть руки в воде с хлоркой. После марша на плацу (это занятие
почему-то было необходимо перед едой и считалось более важным, нежели дать
лишнее время на соблюдение гигиены), каждого солдата обязывали ополоснуть свои
верхние конечности в стоящем на табурете у входа здоровом баке с белой от хлорки
водой. На последующее ополаскивание рук под краном времени не давалось. Потому
есть такими конечностями оказалось попросту невозможно. Запах хлорки отбивал
все, вызывая у большинства тошноту. И постепенно голод пересилил. Солдаты стали
избегать подобные гигиенические продедуры, пытаясь миновать злополучный бак
перед столовой. К тому же все равно такое омновение совершалось почему-то только
перед обедом. И тогда в части разразилась эпидемия. Небольшая местная санчасть
оказалась за первые два дня перегружена, и больных клали прямо в ротах, выделив
специальный угол. Лечили тем же, чем и всегда.
Во избежание полного скашивания, воинов зачем-то стали чаще водить в баню. Белья
не хватало. Вернее его-то хватало, но вот с размерами стало совсем туговато. От
частой стирки портянки приобрели настолько мизерные размеры, что их было
невозможно обмотать вокруг ноги. Новых же по разнарядке выделять не полагалось.
Соответственно, ноги стали усиленно, даже катастрофически натираться. Трусы и
майки порой вообще еле налезали. С переходом на кальсоны стало еще смешнее.
Частенько на взвод выдавали всего одни кальсоны пятидесятого размера, а
остальные-44-46.
В результате Женька как-то раз попал буквально в идиотское положение. Развернув
в бане свое белье, он догадался, что выданный третий рост 44-го размера явно не
соответствовал его пятому росту 48-50 размера. Ветров долго бегал по раздевалке,
пытаясь обменять свое белье на нужное. Но из-за отсутствия размеров сделка
срывалась. Наконец, он набрел на Леву Бурыгина, прозванного из-за своего
маленького роста и худобы “птахой”.
-Слушай,-предложил, обрадованно Женька.-Давай поменяемся. У тебя же пятьдесят
второй, да еще пятый рост.
Но Птаха помнил о том, что в армии человек человеку волк, и что делать хорошее
кому-либо бесполезно, все равно не отплатят тем же. К тому же он слыл страшным
перестраховщиком, а потому, шмыгнув носом, сказал:-Не, я и такие проношу.
Все дальнейшие убеждения не принесли успеха, и Женька влез во что было. При
первом же наклоне пуговицы на ширинке кальсон с треском отлетели. Ветров
чертыхнулся и вполне сносно закрепил свои подштаники ремнем от брюк.
Но, отбиваясь вечером, Женька подтянулся на руках, и... кальсоны свалились вниз,
застряв где-то на щиколотках.
-И хде твои подштаники, солдат?-с ухмылкой поинтересовался Гриша у затихшего с
голым задом парня.-Встань, ****ь, и одень как положено!
Женька заскрипел пружинами и спрыгнул со второго яруса.
-Взвод! Па-адьем!-проорал только того и ждавший Гриша.
Еще две попытки закончились тем же исходом. Взвод уже шипел и злобно зыркал на
Ветрова. И тогда Женька чудом, удерживая одной рукой кальсоны, а другой как-то
выполнив стойку, отбился. Вот такой конфуз.
А на вечер сержанты придумали целую культурную программу. Время отдыха куда-то
исчезло. Вместо этого теперь роты бегали и маршировали. А все свои дела
приходилось делать по ночам. Причем, некоторые замеченные бодрствующие
привлекались к работам дежурными сержантами, как не желающие спать. Так что,
например, то же подшивание связывалось с определенным риском. А не подшиться
нельзя. На утреннем осмотре увидит сержант черный подворотничок, и
пошло-поехало. Оторвет его, ткнет им грязнуле в физиономию, может даже съесть
заставить, а потом начнет индивидуальные занятия. И будет это продолжаться до
тех пор, пока нарушитель перестанет отжиматься, даже несмотря на пинки сапогом в
ребра. Иногда сержант просто пребывал в плохом настроении. Тут уж даже если
солдат ночью подшился, то все равно подворотничок мог показаться наставнику
грязным. И начиналось...
Итак, после часа бега шел ежедневный просмотр программы “Время”, причем
половинчатый. А поскольку наше “Время” частенько замедляло свой ход, то зрители
знакомились лишь с положением дел на полях и стройках страны. Что же замышляли
проклятые милитаристы - оставалось полной тайной, которая могла раскрыться с
месячным опозданием на очке.
Во время просмотра устанавливался жесточайший контроль. Если сержант находился в
скверном настроении, то нарушитель дисциплины (подшивающийся тайком или просто
отвернувшийся от экрана) фотографировался и наблюдал за жизнью страны уже стоя.
А как к тому же хотелось спать! Солдаты засыпали сидя, стоя. Дикторы, с их
монотонной колыбельной бубниловкой, расплывалисъ перед глазами, превращаясь в
одну большую подушку.
Однажды к великой радости телевизор сломался. Но остроумные сержанты и здесь не
растерялись. Они поставили на стол пустой посылочный ящик, предварительно выбив
у него дно, внутрь посадили Коцубу, дав в руки газетку, и заставили читать
вслух. Но чего-то явно не хватало. Тогда рядом поставили Егорова, как
подвернувшегося нарушителя, и приказали махать руками подобно переводчику для
глухонемых. Сержанты падали от смеха с табуреток, держась за животы (кстати,
табуретки в армии, и те были пронумерованы. У каждого своя, как в концлагере).
Рядовые же крепились как могли, поскольку грешно советскому солдату ржать над
деятельностью Коммунистической партии. За такую несознательность и по почкам
схлопотать недолго.
А в 21-20 все выходили на вечернюю прогулку. Ее смысл заключался в том, что
каждая рота бродила вокруг казармы, стараясь как можно сильнее топать ногами и
громче орать бессмысленную тупую песню из военной тематики (по большей части
сочинения местных стихоплетов). Вопить нужно было так, словно жизнь кончилась, и
это последняя предсмертная песня. Третья рота горланила творение Юрика, которым
гордились почти все офицеры (имеется в виду песня). Мотив ее передать
невозможно, поскольку это попросту неописуемо даже при непосредственном
прослушивании. Слова этого шедевра Пахомова носили в себе такой глубокий смысл и
великую художественную ценность, что один лишь припев заставлял прослезиться:
“Учебный центр, ты наша школа!
Ты наша школа, наша школа, наша школа навсегда!
Тебя родная, третья рота,
Мы не забудем никогда!”
Каждый орал песню на свой мотив, кто-то подсвистывал, кто-то подвзвизгивал,
кто-то просто матерился. В результате получалось тупое стадо полудохлых, но еще
звонко трубящих слонов. Если нежный музыкальный слух сержанта оказывался
неудовлетворен исполнением шлягера (роту было слышно хуже, чем остальные), то
солдаты маршировали еще с полчаса, а то и больше. Иногда Женька, уже отбившись,
засыпал под кошачьи завывания какого-либо взвода, оказавшегося не в голосе.
Вход в казарму являлся очередным чудом учебного центра. Взлететь на третий этаж
требовалось как можно быстрее. У крыльца на специальном стержне болталось
злополучное ведерко для мусора. Сержант пинал его ногой, и, пока оно
раскачивалось (тридцать-сорок секунд), все сто восемьдесят шесть человек должны
влететь в помещение роты. Женьке это напоминало столпотворение при эвакуации во
время авианалета или гибели “Титаника”. Все неслись, сломя голову, надрывно
орали, упавших затаптывали, отставших лупцевали. Частенько случались заторы, и
тогда рота во времени не укладывалась. Всех возвращали на исходную точку.
И подобный дисциплинарный террор вскоре ужесточился в связи с большим событием.
11. БОЛЬШОЕ СОБЫТИЕ
В то воскресенье выдалась действительно свободная минутка. Каждый спокойно
занимался своими делами. Игорь сидел на табуретке и бренчал на гитаре. Женька
писал письмо домой, где просил аккуратно выслать старую трешку. Шурик Егоров
перематывал загноившуюся ногу. Подобное стало бумом в учебке. Жара стояла
страшная, воды не хватало, и любая ранка, порез, особенно на руках, из-за таких
условий и постоянной грязи, загнивали. Медицинская помощь, естественно, не
оказывалась, поскольку “профессиональные медики-сержанты” считали это пустяком и
в санчасть не пускали.
Федоров валялся на койке и не спеша перелистывал собранные у солдат записные
книжки. Раскрыв от любопытства рот, он выяснял у хозяев про все адреса,
присутствующие в них, следил, чтобы туда был аккуратно переписан Устав
(драгоценные правила для солдата забивали добрую половину записной книжки), а
также проверял: нет ли чего неположенного и лишнего.
Вот сержант добрался до Женькиной книжки, где наткнулся на насторожившие записи.
Это был очень популярный в армии перевод некоторых армейских терминов на
культурный лад. Например, ”патруль” - ”три богатыря”, или “кросс”-”никто не
хотел умирать”.
-Ветров, ко мне бегом. Это что?-лениво и в то же время злобно спросил
Федоров.-Ты, ****ь, где такой ***ни, понабрался?
-Да в санчасти еще переписал,-удивленно проговорил Женька.
-Запомни раз и навсегда своими тупыми мозгами! Это произведение старослужащих,
дедов, и не тебе, ****ь, волчку, душаре немытому, это писать! Понял, пидор? Вот,
к примеру, как ты понимаешь фразу “1-е полгода службы”-”дожить до рассвета”? А,
*****?
Ветров молчал.
-Вас, задротов, что, обижают здесь? Живется вам ***во? Грудь к осмотру!
После удара, к удивлению Женьки, Федоров успокоился и лишь потребовал, опять
упав на койку:-Вырви, на ***, это сам, дабы не ****ел, что сержанты тебя дрочат.
Ветров выполнил указание. Потом эту страничку, перекочевавшую в карман сержанту,
Женьке долго будут припоминать. Вот, дескать, этот дух позорит честь армии
грязными выражениями.
-А это что у тебя?-ткнул пальцем сержант в другую страничку.
-Текст песни.
-Какой песни? Тут вроде по-английски нацарапано?
-Ну, правильно! Это группа “Европа”. К старослужащим она не имеет никакого
отношения.
-Давай-ка спой.
-Что?!
-Пой, я говорю! А то, ****ь, не слышал такой ни ***.
“Мстит”,-решил Женька, но загасив в себе остатки достоинства, запел. Сержант
сделал сосредоточенное лицо и вдумчиво слушал. После первого куплета, Пахомов
включил ту же песню на магнитофоне. Федоров не выдержал и заржал: -Молодец!
****ато, поешь, волчок! Сегодня будешь ночью нам выть в туалете!
И быть бы концерту, но в этот момент музыка оборвалась. Вошедший старшина велел
всем построиться.
-Через четыре дня к нам, ****ь, приебает проверка,-объявил он
по-Левитановски.-3автра, ****ь, начинаем готовиться. Я думаю не *** объяснять
сержантам, какая, ****ь, ответственность ложится на них. Не в первый раз. А
теперь всем разбрестись, на ***!
И началась подготовка. В первую очередь сержанты решили подготовить всех в
учебном плане. Основное предназначение войск радиоэлектронной борьбы заключалось
в пеленговании супостата-противника, передающего своей доблестной армии либо
координаты, либо приказы, одним словом, всякую нежелательную информацию. В
специальном фургончике-станции советский доблестный воин прослушивал весь эфир.
Когда он натыкался на что-то подозрительное, то давал отмашку. Второй боец
пеленговал вражий голос, вычисляя координаты и возможное местонахождение. Третий
в этот момент записывал всю иноземную речь, затем поспешно переводил ее на
русский и отдавал командиру-офицеру. А тот уже либо несся в штаб с ценной
информацией, либо отдавал приказ заглушить все на хер.
В связи с такой направленностью основными учебными дисциплинами являлись
“Техническая база передвижной станции и работа на ней” и английский язык. На
контрольных солдату полагалось от винта отчеканить любой вопрос по станции, а
также законспектировать в наушниках империалистическую речь с последующим
литературным переводом со скоростью до сорока слов в минуту. Оценка ниже
четверки приравнивалась при проверке к концу света.
Занимались днями и ночами. Через пару суток солдаты засыпали в классах. Но
времени оставалось мало. Уснувший получал со всего размаха по голове указкой или
чем-нибудь тяжелым, затем сорок раз отжимался и вместо перемены занимался
спортом. После такой побудки желание спать пропадало, а вот тяга к знаниям
усиливалась раз в пять. Впоследствии этот метод стал успешно применяться
постоянно.
С техникой оказалось все довольно просто. Материал зубрился хорошо и закреплялся
на практике. Английский тоже подтянули. Хуже положение обстояло с политической
подготовкой. Во-первых, во взводе служили несколько прибалтов. Они плохо
говорили по-русски, и им абсолютно не было никакого дела до русской политики. Но
это лишь полбеды. Во взводе имелось пять детей рабочих-пролетариев, которые не
знали даже сколько в СССР республик. (Тогда еще можно было дать однозначный
ответ). Четверых со временем подковали, но вот Витек вообще не хотел, а может и
не мог разобраться в политграмоте.
-Эй, рядовой Семенов!-хватил по неполиткорректной голове учебником Федоров этого
длинного, тощего, нескладного паренька.
-Я!-вскочил тот полусонный.
-Головка от фаустпатрона! Кто у нас, ****ь, глава ЦК КПСС?
Сержант был спокоен. Семенова перед этим хорошо накачали, и старшина, пришедший
в класс на проверку за два дня до великого события, останется доволен
политподготовкой во взводе.
Но Витек промычал:—Не знаю.
С перемены сержант вернулся после беседы со старшиной краснее рака и сразу
взялся за Семенова: -Ты, чмо, ****уй, к доске и пиши 10 раз: Горбачев Михаил
Сергеевич! Будешь, пидор, знать за кого воевать!
Витек засопел и начал старательно скрипеть мелом.
-Все, товарищ сержант!-сказал он громко через три минуты.
Федоров окинул взглядом каракули Семенова, и лицо его вытянулось: -Ты, на ***,
неграмотный что ли? Ты что, чморина недоебанный, нацарапал? Какой Сергеич? Так,
мать твою, напиши Шеварднадзе.
“Шыворнадзе”,-нацарапал Витек.
-Не, бля, ты чего, в натуре, издеваешься?!-рассвирипел Федоров,-Ну-ка пиши свое
отчество.
“Николаич”,-вывел бедняга на доске.
Удар в грудь снес Витька в сторону.
-Ты, ****ь, Кузьмич-Николаич!-орал сержант.-Хули ты выебываешься, чмо? Тебя кто
такого вы****ка выкинул? Что за шлюха тебя носила, которая грамоте не научила?
Урюк ты ****ый! Какая ****ь тебя в пьяном бреду зачала? Кто нашелся, чтобы
отъебать ее, если, ****ь, ты, такое убожество, вылез потом? Выкидыш! Жертва
аборта! Упал! Отжался быстрее!
Пока Семенов выполнял приказание и получал сапогом в живот, сержант читал
нотацию:-Если ты, чморина недоебанный, не вызубришь все, грамоте не научишься, и
мне еще хоть кто-то за тебя мозги ****ь станет - сразу башку в петлю суй! Своими
руками твою башку расхуячу!
Все сидели тихо и с интересом наблюдали за новым методом обучения. Но ни у
одного не возникло ни капли жалости к Витьку. Души замерли, превратясь в
маленький игольчатый комок, и каждый теперь интересовался только своим
благополучным выживанием.
Кроме теоретических занятий большое внимание уделялось строевой подготовке. И
ходили-то нормально. Но сержанты настолько дрожали за свой престиж и боялись
перевода в войска в случае провала, что перестраховывались и требовали топать
еще лучше. Лучше, даже когда уже делали невозможное. Ну а если взвод не
понимает, то сначала ноги поднимали до уровня ремня идущего впереди солдата,
затем - до плеча, и шедевр (за совсем плохое хождение, именуемое “горохом”) - до
уровня пилотки. У кого не получалось - пытки на жаре и избиения.
Магазин запретили посещать строго-настрого, и любая попытка тайком пробраться в
чипок каралась весьма жестоко. Поэтому каждый имел за счастье сбегать туда за
молоком для сержанта. Заодно и самому удавалось купить булку или пирожное и
запихнуть быстро в рот на обратном пути. Но еще нужны были и деньги! Их не
имели.
Шесть рублей зарплаты как-то растекались на нужды для ухода за собой и на дань
сержантам. Числившиеся за начальниками долги отдавались крайне редко, если
только у должника с головой нехорошо становилось. Посылки из дома с чем-нибудь
вкусным проходили сначала тщательный “таможенный досмотр”, чтобы спиртного не
было. Половина содержимого разбиралась проверяющими сержантами на месте. Еще
четверть солдат отдавал сержантам, не успевшим на потрошение. И, наконец, когда
он приносил остатки во взвод, причем самые плохие, на них накидывались голодные
коллеги и слизывали с урчанием все до последней крошки. Успеешь по дороге взять
себе пару конфет, да печенья немного - вот и наелся посылкой.
Благо существует в армии еще чувство товарищества, воспеваемое по телевидению и
в газетах. В другой раз тебя тоже угостят, если сможешь схватить конфету-другую.
Спокойно посылки разбирались редко.
Письма, куда добрые родители засовывали деньги, вскрывались, если там что-то
хрустело, или вообще существовало подозрение на купюры.
Вот когда сержанты брали свое, положенное, а не тогда, в первой бане. Женька
представлял, что произойдет, когда скажешь им такое при всех. Да сержанты лопнут
от возмущения! Они же честные! Сами даете!
Переводы к этому времени получать стало опасно. Повсюду начались кражи. Воровали
до последней копейки по ночам. Правда, вот у Женьки “позаимствовали” лишь
червонец из двадцати рублей.
За два дня до проверки приступили еще и к вылизыванию территории части. Убирали
мусор, стригли идеально ровно ножницами травку, чтобы своей разляпистостью не
раздражала глаз большого начальства. Красили бордюры, спортивные снаряды,
чистили гуталином плац до черноты. Даже асфальт боялись показать в своем
естественном виде.
Всех заставили постирать и выгладить черные засаленные гимнастерки. Сержанты,
естественно, ничего не умели. Поэтому легко (уже легко) в приказном порядке
заставляли стирать и гладить свою форму рядовых.
Женька получил задание подшить погоны сержанту Гусеву. Гусь вскоре собирался
бежать на собрание наставников. Но Ветров шестерить не желал и за сорок минут
пришил только один погон, да и тот криво. Благо Гусев спешил, и ему некогда было
разбираться. Пришлось сержанту самому все сделать, а потом чудом позабыл про
такое возбухание подчиненного.
Все остальное, кроме стирки, делалось ночами.
И вот часть выстроилась на плацу. Начальство прибыло. Началась проверка.
Кормить стали изо всех сил, будто на убой. Солдаты не могли от переедания съесть
все, что давалось и казалось по своей структуре раз в тридцать качественнее. На
столах появились котлеты и салаты. Такое питание уже смахивало на кормежку в
плохих гражданских столовых. Ни одного окрика во время обеда, в течение дня, эа
всю неделю. Даже ночные разборки прекратились. Сержанты изображали дружбу и
полное единение с рядовым составом. Иногда, заметив кого-нибудь из проверяющих,
срочно хватали гитару, обнимали какого-нибудь духа и пели ему патриотические
песни.
Единственный прокол произошел на суточном полевом выходе. Развернули солдаты во
чистом поле станционные антенны. Проверяющие приехали.
-Спокойно, сволочи!-сказал Федоров.-Обед в поле прибудет в 14-00.
В 13-30 сообщили, что третья рота должна отправиться питаться в часть. Ей обеда
в поле не доставят. Знать бы Женьке, чья это работа была. Всадить бы кирпичом
ему меж глаз, все одно голова дубовая.
Три километра до части шестой взвод бежал в противогазах. Сержант очень боялся
не отобедать и для ускорения погнал самой длинной дорогой в резине. Анекдот ему
эта голодня дослушать не дала. Так получайте сволочи! Твари ненасытные!
В части над ними посмеялись и сообщили, что их обед давным - давно отправлен в
поле. А времени-13-55. Да еще маршировали с песней перед столовой минут пять.
Сожрут, ведь, чужие рты и глазом не моргнут! А обед-то даже сержанты с аппетитом
уплетали в те дни.
Пришлось выдвигаться назад. Причем точно также в противогазах. Прибежали, а там
уже сержанты пустыми бачками в “бомбежку” играют. Солдат, увешанный со всех
сторон здоровыми термосами, бегает по полю, как загнанный жеребец. По команде
“воздух” падает и ползает на брюхе, а сержанты кидают в него железные бачки.
Попали в голову - убит, а так ползи!
Но не все подонками оказались, не до такой степени оголодали. Чуток еды
оставили. Посадили взвод на семи ветрах в круг, как зеков на перегоне.
Жрите,суки!
Именно в тот день сорвал Женька себе легкое. То ли простудился, то ли надорвал.
Но вскоре на следующий день оно начало болеть. Дней через пять прошло, вот
только гноиться постепенно стало.
Тем не менее проверяющие уехали уже к тому времени, и этого бардака так и не
увидели.
Благодаря тому, что от части неугодных людей (то есть от тех, кто казался слабым
в какой-нибудь дисциплине) смогли избавиться, ставя в наряды или насильно
укладывая в санчасть, проверка прошла успешно. Начальство осталось довольно
таким положением дел в части, назвало ее чуть ли не образцовой и укатило
обратно: не то в Москву, не то еще куда.
Потекла тихая, ”обычная” жизнь. Питание мгновенно стало прежним. Опять начались
побои, издевательства, ругань. В общем, река вернулась в старое русло. Воины же
поехали на картошку, где продолжили крепить дисциплину в полях Родины.
12. ПОСЛЕДНИЕ ДНИ
Дни полетели стремительно. Срок в учебке подходил к концу. Близились выпускные
экзамены. Жизнь стала спокойной, а, скорее, сержанты просто добились своего и
отстали от солдат. Никому уже ничего не хотелось. Все отупели до невозможности.
Высокие чувства были безжалостно раздавлены и стыдливо заметены в дальний угол.
Люди превратились в бездумные деревянные машины в режиме сильного наркотического
бреда. В дрессированных тварей, которые сделают все лишь бы избежать грубости
или пинка.
К экзаменам готовились точно так же, как и перед проверкой. Никто уже ничему не
сопротивлялся, ничем не возмущался. Сержанты шныряли подобно сытым акулам,
лишний раз никого не трогая и требуя только выполнения привитого за первые
месяцы. Правда, один раз сержант Васильев из второго взвода сорвался и
прокололся на этом. Ему сильно хотелось спать, а паразит-старшина приказал
позаниматься с личным составом ночью. Что-то не понравилось командиру взвода, и
излупцевал он своих подчиненных. Один рядовой все же не выдержал. Завязалась
потасовка.
Последствия оказались различны для виновников. Беспредельщик получил взыскание и
вдобавок на полную катушку огреб следующей ночью от сержантов, а избитого
Васильева... сняли с должности секретаря комсомольской организации части, да
лычку одну отдал. Последнее совсем даже не страшно. Все равно через месяц опять
в звании повысят. Очередная акция по борьбе с “дедовщиной” закончилась.
Прошли и экзамены. 3наний для их успешной сдачи почти не требовалось.
Проверяющие предпочитали не контролировать навыки выпускников. Поэтому
лейтенанты сами ставили оценки своим взводам (не так, как знают, а так, как
надо). А начальство довольно. Орлы все, отличники!
Тогда как раз и произошел казус, доказывающий, что спрос-то с офицеров
небольшой. Они сами воины липовые. А случилось это в третьем взводе. Это событие
ходило у всех на устах еще долгое время. Дело было так.
То ли из-за показухи, то ли еще из-за чего, но экзамен у третьего взвода решили
провести совместно с десантниками. Выехала станция в поле, окопались. Сидят,
ждут. Глядь, снижаются, родимые, на парашютах. Красиво, черти, падают. Все
залюбовались. А лейтенант Сенчуков аж на крышу залез посмотреть в бинокль.
Десантники преспокойно приземлились, подбежали к станции, применили к каждому по
силовому приему (кому руку заломали, кому шею, лейтенанту руку к ноге
привязали), влетели в машину, вывернули какую-то лампочку и убежали. Все, мол,
станция захвачена.
Только связисты очухались, а уж вторая партия летит. Ну, бравый Сенчуков (до
этого все гоголем ходил) подчиненных загнал в машину и заперся.
Через пять минут десант прибегает. Тук-тук!
-Кто там?-высовывает нос в вентиляцию летеха.
-Так, это, десант мы! Откройте, пожалуйста!
-Ха! Нашли дураков! Чтобы вы нам навешали?!
Ну что делать в такой ситуации? Десантники побродили вокруг, да и убрались
восвояси. Не антенну же с собой переть? И не ломать же дверь в армейском
имуществе?
Вот так, благодаря мужеству наших офицеров, и стоят военные объекты!
Короче, экзамены закончились. Все готовы были на край света ехать, лишь бы от
учебки подальше, да поскорее смыться.
-Рота, подъем!-все тот же ненавистный голос дежурного. Но сегодня для Женьки эта
команда звучала абсолютно по-другому. Первый день, когда не надо учиться, когда
все позади! Тем не менее, подъем есть подъем, и одеться требуется за сорок пять
секунд.
Все построились, не хватало одного. Семенов не поднялся, а остался лежатъ
пластом.
“Заболел, наверное”,-подумал Ветров.-”Еще вчера жаловался”.
-Эй, ты! Совсем, ублюдок, охуел?-спросил Федоров Витъка.
Он схватил солдата за грудки и резко посадил на кровати. Грязно-белая рубаха
треснула по швам и клочьями повисла на Семенове. Тот шевелил пересохшими от жара
губами, испуганно оглядывался по сторонам и, казалось, ничего не мог понять. С
койки он все равно не вставал.
Гусь не выдержал и, гогоча, швырнул в Витъка сапог. Снаряд заехал Семенову по
шее. На его глазах выступили слезы, но встать не было сил.
-Ха, волчина! Совсем страх потерял?-кинул в его сторону свой сапог Федоров,
причем в упор.
Каблук разбил парню нос и губы. Витек закрыл лицо руками. И тут понеслось.
Каждый сержант старался попастъ своими “ракетами” в голову Семенову. Когда все
сапоги и тапочки закончились, то к делу подключились рядовые. Они перекидывали
собранные снаряды сержантам, причем некоторые сами пытались попасть в Витька.
На! Получай, тварь! Из-за тебя нас еще могут заставить несколько раз одеваться и
раздеваться! А это хуже всего. Столько нервов уйдет, да и продолжаться будет,
пока все рекорды не побьешь, секунд за тридцать в строй не встанешь.
Кто не кидался - просто стоял и ржал. Смеялся и Женька. Это был истерический
смех, смех затравленного существа, которое даже собакой не назовешь. И все стадо
веселилось, сливаясь в экстазной пляске боли. “Не меня, не меня!”-вертелась в
голове радостная мысль. И от этого становилось еще веселее. Они вошли в
состояние исступленной злобы на весь мир, на самих себя.
Витек уже не шевелился и даже не стонал. Он лежал, закрывшись с головой одеялом,
сам, очевидно, не понимая, в кого армия превратила его. Превратила каждого.
Какими все стали моральными уродцами.
Наконец, Семенов не выдержал и нашел в себе силы подняться. Пока он одевался,
сапоги еще летали над ним. Резкая тишина наступила только, когда Витек встал в
строй. Какое-то минутное прозрение. Каждый заглянул к себе в душу и ужаснулся.
Сапоги и тапочки с грохотом попадали на пол.
-Юрик, Семенова нужно в санчасть,-хрипло проговорил Федоров.
-Да это ж, ****ь, чмо! Куда его вести? Пошел он на ***! Филонит сволочь! Сачок!
Эта же сука закосить хочет!
-Юрик, он больной,-процедил сержант в ответ, настаивая на своем.-У него явно
высокая температура.
Пахомов посмотрел в глаза Федорову и кисло улыбнулся, словно все понял.
-Хорошо, *** с тобой, золотая рыбка,-глухо сказал он и вышел.
Что стало с Семеновым потом Женька так и не узнал. После этой экзекуции Витька
унесли в санчасть на руках, а Ветров через три дня покинул учебку.
Вскоре зеркала души вновь закрылись, и все встало на свои места.
В последние дни перед распределением выпускников центра начали водить на работы,
чтобы без дела не сидели.
Не успел Женька переодеться после столовой, где он мыл полы (на всей территории
разливалось море воды, а солдаты собирали его тряпками), как взвод повели на
другие работы. Там, где не могли работать экскаваторы (денег начальникам было
жалко), заставляли вкалывать рядовых. Ветров с еще пятью представителями шестого
взвода, рыл котлован под новый банно-прачечный комбинат. Работалось тяжело.
Песок промерз, а глубина к тому же в три-четыре человеческих роста. И землю с
глиной и песочком приходилось поднимать наверх самому. В общем, работенка
затянулась.
Неподалеку солдаты из стройбата монтировали арматуру. Внезапно что-то не
поделили, и одного остальные повалили на железные прутья.
-Что, сука?-хрипел самый здоровый из них.-Ты, ****ь, ***чить будешь за меня?
Бедняга лежал, прижатый к металлу, и молчал. Бугай поднял покрытые инеем клещи,
расстегнул ширинку у провинившегося и, достав его член, сжал орган в стальных
тисках. Пока несильно. Сотоварищи крепко держали лежащего, а потому он мог
только орать.
-Будешь работатъ?-повторил вопрос бугай.
-Нет!-плюнул в него парень.
Тот как-то странно засипел и сжал клещи что было мочи.-Будешь, ****ь?
-Да-а-а!!!-захлебнулся в истерике наказуемый.
Бугай разжал клещи вместе с кусочками примерзшей кожи и процедил:-Отдышись
чуток, падла, и приступай. Две нормы до вечера. Иначе, ****ь, вообще, на ***,
все оторву! Навек про бабскую ****у позабудешь!
Остальные одобрительно заржали.
Солдаты из учебки стояли, не шевелясь и раскрыв рты от ужаса. Такого они даже в
мыслях держать не могли! А тут?
-Вот это, ****ь, и есть войска,-положил на плечо Женьке руку Федоров.-Еще не раз
учебку вспомните.
Настроение у Ветрова упало окончательно. Так вот она какая, будущая жизнь.
Неужели эти зверства повсюду? Ведь это не сравнить с “шуточками” сержантов.
Здесь уже смертью попахивает.
-Женька!-прервал его размышления появившийся на горизонте сияющий Егоров.-Пошли
скорее в казарму! Нас отправляют!
С какой завистью смотрели на отъезжающих остальные.
-Пишите!-неслось отовсюду.
Лейтенанты и сержанты собрались у выхода из роты пожать руки на прощание. Мол,
не держите зла на нас, ребята, сами понимаете...
Только Пахомов, Гусь и Федоров нахохлившись сидели в умывальнике и молча курили.
Наконец, Гусев не выдержал и тоже пошел попрощаться. Но Юрик с руководителем
шестого взвода не решились. То ли честь дембеля порочить не желали, то ли еще по
какой причине.
Женька вдруг загрустил. Покинуть все знакомое, где столько перенес. А что
дальше? Те же издевательства или все-таки лучшая жизнь? Но чувство это быстро
рассеялось, и сердце вновь радостно забилось, едва Ветров влез в брезентовый
фургон. Вперед! Едем в войска!
Машины тронулись стройной колонной, и ворота учебного центра закрылись для
Женьки навсегда.
ЧАСТЬ 2 ВОЙСКА
1. НАЧАЛО
Грязный, закопченный вагон с решетками на окнах остановился в Резекне. Солдаты
выстроились на платформе. Женька оказался в одном ряду с Егоровым, Игорем и
Борисом.
Вот и настоящая часть. Прибывших разместили в местном клубе, пока начальство
решало дальнейшую судьбу выпускников. Шурик с Ветровым тут же отправились в
чипок: перекусить, а заодно и запастись продуктами на будущую дорогу. Ребята
чувствовали, что на этом их странствия еще не закончились.
Предчувствия не обманули. Им выпал жребий в городок Черняховск, что под
Калининградом. Поезд приходил поздно ночью, а пока Женька вышел прогуляться на
улицу.
В казарме над клубом из раскрытых окон доносилась музыка, нарушая тишину
осеннего вечера. Где-то бренчала гитара. Ветерков расстегнул пиджак парадки и,
потянувшись, вдохнул полной грудью свежий холодный воздух. Рядом на перилах
крыльца пристроился перекурить Борис. После крошечных бычков в туалетах учебки
он с наслаждением затягивался сигаретой с фильтром.
-Хорошо-то как!-радостно произнес Борис.
-Чего уж тут хорошего?-удивился Женька.
-Ну, свобода все же какая-никакая! Не орет никто, не гоняет. Сам себе хозяин!
3ахотел поесть - иди, в туалет хочешь - пожалуйста, а покурить приспичило - ради
бога!
-Еще неизвестно как в нашей части будет,-испортил все Ветров.
-Да как бы ни было - все лучше! Это уже сейчас видно. Вот, к примеру, сколько я
курил за день в учебке? Три-четыре раза, от силы пять. А здесь только за четыре
часа уже седьмую смолю. Разве не здорово?
-Немного же тебе теперь для счастья нужно,-усмехнулся Женька и посмотрел наверх.
Тут же ему в лицо хлестнул мощный поток воды, окатив обоих парней с ног до
головы. Из окна высунулись две довольные, сытые рожи дедушек. Одна, позвякивая
пустым ведром заржала и произнесла:-С первым крещением, душары ****ые! Еще не то
вам устроим! В жопу ****ь будем! Вешайтесь, падлы!!!
Чертыхаясь, Женька вернулся в клуб, оставляя за собой водяную дорожку.
-Хорошо, хоть еще водичка чистая была,-бурчал Борис, развешивая на деревянных
креслах мокрую одежду.
-Вот она, твоя свободная, лучшая жизнь,-со злостью сказал ему Ветров, который
еще несколько минут назад жалел, что не остался в этой части.
Теперь же он искренне радовался: куда угодно, только отсюда подальше! Вдруг в
другом месте будет лучше?
Промелькнули часы. Промчался сном из былого поезд. На этот раз ребят везли в
обычном плацкартном вагоне. Среди обычных гражданских пассажиров. Без решеток на
окнах. Естественно никаких окриков сопровождающего, никакого подъема. Все честь
по чести. Проснулись когда захотели, умылись, улыбнулись девушкам, покурили с
другими пассажирами в тамбуре... Но как хотелось выпрыгнуть из вагона на
станциях. Выпрыгнуть и бежать куда глаза глядят! До ветра, до поля, до свободы!
Пальцы вцеплялись в поручни вагона, белея от напряжения. И гуляла старуха-тоска
по вагону, передаваясь от солдат к гражданским...
Но закончился сон. И вот Женька с собратьями по несчастью стоит уже на
выложенном булыжником плацу своего полуторагодовалого пристанища на фоне казарм,
выстроенных еще в тридцатых годах немцами. Редко шмыгающие мимо солдаты с
усмешкой и пренебрежением оглядывают их сверху донизу.
Наконец, один не выдержал и подошел поближе. Он был маленького роста,
кривоногий, с проворными глазками и черными курчавыми волосами.
-Э, бла, иэ Азирбаджана эсть хто?-на ломаном русском спросил любопытный.
-Ослеп, что ли?-огрызнулся Борис и тихо под нос добавил:-Вот чурбан неотесаный!
Неужели кто-то на тебя здесь похож?
-Э, слюшай, зачем груба так?-обиделся солдат. Оглядев с ног до голова обидчика,
он сверкнул глазами и грозно сказал:-Ти так болше не скажи! Понял, блат, да? Ти
салдат, я тожи салдат. В армыи нэт националности. Тут всэ равный. Я тэбэ брат, а
ты мнэ.
Борис промолчал, чертыхнувшись в душе на новоприобретенного родственничка, и
уставился в небо.
-Мамэдов мой фамылый,-важно сказал незнакомец.-Тзпзр у нас служит будэтэ!
-А как здесь вообще-то?-поинтересовался Шурик.
-А что, харашо! Кормят, отдыхают! ****ата!
Ребята повеселели. Знать, действительно мужики правду говорили, что в войсках
легче.
-А часть-то большая у вас?-уже радостно продолжил Шурик.
-Да нет, бла: тама сталовый, вот казарм и штап, а вот тама склады.
-А человек сколько?
-Восэмдэсат восэм, на две роты!
-Да,-только и мог от удивления проговорить Егоров.-Это, братцы, не Тамбов! Дом
отдыха, да и только!
Новички повеселели и расслабились. Небо стало необычайно ясным, и воздух как-то
посвежел.
-А деды-то есть?-спросил Игорь.
-Канэчна,-оскалился “гид”.-Цэлых шестдэсат чэловэк! Скора дамой всэ пайдут!
Улыбки разом застыли на лицах парней. По небу побежали тучки, стало сразу
холодно и мрачно. Веселиться больше не хотелось.
-Ну ладна, пайду я,-хлюпнул носом Мамедов, увидев приближающегося старшего
сержанта, и поспешил убраться восвояси.
-Ну что, мужики?-добродушно улыбнулся подошедший солдат.-Служить, значит, будете
здесь. Меня зовут Володя Сорокин. Я - комсорг части. Берите вещички и пошли
осваивать казарму!
Парни взвалили вещмешки и, не спеша, потопали к дверям.
Поднявшись на третий этаж, и оставив четверых внизу (для пополнения второй
роты), они распахнули дверь, за которой начинался длинный коридор, заваленный
строительным мусором. Пахло свежей краской. Воздух состоял практически из пыли.
-Это у нас ремонт идет,-пояснил Сорокин.-Часть только что переехала сюда. Раньше
здесь ракетчики стояли, а потом здание лет пять пустовало, когда они в Германию
свалили. И вот теперь мы тут вовсю вкалываем.
Казарма состояла из небольших комнат, именуемых кубриками. Два из них
предназначались для спален. Вторая половина этажа отдавалась взводу обеспечения.
Однако, где что понять было еще весьма сложно.
-Ну ладно, мужики, хватит глазеть по сторонам,-сказал старший сержант.-Вещи - в
каптерку и знакомьтесь с личным составом, а мне еще в штаб к замполиту забежать
надо.
Сложив свое военное барахлишко, в некотором роде приданое из учебки, ребята
сгрудились в кучку у коридорного окна и стали настороженно присматриваться и
прислушиваться. Наконец, Борис не выдержал и, крадучись, отправился на разведку
вдоль коридора. Стоявшую тишину разбавляли лишь еле слышные голоса, доносившиеся
из какой-то комнаты.
Борис двигался осторожно, перебираясь через кучи щебня и досок. Едва он сменил
кошачью походку на уверенный шаг, как из одной комнаты, откуда вроде бы и
доносилось бормотание, высунулись две руки и втянули разведчика внутрь. Дверь
захлопнулась, и тут же за ней раздался дикий гогот. Вскоре луч солнца вновь
осветил коридор, и выглянувшая из-за косяка ухмыляющаяся незнакомая физиономия
солдата поманила пальцем остальных новичков. Ребята с опаской зашли.
В душной, грязной комнате стояло восемь кроватей, на которых в сапогах возлежали
дембеля. Некоторые курили. Переминающийся с ноги на ногу Борис стоял в центре
помещения и тревожно взирал на происходящее.
Ребята не догадывались, что им устроили первую и практически последнюю серьезную
проверку на вшивость. Дембеля, как опытные психологи, сверлили глазами молодых,
пытаясь определить стойких бойцов и потенциальных чморей. На таких проверках
решалась судьба каждого. В неприкосновенные лидеры, естественно, никто не
выбивался, но вот стать до конца дней своих полным чмо было очень даже возможно.
Именно после такого осмотра в свое время прокололся дух Чепраков, который до
самого ухода не имел никаких прав, ел всегда отдельно от своего призыва в углу и
даже в день отправки домой еще убирал плевки в туалете за черпаками.
-Ну, че, мужики? Из Киева естъ кто?-лениво поинтересовался один из лежащих.
Игорь помотал головой:-Здесь из Питера только все.
-Из Питера?-оживился невысокий сержант у окна.-Коренные?
Коренными считались только Женька и Вардан Варапетян, приехавший с ребятами.
Игорь, Шурик и Борис были из приезжих на время учебы в институтах.
-Ну ты-то ладно,-махнул рукой на Ветрова парень.-А вот, ****ь, ты, ара, какой
же, в ****у, ленинградец?
-Я там с рождения живу. Только вот два года в Америке с родней жил. Но потом
вернулся и сейчас в универе учусь,- с гордостью героя захлопал толстыми,
мясистыми губами Вардан.
-Нет, сейчас ты в армии жизни учишься,-сочувственно помотал головой
сержант.-Армянин, ****ь, коренным питерцем быть не может. Он - армянин, а не
ленинградец! Тем более, на ***, с американо-еврейским уклоном!
Дембеля грохнули. Варапетян смутился и замолчал, не зная как поступить в данной
ситуации.
-Ну а тебя, ****ь,-обратился парень к Женьке,-мы сейчас проверим. Где живешь-то?
Ветров ответил.
-Знаю это местечко,-протянул дембель и задал еще несколько вопросов, ответы на
которые оказались просты, но исключительно для коренного ленинградца.
-Молодец!-подвел итог парень и протянул Женьке руку.-Андрей. Будешь, на ***, под
моей опекой! Чутъ что, говори мне! А то, ****ь, давненько здесь настоящих
земелей не было. А ты...
Он грозно посмотрел на Вардана, выдержав паузу:-Лучше, ****ь, мне под руку не
попадайся! Уникум, бля. Еврей в армии. Это тебя фамилия армянская подвела. Умный
еврей в армию не пойдет. А ты, бля, дурак, толстомордый. Да еще и под питерца
закосить решил. Пакость хитрожопая.
Национальный вопрос в армии стоял очень болезненно. Проявление
интернационализма, когда казах протягивал на учениях руку помощи своему русскому
брату, воспевалось лишь в газетах, по телевидению и в кино. В основном же все
части делились по национальному признаку, за что отвечали призывные пункты.
Русских совмещали лишь с белорусами и украинцами. Иногда разрешалось разбавлять
состав молдаванами или прибалтами, считавшимися в армии дубоголовыми.
Представители остальных братских республик могли служить в тех же местах, но
совершенно в других частях. Причем род войск для них был записан с рождения -
стройбат. Что-либо сложнее лопаты и мастерка Министерство Обороны боялось
доверять таким воинам. По большей степени под эту гребенку попадали и россияне в
лице Якутских, Башкирских и прочих подобных автономных округов.
Стройбат всегда считался войсками для дебилов и начинающих уголовников. И даже
если русскому светил по всем параметрам позор на два года строительных работ, то
его направляли в свой стройбат, для европейцев. Горе было тому, кто попадал в
часть с азиатами. Любая “дедовщина” в обычных войсках показалась бы ему раем. А
попадали. В призывных пунктах работали обычные люди, да еще и военные. Поэтому
сбои случались. Этим и объяснялись неожиданные появления в других родах войск
неугодных национальностей.
Духовного единения всех народов в армии не существовало. Жертве ошибок узбеку
или азербайджанцу следовало из кожи вон вылезти, чтобы проявить себя среди
русских. Только тогда окружающие начинали относиться к нему, как к меньшему
брату. В остальных же случаях они оставались до конца службы чурбанами
неотесанными. Больше всего не любили их за поголовный принцип: “Первый год -
русского не понимаю, на втором - не положено”.
Пока тот же Мамедов тащил службу до черпака, офицеры выли, поскольку воин не
понимал ни одной команды, точнее делал вид, что не понимал. Научить его
чему-нибудь также не представлялось возможным. Он и в реальности-то еле говорил
по-русски, а тут термины, техника боевая. Дедушки подходили к этому вопросу
проще. То, что Мамедов не мог понять, скрупулезно объясняли силой. Хотя часто
бывало, что проще и быстрее поймать зазевавшегося русского духа, нежели вбить
приказ в башку горца, спустившегося с вершин за солью и попавшему на глаза
военкому. Зато сразу после выхода приказа, переводящего Мамедова в черпаки, он
становился просветленным и за одну ночь начинал понимать русский. Только теперь
на любой приказ отвечал однозначно “Мнэ нэ паложэно. Нашол, блат, душар”.
Великим чудом являлся чистокровный еврей в армии. Ходила даже поговорка “Редкий
еврей залетит за забор воинской части”. Фантастика, но каким-то образом они
умудрялись отмазаться от службы. Потому тот, кто все-таки надевал сапоги,
считался законченным идиотом и на нем отыгрывались за всех, кто не пошел тащить
службу.
Следующим пунктом в экскурсионной программе у новичков стал поход в столовую.
По сравнению с учебкой обед оказался шикарным. С голодухи ребята накинулись на
пищу.
-Ешьте,-сел рядом Сорокин.-Вообще-то у нас обед уже прошел, это остатки, но их
много сегодня.
К удивлению новичков больше в этот день их никто ни о чем не спрашивал. До
вечера они просидели в каптерке, а, поужинав очередными остатками, поскольку на
довольствие ставят лишь на следующий день, завалились спать.
-До чего хорошо!-думал Женька.-Ну что за прелесть? Никакой тебе беготни, никакой
суеты! Все тихо, не пристает никто. Санаторий, да и только!
Глаза закрылись, и он уснул.
2. ХОРОШО-ТО - ХОРОШО...
Проснулся Женька оттого, что превратился в ледяной комок. Он поежился и
попытался плотнее закутаться в одеяло, но это не помогло. Зубы еще сильнее
начали выбивать дробь. Ветров поворочался немного, но понял, что так и не
согреется. Спать уже не хотелось. Холод все-таки давал о себе знать. Поеживаясь,
он стал ждать традиционного “Рота подъем!”.
Мерзкого крика так и не последовало. Через полчаса дверь открылась. В помещение
будущей бытовой комнаты, где обосновались в эту ночь новички, вошел Сорокин,
мягко улыбнулся и сказал:-Ну, поднимайтесь! Завтракать пора!
-А чего холодно-то так у вас?-стуча зубами, спросил Борис.
-Так ремонт, а кочегарка не топит.
-Как не топит?!-удивился Шурик.-На улице по ночам минусовая температура, а у вас
кочегарка не работает?
-Да работать-то она работает,-успокаивающе замахал руками Сорокин.-Вот кочегары
только топить, паразиты, не хотят. Так все батареи перемерзнут.
-А начальство куда смотрит?-натянул сапог Игорь.
-А что начальство,-хмыкнул Володя.-Придут, скажут, так мол и так, топить нужно.
Те отвечают, что котлы не работают. Ремонтируются еще. А шакалам и дела нет. Они
дома живут, а не здесь, где ночью четыре градуса тепла всего. Ну да ладно,
заговорился я с вами, пошли скорее!
После учебки ребятам было крайне непривычно, что в столовую шли не спеша,
разговаривая при этом за жизнь. Своего рода променад. И никто не кричал, не
погонял.
-Это из-за ремонта у нас никакого распорядка нет. Да и какая тут дисциплина -
кругом дембеля одни! Как хотят, так и живут. Анархия. А офицеры боятся. Одного
дембеля тронь - остальные все по кусочкам разнести могут. Часть практически
неуправляемая,-пояснил Сорокин на ходу.-Я единственный, кто еще как-то им
подчиняется, поскольку комсорг. А так бы плюнул. Мне ведь тоже домой скоро.
-Счастливый!-вздохнул Борис.
Когда новички зашли в столовую, все уже сидели на местах. Голоса, смех,
чавканье, гром посуды - все смешалось в один гул.
-Ха, Сорока “духов” на хвосте принесла!-заржал здоровый детина за одним из
столов.
-Мы не духи, а молодые уже,-поспешил поправить его Женька.
-У нас ваша учебка - уебка не в счет,-ухмыльнулся парень.-Для нас, ****ь, вы
духи, пока младше вас кто-нибудь не при****ует! У, чмошники!
Ребята сели с ним за стол на свободную скамью и, положив в миски кашу, стали не
спеша пережевывать.
-Горох,-подмигнул усатый парень сержанту, жующему неподалеку.-А чего это, ****ь,
они тут хавают без разрешения, хлеб белый хватают?
-Да ладно тебе, Витенька-отмахнулся тот.-Пускай пока жрут спокойно.
-Ну, ну,-злорадно ухмыльнулся дембель.
Тут же Женька поперхнулся от неожиданного тычка в спину.
-Эй, ты! Убрал, на ***, посуду за мной!-прогундосил огромный, отъевшийся битюк.
-Ну началось,-вздохнул обреченно Ветров.
-Э, Эдик! Кончай, в ****у, бузить!-окрикнул обидчика Андрей.-Другого найди, а
моего зему не *** трогать! Усек?!
-Ну тогда ты,-перевел взгляд дембель на Шурика.
-Да ты, ****ь, американского армянина заставь лучше,-предложил Андрей.-Не ***
этому чмошнорылому под питерцев подмазываться. Таких чморить нужно с самого
начала, пока совсем не оборзели. А то за****ятся, потом поздно будет. Правильно
я говорю?
Он весело посмотрел на свой ряд, где сидели еще два солдата и младший сержант.
-Правильно!-жалобно протянули те.
-Эти, видать, поменьше отслужили,-прошептал Борис Женьке на ухо.
Вардан молча взял грязную посуду у Эдика и понес в мойку.
-Ну точно чморина!-крикнул бузотер и похлопал “недоросшего” сержанта, сидящего
рядом с Андреем, по плечу:-Ну что, ****ь, друг Смоля, кончилась твоя служба?
Теперь этот ***, носить будет.
В казарму Сорокин повел новичков опять отдельно от всех, словно в карантине.
-С вами командир роты поговорить хочет,-поведал он на входе.-Старший лейтенант
Коровьев.
Почему-то в умывальнике нетерпеливо прохаживался офицер с лицом забитого мерина
и потягивал воздух длинным носом.
-Поодиночке,-неожиданно пропищал он.
Женька зашел первым.
-Часть, значить, у нас, на ***, ****атая,-начал он.-Рота тоже. И ребята
****атые. Вот. Вы теперь тут служить будете. Здесь, значить. И все, значить,
замечательно и ****ато.
“Похоже, у него лексикон ограничен. Мозгов маловато”,-решил про себя Ветров,
глядя на пританцовывающего Коровьева.-”И чего пляшет, мерин недоношенный”?
Разродившись еще в том же духе на парочку общих вопросов, старлей снял с души
камень долга знакомства с Ветровым и, пообещав, что “еще, на ***, послужим”,
позвал следующего. Собственно, никакого дела до новичков ему не было. Простая
формальность.
-Погоди, еще наш старшина Иванько при****ует. Вот тогда жизнь ***вая начнется.
Собачья жизнь,-бросил на ходу Женьке Андрей.-А этот жеребец ничего, более-менее
спокойный. Правда дурной, ****ь, бывает иногда. Но дембеля на него уже ***
ложили.
В доказательство он подкрался к умывальнику, приоткрыл дверь, дико проржал два
раза и вразвалочку пошел по своим делам. Коровьев высунулся с искаженным лицом,
но в адрес обидчика не донеслось ни единого слова. Старлей лишь обиженно фыркнул
и вновь скрылся в умывальном “кабинете”.
Когда вышел последний новенький, командир роты подгарцевал к молодым, похмыкал и
задорно произнес:-Ну а теперь, воины, давайте повъебываем! Мы сейчас караульный
городок ***чим. Помочь нужно.
И пошли ребята-связисты развиваться. Цемент носить, да кирпичи таскать. Не
привыкать!
В стране существует много родов войск, превеликое множество частей. Но всю армию
можно назвать одним словом - стройбат. Когда проверки или учения проходят, да
еще телевидение снимает, то каждый воин - ас своей военной специальности! Орел!
На деле же некоторые танкисты до конца службы боятся вообще подойти к танку. Или
часто можно встретить артиллериста, который не только за два года из пушки не
стрелял, но и видел ее лишь на картинке. 3ато уж с орудием труда, именуемым БСЛ
(“большая совковая лопата”), в армии знаком любой солдат.
Строят, рушат, опять строят, опять ломают. Иначе нельзя. Если все построить, то
возводить больше нечего будет. А солдат без работы - все равно, что птица без
крыльев.
Во всесоюзной армейской стройке встречались и исключения - ремонт офицерских
квартир и строительство дач. Тут требовалось работать на века. И вкалывали
летчики - танкисты - десантники - связисты у начальника, возводили и вылизывали
даром его жилище. Месяц лизали, а то и два. С утра и до вечера. За работу свою
просили одного: дать недельку отпуска, чтобы к матери съездить крышу починить, с
ремонтом помочь. Но всегда получали отказ. В армии отпуск нужно заработать. А
домашние проблемы - мелочь, оставшаяся на гражданке.
В программе “Служу Советскому Союзу”, которая являлась в части обязательной для
просмотра по воскресеньям в 10-00, все бегали, летали, стреляли. Солдаты
смотрели этот бред по трем причинам. Во-первых, отдохнуть у телевизора, ощутив
еле уловимый запах гражданки. Во-вторых, досидевшему до конца разрешалось в
качестве поощрения посмотреть следовавшую за военным шоу “Утреннюю почту” со
звездами и звездочками “попсы”. И, в-третьих, все же было интересно: как оно на
самом деле должно быть в армии. Ведь в жизни все обстояло как в анекдоте: один
копает, а другой тут же зарывает.
Женька твердо удостоверился в миролюбивости нашей страны, поскольку даже в армии
вместо обучения воевать, как в любой другой стране, у нас учили строить.
Заверения граждан с голубых экранов о том, что армия охраняет спокойный сон
каждого советского человека, выглядели весьма сомнительными. Кроме жителей
пограничных районов и горячих точек остальных защищал солдат с лопатой.
Пока ребята таскали цемент, а два дембеля лежали под лучиками исчезающего
осеннего солнца, подгреб воин, которого все величали не иначе как Тюля. Длинный,
белобрысый, какой-то непропорционально скроенный, но здоровый.
-Э, мужики, кто тут, на ***, писать-малевать умеет?-задорно спросил он.
-Ну я,-ответил Женька.-Только не очень.
-Да похуй, потянет, а то тут, ****ь, вообще никто ни ***, не может. Пошли со
мной!
-А как же работа?-оглянулся растерянно Женька на товарищей.
-Я сказал пошли!-резко сказал Тюля.-Дембель здесь начальник, а не эти
шакалы-нытики!
Тюля привел Женьку в каморку, расположенную в клубе, и посадил на табуретку. В
углу на диванчике попыхивали сигаретками еще три дембеля, в том числе и Андрей.
-Во!-с гордостью вытащил Тюля из дипломата альбом, обернутый кусками шинели, и
похлопал но нему:-Дембельский! Когда с мое прослужишь, тоже такой захуячишь.
Альбомы и прочие атрибуты считались неотъемлемой визитной карточкой настоящего
дембеля. Прежде всего, это проявлялось в форме одежды. Каждый уважающий себя
старослужащий носил пилотку на затылке, из-под которой задорно выбивался чуб.
Гимнастерка ушивалась настолько, насколько позволяла сесть или вздохнуть, не
повредив швы. Сами галифе урезались до полной обтяжки, оставляя немного свободы
на бедрах, поскольку настоящий дедушка обязан руки постоянно держать в карманах.
Портянок старослужащий не признавал напрочь. Ходил исключительно в носках.
Некоторые офицеры периодически пытались бороться с таким нарушением формы
одежды. Пока личный состав отсутствовал в казарме, они шарили по тумбочкам и
выбрасывали обнаруженные хлопчатобумажные изделия. Но это не помогало. Носки
будто плодились.
Вершиной крутости считался ремень. Чем авторитетнее слыл старослужащий, тем
больше ослаблялся ремешок. У многих он висел буквально на яйцах. Бляха же на
ремне была сродни кольцам на срезе дерева. Крутость дедушки или дембеля
определялась по тому, до какой степени стерлась и исцарапалась на ней звезда и
насколько сильно выгнута пряжка. Кроме того ремень служил своего рода календарем
от черпачества до дембеля. Едва приказ переводил солдата из молодого в черпаки,
как этот атрибут разрешалось постепенно ослаблять, слегка загибая бляху. За
полгода дедушки внимательно отслеживали у своих последователей степень гнутости
пряжки и болтания ремня, в зависимости от выслуги и подвигов разрешая одним ее
увеличить, а другим приказывая уменьшить.
Ну а после последнего приказа у старослужащих появлялись дополнительные
аксессуары, а, значит, и дополнительные хлопоты. В недалеких кругах любой
дембель считался распоследним чмориной, если шел на гражданку и никто этого не
видел. Во-первых, разделывали парадку под орех. Погоны из металла с
позолоченными буквами “СА”, цепи в виде аксельбантов навешаны, шеврон на рукаве
золоченый, фуражка набок (чтобы чуб торчал), парадка ушита (часто до
откровенного неприличия), да пиджак нараспашку. И главный аксессуар у таких
дембелей - как правило, тупая и гордая рожа. Умные ехали домой в гражданке или
без всяких атрибутов. Но таких встречалось немного.
Во-вторых, дембелю надлежало идти небрежной походочкой, заложив руки в карманы
брюк, и поплевывать по сторонам, посылая все патрули подальше. Правда, этот
пункт выполнялся крайне редко, поскольку можно домой приехать и без погон и без
украшений, да и вообще позже срока, отсидев на губе.
В-третьих, вся грудь должна быть увешана значками. С этим пунктом периодически
доходило до смешного. То дембель нацепит все значки классности: от “Мастера” до
“3 класса”. А то по улице гордо топает стройбатовец, а на груди значок “100
прыжков с парашютом”. Бегали, покупали в других частях значки, чтобы по приезду
в свою деревню все девки ахнули: бравый вояка, если наград столько.
Ну и, в-четвертых, в дипломате обязан покоиться дембельский альбом и записная
книжка, тоже дембельская. Альбом - это целое творчество, шедевр искусства.
Размалевать листы до невозможности, написать коряво на первой странице под
эмблемой рода войск “Кто не был, тот будет, кто был - не забудет 730 дней в
сапогах”. Ну и фотографии вклеить, да еще и не имеющие иногда к хозяину никакого
отношения. Девушка непонятная, к примеру (у соседа фото экспроприировал). А под
ней надпись “Моя армейская любовь”. Иногда заимствованная фотография
датировалась моментом, когда та самая девушка приезжала навестить своего
солдатика, и сняты они были соответственно вдвоем. В этом случае новый владелец
вырезал худо-бедно подходящую голову из своего снимка и приклеивал на место
реальной воинской башки, которая явно все портила.
Рисунки друг у друга из рук вырывали, чтобы перерисовывать. А еще непременной
составляющей альбома являлись стишки. Они присутствовали всюду: и в альбоме, и в
дембельской книжке наряду с адресами, окаймленными почему-то венками. Стихи
примерно следующего содержания: “Я пришел, а ты с другим! Я тогда взял и
повесился”. Или: ”Я пью за дембелей, поднимая шампанское в бокалах, за разбитое
сердце и уничтоженную любовь”. Самым распространенным опусом были выдержки из
трагической дембельской песни, которая исполнялась весьма жалостливо:
“Покидают родные края
Дембеля, дембеля, дембеля.
На вокзалы, в порты, на метро и такси
Уезжают домой старики.
На вокзале подруга в слезах,
Губы шепчут: “Останься, солдат”.
А солдат отвечал: “Пусть на ваших плечах
Будут руки лежать салажат”.
Под этими строками обычно и вклеивались позаимствованные у сослуживцев и из
журналов девичьи фотографии. Причем все занесенные в альбом строки содержали
массу грамматических ошибок, типа: “паднимаю в бакалах шанпанское”.
Как-то раз Женька пострадал из-за таких шедевров. Один из дембелей спер в
соседней роте у молодого фотографию певицы Саманты Фокс. Фото было сделано
весьма качественно и без подписи. Просто изображена по пояс молодая женщина с
большой грудью и все. То, что это поп-звезда, дембель из деревеньки на Брянщине
даже и не догадывался. Поэтому он сделал вид, будто на следующий день получил из
дома письмо с фотографией своей невесты, и стал показывать ее старикам из первой
роты, рассказывая, как с ней хорошо спалось. Дембеля из его дружеского
окружения, все как один деревенские парни, охали и вздыхали, буравя глазами бюст
Саманты, и с завистью посматривая на обладателя такой сексуальной дамы. Ветров
этой предыстории не знал. Когда взял посмотреть альбом, то так и сел:-Ты чего
это сюда Саманту Фокс вклеил?
-Кого?! Какую Манту?-опешил дембель.-Это же, ****ь, невеста моя!
-Повезло…-теперь опешил Женька от такой наглости.-Это когда ж ты успел за бугром
побывать?
-За каким, на ***, бугром?!-взвился дембель.-Она в моем селе живет, Машкой
кличут!
-Да что я, дурак что ли? Саманту не отличу от какой-то Машки...
Этот разговор, который слышала половина роты, закончился для Ветрова плачевно.
Получил по мозгам и владелец фотографии (бывший владелец), дабы в будущем
подписывал на обороте, кто на ней изображен. Дембель же не знал, куда со стыда
деваться. Как последний чмошник опозорился. Даже кличка к нему прилипла “Манта”,
которая потом изменилась на “Манда”. Так и уехал с таким псевдонимом.
С той поры Женька твердо усвоил: что в альбоме не увидишь - не задавай глупых
вопросов!
Именно подобные стихи-шедевры Тюля и попросил Ветрова красиво занести в свои
дембельские записную книжицу и альбом. А в армии если уж о чем-нибудь попросят,
то только один раз. Поэтому Женька согласился. За что попал еще и под охрану
Тюли, пользовавшимся не меньшим авторитетом среди дембелей, чем Андрей. А охрана
вещь великая. Во-первых, всегда можно обратиться с вопросом, не получив вместо
ответа по зубам, а, во-вторых, часто спасает от нападок других дембелей, если
они пытаются зачморить.
После ужина Эдик созвал всех новичков у себя в кубрике. Они выстроились в ряд, а
дембель завалился на железное ложе, как отъевшийся император.
-Запомните, ****ь, сынки!-начал он царственную речь.-Я, на ***, шутить не люблю.
Вы - духи и должны, ****ь, уважатъ старших по сроку службы. Что, на ***, скажу,
то и должны делать. Ясно?
Игорь, кивнул головой за всех.
-Вот, ****ь, армянин-паскуда,-показал пальцем Эдик на Вардана.-Дело сразу
просек. Все берите с этого пидора пример! Чмо это далеко пойдет! А вы пока так,
дерьмо вонючее, выебки. И будете огребать ****юлей за неподчинение. На первый
раз все. В заключение упали, на ***, и отжались тридцать раз!
Он повернулся задом к отжимающимся ребятам и заснул.
-Рота, выходи строитъся на вечернюю поверку!-истерически проорал дневальный.
Дежурный офицер из второй роты явно затянул перекличку. Стоя на улице в одних
гимнастерках, дембеля начали замерзать.
-Ну ты, козел ****ый!-начал первый.-Не май месяц! Сворачивай, на ***, свои
писюльки. Все здесь! Отправляй в роту, а то яйца отморозим!
Капитан поперхнулся, обвел всех взглядом, но продолжил перекличку.
-Э, дерьмо зеленое! Кончай ****еть, недоебок! 3аканчивай, мудило!-раздалось уже
несколько голосов.-Чмо со звездочками, мать твою!
-Я попрошу не грубить!-жалобно взвизгнул офицер.-Дайте мне эакончить ! Ну,
пожалуйста!
-Этот что, чморина здесь?-спрсил Женька у Андрея, кивнув в сторону капитана.
-Да они, ****ь, здесь все слабаки! Никто ни *** с дембелями поделать не
может!-гордо произнес тот.
И Ветров понял, что даже если сейчас начнется война, то ни один дембель воевать
не пойдет, и ни один шакал ничего не исправит в такой ситуации. Побоится!
-Товарищи солдаты,-закончил перекличку капитан.-А теперь сводка!
-Во-первых, ****ь, не товарищи солдаты, а граждане!-крикнул Тюля.-А во-вторых,
*** с тобой, ****и дальше!
Слушать сводки здесь обожали. Это считалось местным развлечением, одним из
лучших образцов черного юмора. Посмеяться над чужим несчастьем от души. Подобные
телефонограммы являлись единственным средством борьбы против “дедовщины”. За
редким исключением ежедневно набиралось по шесть-семь подобных сообщений со
всего округа. Например, рядовой такой-то части шел по аллее, подскользнулся на
льду и упал, свалившись в люк. Результат - перелом черепа, рук, ног, да еще и
вылетела челюстъ. Иногда даже глаза умудрялись терять, поскольку падал бедняга с
лестницы, а именно в этот момент там какой-то полудурок оставил автомат со
штык-ножом или еще позорнее швабру. И падающий точно глазом налетал на острие
ножа.
Вершиной изысканности считался случай с солдатом в одной из танковых частей
неподалеку. В парково-хозяйственный день он вместе с сотоварищами мыл боевую
технику. С шампунем из тазика. В это время один из прапорщиков поддал в честь
выходного дня и решил прокатиться на танке. Но случайно сдал назад и устроил
мойщику бутерброд с объектом его стараний. Когда разобрались в чем дело и
вытащили мертвого парня, то таз оказался впрессован в грудную клетку. Разбор
полетов показал, что произошел несчастный случай по причине невнимательности и
неосторожного обращения рядового с вверенным ему хозяйственным оборудованием.
Начальники частей составляли подобные заключения как бы после допроса
пострадавшего исключительно с целью замять неприятный инцидент, не
распространяясь о негативных отношениях, процветающих в их царствах. Но этот
бред читали в высших инстанциях, очевидно, верили в него, да и еще на весь округ
распространяли.
Первые вечера Женька не мог понять, чего все ржут, будто слушают юморески. Но
вскоре случай открыл глаза на жизнь.
3. СВОИ ПРЕЛЕСТИ ЕСТЬ ВЕЗДЕ
Женька сочинял “конспект на Родину”. Какой-то топот в коридоре вперемешку с
криками прервал его творческий процесс. Ветров высунул нос в щелку и увидел в
коридоре незнакомого солдата, стоявшего в окружении возбужденных и дико орущих
дембелей.
-Это кто?-тронул Тюлю эа рукав Женька.
-Да зто, ****ь, чмо наше родное,-ехидно ответил тот.-Как пришел, на ***, духом,
так полгода из госпиталя не вылезал! Его на шесть месяцев позже нас пригнали.
-Дед, значит?
-Да какой же, на ***,это дед?-подошел Андрей.-****и в рот мы таких дедов! Он
через месяц опять на целых девять свалил, потом еще на два.
-Тебя чморить надо, ублюдок!-брызгал слюной Эдик.-3акосить решил? На больничной
койке весь срок проваляться? Наебать всех думал? А, нет, *** тебе на рыло! Мы
тебя сами комиссуем, уважим. Ты у нас доберешься до дома, сука!
Пламенную речь дембеля одобрили дружным свистом и гвалтом.
Неожиданно в роту вошел в этот день дежурный по части Коровьев.
-Что, ****ь, за шум, мужики?-бодро спросил он.
-Да вот, воина встречаем,-ответил Эдик и ударил со всей силы беднягу в грудь
ногой.
Парня отшатнуло, но стоявшие сзади не дали ему упасть.
-Ба, да это никак Артемьев появился?-удивленно присмотрелся старлей.
-Он самый,-ответили за виновника шума.
-Ну, ****ите тогда его, только убивать не надо. Пусть ему урок, ****ь, на пользу
пойдет,-дал добро Коровьев и поспешно вышел из роты, позабыв про свои дела.
Артемьева поставили посреди коридора, а дембеля с обеих сторон стали метать в
него табуретки, приговаривая:-Домой к мамочке собрался, тварь? Так получи
гранату, сука!
“Стрельба” закончилась лишь тогда, когда парню перебили ноги. От колен и до
ступни они превратились в синие с кровоподтеками конечности.
-Хватит, на ***!-остановил дембелей, добивающих Артемьева в упор, Эдик.-Так,
*****, не интересно. Казнить его надо, пидора! Духи, за мной! Посмотрите, на
***, что бывает с гнидами.
Шесть человек подняли Артемьева с пола и потащили вниз по лестнице.
В кочегарке экзекуция продолжилась. К крюку в потолке привязали веревку.
“Приговоренного” со связанными руками сунули в петлю.
-Смерть уродам!-проорал Эдик, выбив из-под поддерживаемого дембелями солдата
табуретку.
Артемьев повис в воздухе. Вскоре он перестал биться и хватать воздух ртом.
-Духи, за водой живее!-скомандовал Эдик.
Шурик с Женькой принесли из столовой два ведра воды. К этому времени Артемьева
сняли. С помощью ледяной воды его привели в чувство.
-Живой, тварь? В петлю!-крикнул Эдик.
Артемьев повис снова.
Так продолжалось еще пять раз. Затем почти задохнувшегося обмочившегося парня
принесли в роту и швырнули на кровать. На другой день его снова отправили в
госпиталь, где впоследствии и комиссовали по причине изуродованных ног,
повреждения связок и еще чего-то.
Начальство явно не желало подвергать это событие огласке. Но информация все же
просочилась. Пришлось срочно сочинять объяснение. Оказалось, что рядовой
Артемьев шел, подскользнулся и попал ногами под ворота части. А ночью от боли
просунул голову между прутьями кровати. Поэтому и горло сдавлено. Прошло. Дело
замяли.
Единственный раз в части засадили двух дембелей из второй роты. От удара в лицо
дух отлетел, ударился затылком о каменную раковину и тут же умер. В этом случае
потерпевший уже физически не мог подписать требуемую чушь. А главное, один из
дембелей умом тронулся. Понял, что переиграл и решил в сознанку идти. Пришлось
писать правду о двух виновниках. Но и здесь вину смягчили. Духу-то уже все
равно, а парням еще жить. В итоге дембелям не просто повеселиться в нетрезвом
состоянии захотелось, а покойный им не подчинился, как сержантам, и замахнулся
на них штык-ножом. О приказе стирать чужие носки, с которого все и началось, в
рапорте почему-то не упоминалось.
Прошла неделя. Первая баня. В отличие от учебки здесь водили строем мыться в
город. Самое лучшее и новое белье доставалось старослужащим. Первогодки получали
старое, ветхое, порой даже рваное.
Задача молодых была проста. Нужно быстро помыться, одеться и, собрав за всю роту
грязное белье, упаковать его в вещмешки, которые впоследствии донести до части.
Офицеры, которые так борются в прессе с негативными явлениями, даже не обращали
внимания на подобное, воспринимая как должное.
На обратном пути за Женькой пристроился сержант Горохов.
-Слышь, мужики!-зашептал он.-Нам на дембеля идти. А посмотрите на наши шинели и
парадки. Два года в них службу оттащили. Ну, скажите, ****ь, можно в таком
старье домой ехать?
-Да нет, вообще-то,-осторожно ответил Шурик, не понимая к чему клонит сержант, а
потому опасаясь очередной зуботычины.
-Вот и я говорю!-даже обрадовался Горохов.-А потому у меня есть предложение: вы
нам свои шинели и парадки обменяйте на наши.
-А мы в чем же домой пойдем?-возмутился Женька.
-Да ты что, ****ь, идиот? Вы же все равно летом уходите? На *** вам шинели? Это
раз. А во-вторых, вы доживите сперва до дембеля, а уж потом сами с духов
стрясете.
-Ладно, там посмотрим,-пробурчал Игорь.
А утром после отпуска в роту влетел гроза всей части старшина Иванько,
прозванный местными острословами ****ько.
-Ну, где эти обезьяны?-поинтересовался он с порога.-Я жаждю поебать их в
задницу!
Этот умный афоризм в разных интерпретациях употреблялся прапорщиком в день около
пятидесяти раз.
-Первое, что вам, ****ям, надо знать,-начал он, когда новички построились.-Ни в
коей мере ни *** не отдавать этим сукам поганым из своего паршивого имущества.
Термины “обезьяны” и “суки поганые” в лексиконе старшины являлись исключительно
ласкательными, и употреблялись им в хорошем расположении духа для поощрительного
выражения любви к солдатам.
-А то, обезьяны, раздадите всякие штучки-дрючки,-продолжил прапорщик,- а потом
бегаете плакаться ко мне. А старшина Иванько будет вас долго ****ь в ваши
румяные попки за разбазаривание вверенного имущества.
Этот урок настолько усвоился ребятам, что все дембеля вечером получили отказ в
обмене. Совершить половой акт с Иванько не желал никто.
Дембеля, к удивлению Женьки, не стали настаивать. Они повели более простую
политику: начались кражи. Уходящие домой ночами отрывали шевроны, дабы
позолотить, меняли бляхи на ремнях, крали парадки, порой из-под носа самого
Иванько. Шинели меняли силой.
Ветрову повезло. Из-за выдачи вещей в учебке “по размеру” его гигантские шинель
и брюки никого не прельщали, а вот на китель парадки позарились, оставив взамен
старый, изношенный, да еще и с короткими рукавами.
В то утро ушли первые дембеля. Женька проснулся и обнаружил, что вместе с ними
ушла и его новенькая, блестящая бляха, и что теперь к ремню приделана какая-то
гнутая до безобразия, старая и позеленевшая. Звезды было почти не видно, до
такой степени стерлась.
На осмотре Иванько с минуту внимательно изучал со всех сторон пряжку Ветрова.
-Ето, ****ь, что у тебя, обезьяна, такое?-наконец спросил он.
-У меня бляху украли,-пробормотал виновато Женька.
-А почему, на ***, не отпидорашена?
(На местном фольклоре “отпидорасить” означало “начистить до блеска”)
-Так она ж, товарищ прапорщик, такая старая, что с ней уже ничего нельзя
сделать.
-Значить завтра наблюдаю ее замененной на ***! Дембель, ****ь, нашелся!
-На что замененной?-спросил из-за угла Андрей, с интересом наблюдающий за
происходящим.
-Молчать, поганец!-зверски посмотрел в его сторону Иванько и подвигал
ноздрями.-Иди сюда, я тебе сам сейчас на это поменяю.
Андрей усмехнулся и вышел из роты.
-Товарищ прапорщик, так у меня ж ее украли. Где я новую-то возьму?-удивленно
спросил Женька.
-А меня что, ****? Абсолютно не ебет! Мне похуй твои проблемы. Ты проебал бляху
или сам отдал, какая разница. Я отдал приказ, а ты исполняй!
Пришлось Ветрову впервые в жизни пойти на воровство. Он не спал полночи, но
выждал момент и в соседней роте свистнул новую бляху. Иванько может быть
спокоен!
4. НАРЯДЫ, НАРЯДЫ
-Молодцы, обезьяны!-ходил довольный старшина вдоль новеньких спустя три дня.-Усе
подстрижены так ****ато, что прямо как огурчики!
Своей стрижкой ребята напоминали зеков. Спереди еще разрешалось носить мизерный
чубчик, а вот по бокам и сзади волосы не получалось зажать между двумя пальцами,
то бишь, фактически налысо.
-Раз вы такие хорошие обезьянки,-продолжил Иванько,-то нужно вас немножко
поебать в задницы, то есть приобщить к труду, чтобы вы стали, как говорил
покойный товарищ Энгельс, хорошими суками. Начнете ходить в наряды!
И началось. Поскольку в части числилось всего две роты, то ходили в наряд через
день. Наряды делились на виды: патруль по городу, куда отправляли крайне редко и
только дедов, дежурка в парке, где керосинили прапорщики и дембеля, караул,
столовая, КПП и дневальный по роте. Старшими везде назначались только
старослужащие, как само собой разумеющееся.
Первый раз Женьке повезло. Он избежал самого мерзкого наряда - дневального. Ему
светило стать помдежем по контрольно-пропускному пункту. Дежурным назначили
одного из немногочисленных дедушек - сержанта Григорьева.
Состоявшее из трех комнат здание КПП было облицовано красивой керамической
плиткой, а изнутри отделано деревом. Но тоже не отапливалось. Женька, проспав
свои положенные четыре часа, в 01-00 по московскому времени уселся за стол.
Григорьев отправился давить на массу, делать было абсолютно нечего. В помещении
стоял дикий холод, поэтому сидеть на стуле становилось невозможно. Проклятая
стужа пробирала через шинель до самых костей. Чтобы не окоченеть, Женька выбегал
на улицу и грелся. Когда становилось теплее, Ветров возвращался на свой
наблюдательный пост.
Женька перечитал все старые газеты, какие валялись в столе, написал все письма,
доделал Тюле книжку, но время будто остановилось. Всего три часа ночи.
-Ну хоть какое-нибудь развлечение бы,-мечтал тоскливо Женька.
С одной стороны, конечно хорошо. Никто не приставал со своими дурацкими
приказаниями и больными навязчивыми идеями, из которых так и сквозит глупостью.
Но с другой, сидеть четыре часа, выпучив глаза, слипающиеся от недосыпания и
холода, довольно трудно.
Женька вздохнул, взял швабру и добровольно вышел на улицу помыть пол в проходной
галерее. Только недалекий человек мог выложить его глазуревой керамической
плиткой. Поэтому, когда по этому полу проходил хотя бы один человек - шедевр
искусства становился грязным до неприличия. А эти слоны-офицеры топают туда -
обратно без дела, да еще и чистоты требуют.
Едва Ветров закончил работу, как внутри здания раздался весьма странный,
неприятный звук, будто паровоз выпускал пары. И невдомек было Женьке, что
напившийся спирта кочегар решил запустить оба котла на полную катушку. Совесть
заговорила, заставив стать добросовестным работником. В других-то зданиях иногда
протапливали, а КПП не знал обогрева со времен постройки, поэтому батареи здесь
промерзли до самых краников.
Женька пулей влетел в дежурку. Шипящее урчание нарастало. Батареи начали
трястись, словно в лихорадке. И вот струйка воды, сначала робко, как бы нехотя,
а потом все наглее начала течь на пол, превращаясь в скромный водопадик возле
вентиля. На полу быстро увеличивалась в размерах грязно-ржавая лужа. Ветров
растерянно огляделся. Под столом валялась лишь пустая консервная банка,
приспособленная под пепельницу. Пока Женька бегал в соседнюю хозяйственную
комнату за ведром, зафонтанировала вторая батарея. Под одну струю Ветров
поставил ведро, а струйку поменьше попытался сдерживать баночкой.
И тут вконец прорвало! Банку выбило, а ведро попросту снесло к чертовой матери.
Женька стоял мокрый, с интересом наблюдая, как вода мгновенно покрывает все
свободное сухое пространство.
Из комнаты, где почивал сержант, раздался отборный мат. Хлюпая сапогами, Ветров
решил выяснить причину недовольства дежурного. Его взору предстала комната,
заполненная на восьмую часть горячей водой, где босиком в запотевших очках
шлепал Григорьев и ловил плавающий сапог.
-Что это, ****ь, такое?!-завопил он, лицезрев своего помощника.
-Батареи прорвало!-проорал в ответ Женька.-Что делать?
К этому моменту вода дошла до электрического обогревателя, стоявшего под
топчаном на кирпичах. Он заискрил, и по всему КПП погас свет.
-Может сейчас дежурный по части придет?-наивно предположил Женька.
-*** в пальто сейчас придет, а не дежурный!-разозлился сержант.-Он спит уже
давно, как сурок. Ему, ****ь, и трава не расти. Вот если проснется, да высунет
****о на улицу - может тогда и придет. Ты лучше в парк ****уй, там тоже дежурят,
а я начну этого шакала ****ого по телефону будить!
Когда Женька выбежал на улицу, то батарея начала уже плеваться кипятком, и КПП
окутался паром. Издали до сих пор иногда искрящееся здание напоминало летающую
тарелку, только что потерпевшую крушение.
Ветров забарабанил в дверь дежурки, стоявшей возле парка. Долгое время никто не
отвечал. Солдат спит - служба идет.
Наконец, в дверном окошечке показалась заспанная физиономия дембеля Витеньки,
пышущая перегаром.
-Чего нужно? Хули барабанишь?-зло спросил он.
-Прапора разбуди!-прокричал Женька.-Срочно!
-На ***? Что случилось-то?
-Да КПП затопило!
-Где?!-кутаясь в одеяло выскочил на крыльцо Витенька и тут же разинул
варежку.-Эх, мать! Красотища-то, ****ь, какая! Спасибо, что разбудил. Такое
редко увидишь.
-Да чего смотреть-то?-взбеленился Женька.-Помочь надо!
-А это уж ваши трудности. У нас все ****ато, а вокруг хоть трава не расти. Нам
чужие заморочки на *** не нужны,-зевнув поправил ус Витенька и закрылся в
дежурке.
Ветров поплелся назад. Около КПП уже бегал растерянный дежурный по части.
-Чего ж делать-то?-махал он руками.-****ь, мужики, это ж полный ****ец! Сейчас
ведь вода в землю уйдет, а там продсклады, и все продукты ****ой накроются!
Вода, действительно, журча в ритм отборному мату офицера, уже стекала со
ступенек и медленно уходила в вентиляционный люк, который позабыл закрыть
начальник продобеспечения. Плотно его можно было задвинуть только изнутри, а
ключ от подвальных продскладов начальник унес с собой.
-Рядовой Ветров, взятъ лопату!-приказал капитан.
Женька схватил “любимое оружие”.
-Нет, положите на ***! На кой хрен она нужна?
-Да что вы думаете?-взвился сержант.-Надо в кочегарку бежать. Пусть воду
отключают. Нас-то он не послушает, а вы - командир!
-Точно!-озарилось лицо офицера.
Минут через пятнадцать поток воды иссяк, и всю оставшуюся ночь Женька приводил
здание в божеский вид.
Утром дежурный по части в наказание заставил Ветрова чистить звезды на воротах.
Повсюду эти лепешки выкрашены в красный цвет. Здесь же придурки на новых воротах
догадались их сделать из латуни, чтобы не как у всех, чтобы блестели. Беда
состояла в том, что их регулярно требовалось чистить и начищать, поскольку они
моментально тускнели. А эти косоугольные лепешки выдраить - не бляху
отпидорасить.
Только Ветров закончил мучаться над одной звездой, как здоровый грузовик решил
выехать с территории части. Женька, как положено, открыл ворота и стал ждать,
когда “Урал” проедет. Неожиданно машину на еще не оттаявшей после бурной ночи
луже резко понесло в сторону. Буквально милиметры предохранили Ветрова от гибели
в расцвете сил. Раздался сильный грохот, и половина новеньких ворот оказалась
начисто снесена.
Во всем вновь оказался повинен Женька. Словно на Иисуса, на него взвалили
изуродованную створку и приказали отнести ее в мастерскую. Поскольку начальство
не хотело позориться, выставляя всем на показ изувеченные ворота, а,
следовательно, изувеченное лицо части, то часть на полмесяца осталась вообще
безликой. Все это время скучающие без работы помдежи по КПП пялились в пустое
пространство, лениво наблюдая за тем как через него передвигается всяк, кто
пожелает, включая окрестных собак и кошек.
Следующим нарядом, где Женьке предстояло показать себя, стало дежурство по
столовой. Это считалось престижным. Ну, во-первых, там всегда тепло, во— вторых,
отожраться объедками и остатками можно. А работка - убрать грязную посуду,
помыть ее, да по новой столы накрыть.
В полдень Женька нес на подносе стаканы, чтобы расставить их к обеду. Посуда,
надо отметить, здесь была из низкопробного фарфора. Никаких тебе алюминиевых
мисок и кружек. Но какая-то сволочь утром плеснула на пол каши-размазни. Ветров
ее не заметил, поскольку в этот момент вспоминал гражданку, воображая себя
официантом в кабаке.
-Пожалуйста, девушка, вам коньячок с шоколадом, а молодому человеку - водочки.
Ноги на жирном пятне разъехались в разные стороны, и двенадцать чашек
разлетелись со звоном на мелкие кусочки. В дверях мгновенно возник мрачный
дежурный по столовой: -За расхуяченную посуду заплатишь, а сейчас иди компот
разливай. Осколки потом соберешь. Сейчас некогда - обед на носу.
Женька схватил чайник и бросился к котлу, откуда еще шел пар от только что
сваренной бурой жидкости.
-Ветер, осторожнее,-зашел через минуту Игорь.-Здесь краник сгнил. Смотри, чтобы
не оторвался! Откры...
Он осекся на полуслове. Женька суетился с чайником возле котла, весь окутанный
клубами пара. Струя компота преспокойно хлестала в канализацию.
-Поздно!-крикнул Ветров, чертыхаясь.-Иди лучше помоги!
Игорь поспешил на помощь.
-Чего делать-то?
-Чего, чего!-передразнил Женька.-Не видишь, компот на глазах исчезает?
-А краник где?
-Если б я знал, то не мучался бы. Ты чем-нибудь дырку заткни, а я поищу пока,
куда его выбило. Примерное место засек.
Игорь попытался заткнуть дырку ложкой. Вышло неважно. Тогда он добросовестно
засунул палец в отверстие и тут же отдернул.
-Горячо же!-проорал он истерически.
-А ты что думал?! Цветочки тебя собирать позвал? 3атыкай грудью, а то без
компота останемся!
-Скоро ты там?-дуя на руки, прохрипел Игорь спустя некоторое время, прижимая изо
всех сил к дырке нагревшуюся железную миску.
-Да сейчас, сейчас,-ползал по полу Женька.-Вот чертов кран! Как языком слизнули!
А, вот он!
Общими усилиями краник водворили на прежнее место. Но три четверти содержимого
котла вытекли в небытие.
Дежурный по столовой стоял неподалеку, взирая на борьбу со стихией с траурной
физиономией.
-Контрик,-только и смог выдавить он по окончании борьбы со стихией.
Помолчав еще немного, прапорщик взорвался. Словесный понос начался.
Из его содержательной, богатой русским фольклором речи, Женька вынес для себя,
что он, Ветров, распоследняя гнида и место ему лишь на мытье пола в сортире.
Больше ничего доверить нельзя. Чтобы как-то заткнуть этот фонтан красноречия,
извергающий потоки проклятий, Женька схватил швабру и, к величайшему несчастью,
от усердия сломал ее. Держа в одной руке ручку, а в другой щетку, Ветров уже
понял, чем это все для него закончится.
Больше он никогда не дневалил в столовой.
В наказание Женьку поставили дневальным по роте. Это была настоящая каторга.
Если не считать дежурного по роте из старослужащих, не обременявшего себя
работой, то за порядок в помещении отвечали два дневальных. Причем один
регулярно стоял на тумбочке у входа, а другой в это время наводил порядок.
Так-то, в принципе, кругом было чисто, но туалет оказался камнем преткновения.
Деньги в части шли на что угодно, кроме ремонта сантехники. Туалетов в роте
имелось два. Достаточно трем-четырем человекам опорожниться в одном из них, как
сливные трубы забивались, и по полу растекалось море дерьма. Бедный дневальный
свободной смены пробивал затор стальным тросом или проволокой, а затем
консервной баночкой или совочком для мусора вычерпывал всю грязь. И пока он
копался в одном из сортиров, другой начисто забивался.
Вот и сейчас, когда Женька, как цапля кимарил на тумбочке, старшина с Шуриком
вели диспут на тему, как пишется: “писсюар не работает” или “песуар не
работает”. В конце концов, они сошлись на “толчок закрыт по причине забитых
очек”.
Приближался вечер.
-Дневальный!-раздался умирающий, слабый голос из кубрика дембелей.
-Совсем, наверное, плохо человеку,-решил Женька и с опаской просунул нос в щелку
двери взвода обеспечения.
В этот момент он разрывался между двумя берегами: и с тумбочки уходить
запрещается, и к дембелям нельзя не пойти. Сила взяла верх.
-Воды!-промычал Эдик и показал негнущейся рукой на пустой графин.
Ветров сбегал в умывальник. На тумбочку влез Егоров. Слава богу! Отпустил его
старшина.
-Спасибо, дневальный,-напился Эдик.-Дело у меня, ****ь, к тебе. Мне книжка
записная нужна. Через пять минут я ее наблюдаю вот на этой тумбочке, подле моей
койки. Открываю, бля, глаза и удивляюсь охуенно. Лежит чистенькая, новенькая,
как целочка!
-Рожу я ее что ли?-удивился такой наглости Женька.
-А мне поебать. Принять, на ***, позу бегуна! Бего-о-о-м!
Пять минут прошло. Ветров бесцельно слонялся по коридору, уныло предвкушая
приближающуюся расплату.
-Дневальный!-снова заголосил Эдик.
-Чего?-откликнулся Женька.
-Неси станок ****ьный! Сюда, на ***, живее!
Женька, как и все другие, давно потерявший какие-либо моральные принципы
товарищества, пустился на хитрость и засунул в кубрик вместо себя Шурика. Сам
довольный встал на тумбочку и прислушался. Через секунд двадцать Егоров, вылетел
оттуда, как ошпаренный.
-Тебя требует,-пробормотал он.
Женька поплелся на расправу.
-Дневальный!-донеслось сразу из двух кубриков.
Куда бежать Шурику? Хоть разорвись! Всюду взгреют, куда заявишься во вторую
очередь. Егоров молниеносно просчитал варианты и шустро пошел туда, где сила
удара больше.
-Ну, принес?-спросил грозно Эдик Женьку.
-У меня нет,-пролепетал тот.
-Что я, ****ь, слышу?-привстал дембель.-Запомни, ***ло, в армии нет слова “нет”.
Упал и отжался сорок раз.
Женька, отжался.
-А теперь иди, родной,-ласково проговорил Эдик,-и найди где хочешь! Совсем,
*****, духи охуели. Русского языка не понимают!
В коридоре Ветрова поймал Горохов.
-Слушай, не в службу, а в дружбу. Ты, говорят, рисуешь неплохо? Изобрази сегодня
ночью мне в альбом картинки. Пошли, образцы дам.
-А Эдик?-мотнул головой Женька в сторону закрытой двери злополучного кубрика.
-Да с этим рас****яем я сам разберусь. Ну?!
“Лучше уж не спать ночь, чем морду сейчас подставить”,-прикинул Ветров и,
вздохнув, согласился.
-Эдик, вот с ним разбирайся!-зашвырнул в кубрик проходящего мимо Вардана
сержант.
-А, чморина, заходи! Мне ведь, ****ь, с тобой еще сподручнее будет!-проорал
зычный бас, и дверь закрылась.
5. СПЛОШНЫЕ ПРОКОЛЫ
Шел пятый час утра. Дрожащий в руке фломастер еле выводил линии.
“В конце концов”,-подумал Женька.-”Ну что с того, если полежу немного. Я же не
буду спать. Минут десять отдохну и дальше рисовать”.
Он заперся на ключ, отложил свое творение, изображающее дембеля, трахающего в
задницу офицера, и улегся на доски, лежащие грудой посреди комнаты. Глаза сами
собой сомкнулись, и Ветров заснул.
Разбудил его грохот. Кто-то ломился в дверь. Женька поспешно вскочил и щелкнул
замком.
-Спишь, сука?-вошел дежурный по роте Смолокуров. Из-за его плеча с любопытством
выглядывал Шурик.
-Да не сплю я, а рисую, не видишь что ли?-как ни в чем не бывало ответил Женька.
-А что ж не открывал так долго?-ехидно улыбнулся Смоля.
-Да вы вот как постучали в третий раз, так сразу и открыл.
-Да уж в тридцать третий. Мы минут пять дубасим. Что, ****ь, по твоему ****у
заспанному не понятно ничего? Хули ****ишь? Шурик не спит, на тумбочке стоит,
чтобы ты рисовал, от Гороха не огреб. А ты, чмо, на массу давишь? Живо на место
пшел!
“Слава богу, что почти все успел!”-подумал радостно Женька, вставая на тумбочку.
И быть бы Ветрову распоследней чмориной, если бы не ЧП, которое как-то затерло
своей значимостью этот случай. В эту ночь пять дембелей из второй роты достали
где-то спирт, нажрались, угнали “газик” начальника части и рванули кататься по
ночному городу, облапошив и КПП, и дежурного по парку, так и не проснувшегося до
утра. Уходя от погони ВАИ, весельчаки раздолбали машину к чертовой матери. Ну,
тут дело вышло за пределы части, не замнешь. Весельчаков само собой на губу,
начальнику - новый “газик”, а в часть мгновенно проверочку снарядили, чтобы
причины казуса выявить и микроклимат прочувствовать.
Часть гудела от этого события, как растревоженный улей. Впервые начальство
решило идти напролом и упросило-таки всех старослужащих оказать содействие в
подготовительных работах перед проверкой, пообещав приложить за это все усилия
для более ранней отправки дембелей по домам.
В суматохе Женька остался дневальным и на второй, и на третий день. Да еще не
спал почти. Пока за ночь пол отдраишь. А эти гады-немцы, которые еще до войны
казарму строили, самые, что ни на есть распространители неуставщины. Заставлять
работать солдата до изнеможения! Пол они выложили из ребристой плитки
нежно-белого цвета. А ребра шли не вдоль коридора, а поперек. Чтобы, когда
солдат шел в кубрик, грязь с сапог сбивалась об эти ребрышки и оставалась в
пазах. Коридор же вышел довольно длинным, потому получил название “белая
смерть”. Дневальные, вылизывая его, буквально умирали, как на рудниках.
Кроме пола требовалось в умывальнике до блеска натереть краники. Женька никак не
мог понять такой необходимости. Через пару часов краники вновь тускнели,
возвращая свой первоначальный вид и не радуя проснувшихся утром солдат. Таким
образом, дневальному удавалось поспать за ночь от силы часа три.
На четвертый день Женька вообще остался дневалить в одиночестве, поскольку
Шурика забрали на КПП. Ветров спал уже часа два, когда его разбудил дежурный по
роте Романцев.
Благодаря таким старослужащим, как Романцев, Женька расширил разновидности
дедушек до трех. К первой категории относились такие психически неуравновешенные
дембеля, как Эдик. Они реагировали на каждого молодого и черпака, как на крясную
тряпку. Попавшийся ему на глаза в лучшем случае получал пинок. Худший случай
предусматривал массу вариантов.
Вторая категория, самая обширная, включала в себя старослужащих типа Горохова
или Андрея. Они не заводились без повода, показывая власть и силу лишь в трех
случаях: когда возникала ситуация, касающаяся их, когда молодые жили не по
понятиям, и когда хотелось развлечься.
Третья категория Романцевых и Сорокиных была совсем крохотной. Эти старослужащие
душой до сих пор отвергали армейские законы. Они не матерились, если что-то и
просили сделать, то именно просили, слегка стесняясь при этом. Силу же они
применяли исключительно в тех случаях, когда сталкивались с каким-нибудь по
дембельскому кодексу оскорблением на глазах у остальных стариков. Допустим, дух,
усвоивший, что Романцев - добренький, мог на его просьбу ответить отказом. Если
при этом рядом находился кто-нибудь из дембелей, то обуревший получал урок, но и
то вполсилы.
-Дежурный по части звонил,-прошептал дедушка Романцев-Там бумажки на территории
валяются. Сходи, подбери быстренько и дальше спать ложись. А то начальник
припрется, орать будет. Нам тоже перепадет.
Причиной мусора на плацу посреди ночи были не солдаты-свиньи, а ворота. Они
оказались сконструированы таким образом, что при любом небольшом порыве ветра
засасывали под себя весь мусор с гражданки по принципу аэродинамической трубы.
Обычно на это дело плевали до утра. Но, когда разведка доносила о возможном
прибытии начальника части с проверкой, ночные уборки являлись нормальным
явлением. Лишний раз общаться с командиром никому не хотелось.
На вид начальник части Кобылкин был обычным подполковником. Офицер как офицер.
Строгий, однако, в то же время раз в месяц позволял себе улыбнуться. Но он уже
давно настолько грезил погонами полковника, что, похоже, тихо сдвинулся на этом.
Поначалу помешательство никак не проявлялось, кроме того, что начальник стал
более замкнутым. Со временем же он начал проявлять буйство. Ему уже ничего не
стоило вспыхнуть от пустяка, например, от спички, валяющейся на дорожке или на
плацу, в то время как у входа в столовую гнила и разлагалась куча мусора и
пищевых отходов.
Но когда командир злился, то действия его становилась непредсказуемыми. К
примеру, как-то раз Кобылкин приехал в часть во время парково-хозяйственного дня
в одну из хмурых ноябрьских суббот. Решил лично лицезреть наведение порядка в
веренном ему подразделении. Часть встретила его неприветливо в лице прапорщика
Васильева, сидящего на пустой бочке и греющегося техническим спиртом для
промывки узлов станции, и Бориса с Игорем, тоскливо скребущими метлами по
асфальту неподалеку. Старослужащие в этот момент находились в теплой казарме,
сочиняя новый дембельский романс. Офицерский же состав оказался расквартирован у
экранов своих телевизоров. Побагровевший Кобылкин вознесся подобно ангелу смерти
на плоскую крышу гаража. С матерными лозунгами, комментирующими дух вверенной
ему части, он принялся кидаться в прапорщика и двух сознательных солдат палками,
камнями, тряпками и прочей дрянью, скопившейся там за долгое время. Когда все
имевшиеся снаряды оказались израсходованы, подполковник кряхтя вернулся на
грешную землю, усадил пьяного Васильева на лист фанеры и положил ему на колени
бочку. Привязав к фанере веревку, минут десять подполковник катал по плацу
хихикающего, как курсистка, прапорщика, понося отборной бранью всех офицеров и
грозя в понедельник концом света. Затем, видимо устав, Кобылкин отобрал у
Васильева тару, швырнул ее что было мочи о бетонный забор и ушел домой.
Подобных случаев за ненормальным начальником наблюдалось много. Все они
становились легендами. Но одну из них впоследствии рассказывали шепотом
исключительно по ночам. Называлась она “Черный Кобылкин”. Этот случай произошел
на учениях, когда весь личный состав, выехал в поле и отошел ко сну. Прапорщики
и офицеры предварительно выпили снотворного в виде спирта и лосьона для бритья.
Часовой, в лице недавно принявшего присягу духа, спирт не пил по причине своей
молодости, благодаря которой он и уснул в дозоре.
Около трех часов ночи из леса вышел черный подполковник Кобылкин. Черным он был
по двум причинам: во-первых, вокруг стояла жуткая темень, а во-вторых, к
полевому лагерю он добирался около двух часов болотами по понятным лишь ему
соображениям, дабы застать врасплох своих орлов и проверить их боевой дух, а
потому весь вымазался в жиже. Подобное за начальником наблюдалось и раньше.
Бывало уедет домой, а потом прибежит пешком обратно и носится с криками и
фонариком по части, как сумасшедший, посты проверяет.
На этот раз взору проверяющего предстало полное сонное умиротворение, царящее в
разгар учений, именно в тот момент, когда шпионы всего мира творят свои козни.
От злобы и в назидание Кобылкин перебил булыжником несколько станций, разоружил
сопящего часового, и ворвавшись в палатку с храпящими вперемешку офицерами и
воинами открыл огонь поверх голов. Выпустив два рожка и превратив брезент в
вентиляцию, черный подполковник обозвал всех непристойным словом “****и” и,
чавкая жижей в сапогах, ушел в леса, ломая при этом огромное количество веток.
Одним словом, гнева начальника части боялся любой военнослужащий: от соладата до
офицера.
Женька надел шинель и влез в сапоги. Штаны натягиватъ было влом. Все равно еще
ложиться. А из-под шинели кальсоны не очень видны.
Когда работа подходила к концу, дежурный по части вышел лично посмотреть на
происходящее. Ветров ойкнул и присел. Стоять в шинели и кальсонах - слыло
преступлением не только против армии, но по Уставу и против всей Родины. Офицер
из второй роты остановился рядом с Женькой и стал с интересом наблюдать, как тот
вот уже с минуту поднимает с земли фантик.
По всей видимости, дежурному все-таки надоело ждать, и он посоветовал несколько
убыстрить ход процесса, указав на бумажку, валявшуюся неподалеку. Ветрову ничего
не оставалось делать, как на корточках аккуратно переползти туда. 3десь он решил
обосноваться на более долгое время, под предлогом, что бумажка больше фантика, а
следовательно тяжелее. Порыв ветерка неожиданно отнес ее в сторону. Женька
по-утиному заковылял за ней.
-Ну-ка встаньте, товарищ солдат!-вдруг грозно приказал лейтенант.-Хули вы тут
комедию выкаблучиваете?
Женька со вздохом поднялся на эшафот.
-Ой, бля, а чего это у вас вместо брюк?-удивленно приподнял полу Ветровской
шинели офицер.
Эх! Не вовремя вывалились из ширинки кальсон мужские органы! Лейтенант за
секунду несколько раз умудрился изменить цвет своего лица. Ветров понял, самое
лучшее - провалиться под землю, так как сейчас произойдет нечто непоправимое. И
неожиданно для себя зачем-то рванул за угол казармы. Дежурный кинулся вслед за
предателем Родины.
Петляя в темноте по руинам недостроенного караульного городка, Женька ушел от
преследования и ворвался в роту.
-Что это с тобой?-удивился Романцев.
Ветров молча пролетел в кубрик и впрыгнул в штаны. По лестнице уже слышался
топот лейтенанта...
-Где дневальный?-прорычал офицер, ввалившись в роту.
Женька, сохраняя невозмутимую физиономию, вышел с тряпочкой из умывальника.
Лейтенант тупо уставился на его брюки.
-Не выполнять, ****ь, команды?! Нарушать форму одежды?! Съебывать?! Два наряда,
нет, на ***, три наряда вне очереди!-разбуянился он.
На седьмой день у Женьки началась глюки. По коридору бегал гномик в малиновом
колпачке и пытался проникнуть во все двери.
Ветров буквально падал с тумбочки, когда зазвонил телефон. На другом конце
захрюкала еще одна ошибка военкомата - повар-узбек из столовой:-Слюшай, ара,
живо принэси мнэ лэзвие.
Женьке было уже плевать на все и всех, и он швырнул трубку. Через десять минут
звонок повторился.
-Ара, ты ищо, билят, не несешь? Я щас, билят, сам приду и разбэрусь с табой.
-Я не ара,-вырвалось у Ветрова.
-А хто жэ ты?-опешил на другом конце узбек.
-Я русский, а ты чурбан неотесанный!
Разъяренный узбек долго мочил Женьку в туалете. И Ветров навсегда усвоил, что
ара -это не армянин, а друг, во что, правда, так и не поверил.
Вечером Женьку наконец-то сменила бригада черпаков под предводительством дедушки
Григорьева. Только Ветров заснул в кинозале, как его с Игорем вытащили мыть пол
в казарме. Сопротивляться уже не хотелось. И под слова: “Кто ж виноват, что
старшина совсем отупел, одних старослужащих в наряд поставил”, пол оказался
вымытым до блеска.
6. АМУРНЫЕ ДЕЛА ИЛИ ДЕМБЕЛЬСКИЕ АККОРДЫ
Выпал первый снег, основательно засыпав землю и на удивление не растаяв. Утром
всех заставили чистить плац. Приготовить лопаты, конечно же, не успели,
поскольку в армии, как и во всей стране, сани летом не делают, а сооружают лишь,
когда на макушку сугроб шлепнется. Поэтому здоровый плац чистили фанерными
крышками от старых посылочных ящиков.
Когда возвращались в роту, Женьку за рукав схватил Эдик.
-Слушай, зема,-простодушно обратился он.-Помоги! Горю, на ***! Если сегодня свою
машину не сдам, то, бля буду, завтра домой не поеду. Понимаешь? Домой!
Ветров не любил автобат. Эти наглые, сытые рожи и службу-то толком не тащат.
Ладно, еще кто технику водит. Им редко приходится покрутить баранку. По большей
части пидорасят своего боевого коня, да убирают автохозяйство. А сколько бравых
молодцев с начальственных “Газиков” и “Волг” в перерыве от сна гордо разгуливают
по улицам вокруг своего единственного оружия - машины. Да и сам Эдик совершенно
не заслуживал любовного отношения. Но его вид был настолько жалким и просящим,
что Женька спросил: -А я-то что могу сделать?
-Да почти ни *** не требуется. Ты однохуйственно сейчас старшине своему плакат
малюешь. Вот тебе две дощечки. Напиши на них покрасивее “Люди”. И все. Только
сегодня до обеда за****ячь.
-Хорошо,-согласился Ветров.-Я в каптерке оставлю, а ты заберешь.
Ну не писалось никак тушью на лакированных дощечках! Перо скользило, тушь в
некоторых местах не закреплялась, а в других, высохнув, отваливалась. А сделать
было необходимо. Домой - святое. И Женька, обливаясь потом, с высунутым языком
кое-как нацарапал подобие требуемой надписи. Именно подобие, поскольку данное
творение иных ассоциаций кроме агитплаката Остапа Бендера не вызывало.
Эдик творения Ветрова не рассматривал, так как был абсолютно уверен, что дух
подвести дембеля не может. Смелости не хватит. Варапетяну поступил приказ
забрать в каптерке таблички, сбегать до станции и привесить их. Сам же
отправился на поиски начальника автороты, пока тот не ушел домой и мог после
госприемки машины подписать добро на дембеля...
Поздно вечером Эдик вызвал Женьку в кубрик. Он лежал ничком, уткнувшись в
подушку.
-Ты, ****ь, пидор, понимаешь хули сделал?-поднял он пустые глаза на Ветрова.-Ты,
на ***, что написал?! Ты, ****ь, как написал?! Мне с твоей подъебкой теперь
через месяц домой ехать!
-Ну ничего, через месяц, так через месяц,-сдуру попытался успокоить его
Женька.-Сам-то куда смотрел? Не понравилось, так сказал бы...
-Что, ****ь?!!! Через месяц?!!!-заревел Эдик.-Куда смотрел?!!! Сука!!!
Получая зуботычину за зуботычиной, Женька пребывал в полной уверенности, что
живым ему не уйти. Что-либо доказать этому озверевшему дембелю было невозможно.
Любое Женькино слово вызывало в нем новый приступ ярости. Но все-таки унес ноги
Ветров, точнее уволок, как забитая шелудивая дворняга. Забившись в угол в
туалете, он принялся наскоро зализывать раны, радуясь в душе своей случайно
получившейся мести.
А дембеля уходили. И словно на прощание, начальство неожиданно устроило праздник
“День части”. В качестве клубнички из местного педучилища пригласили девушек.
Вся казарма дружно собиралась на эту встречу! Гладились, чистились,
одеколонились! Дембеля обменивались мечтами с молодыми. Эти часы напоминали
перемирие у водопоя во время засухи.
-Что-то не пойму никак,-разглядывал себя в зеркале Тюля.-По-моему с прической у
меня не того. ***ня какая-то на голове. О, воин, иди быстро сюда...
И он схватил проходящего мимо Ветрова за рукав.
-Короче, солдат, бери, на ***, ножницы,-приказал дембель.-Сейчас меня
подстрижешь слегка.
-Да ты чего?-попытался вырваться Женька.-Нашел парикмахера! Я в жизни никого не
стриг.
-Не можешь - научим, не хочешь - заставим,-заржал Тюля, водрузив свой зад на
табуретку в центре каптерки.-Давай, раз, бля, два, бля...
-Ну смотри, сам напросился,-вздохнул Женька, оттянул, как это делали парикмахеры
на гражданке, волосы дембеля на затылке и зачикал ножницами...
Тюля оказался неусидчивым клиентом. Он постоянно вертел башкой по сторонам,
пытаясь разузнать планы своих конкурентов в предстоящих амурных делах.
-Слушай, чего-то не того,-отошел чуть назад Ветров.-По-моему не очень
получилось.
-А ну дай зеркало,-приказал дембель.
При виде своего затылка Тюлино лицо приобрело вид скисшего помидора. Волосы были
обкромсаны кое-как по подобию многоступенчатых лесенок. Но главное - от шеи до
макушки примерно по центру шла глубокая неровная полоса, напоминающую трещину в
русле высохшей реки.
-Ты что наделал?-почему-то пропищал Тюля.
-Как мог, так и сделал,-пробурчал Женька.-Тебя предупреждали. К тому же нечего
головой было вертеть...
-Да ты, ты... Ты что, мудак, сделал-то?-начал раздуваться от злости дембель.-Как
я, на ***, к бабам-то такой пойду. Ты чего, дурак ****ый? Это же волосы. Я их
что, приклеивать буду?
Вместо ответа Ветров медленно попятился к выходу.
-Убью суку!-наконец прорвало Тюлю и, схватив свое сидалище, он бросился за
Женькой.
Табуретка запоздала на доли секунды, не успев догнать спину выскочившего из
казармы Ветрова.
Отстояв на морозце за углом казармы минут десять, Женька замерз и решил
огородами вернуться. К его удивлению установленное перемирие в честь прекрасного
пола не нарушилось. Тюля, вновь восседавший на табуретке, лишь злобно зыркнул на
горе-парикмахера и показал здоровый кулак. Вокруг дембеля носился Борис, пытаясь
всеми силами исправить положение. В итоге Тюля уже походил на Тараса Бульбу. От
волос остался один мощный чуб, все остальное было срезано машинкой. Тем не
менее, дембель выглядел явно довольным, не взирая на смешки сотоварищей. Все не
уродом пойдет к бабам. А так чуб даже подчеркивает мужественность...
Как все же много значит женщина в армии! Трое дембелей спали с тремя
прапорщицами-телефонистками, которые были не прочь расстелиться под любым
старослужащим. Ночные свидания происходили поочередно во время их дежурства на
койке в медпункте, ключ от которого в свое время заботливо сделали местные
умельцы. Все прапорщицы слыли дурнушками. Складывалось впечатление, что служить
они пришли только ради вожделенного мужского органа.
Дедушку из второй роты донимала похотливая сорокапятилетняя супруга начальника
части. Сама себя зачислившая на должность заведующей клуба, она два раза в
неделю наведывалась вечером в часть на предмет инвентаризации и уборки очага
культуры. Тут же в приказном порядке в помощь выдавался несчастный дедушка, и за
кулисами на сцене происходило страстное соитие. Собственно, в части несчастным
его не считали, поскольку, во-первых, пылкий юноша пользовался особыми
привилегиями и многое ему спускалось с рук, а во-вторых, лучше трахать толстую
дуру, чем вообще никого не трахать.
У остальных же солдат дела в сексуальном плане практически никак не шли.
Практически, поскольку все же иногда некоторые старослужащие умудрялись снять на
пару часов какую-нибудь девчонку в увольнении, поимев ее в лесу, или же в
самоходе за скромную плату по быстрому добиться от местных школьниц-проституток
минета.
Полные же неудачники на любовном фронте лишь вздыхали, глядя на фотографии своих
девушек с гражданки, и мечтали хоть от какой-нибудь женщины услышать ласковое
слово. Исключение еще составляли программы “Ритмическая гимнастика” по утрам.
Периодически, втихую от офицеров, солдаты включали телевизор. Сбившись в тесный
кружок у экрана, они пускали слюни, глядя на фигуристых в обтягивающих
купальниках девах, принимающих порой непристойные позы.
И шли у воинов ночные поллюции. И страдали, ворочались солдаты по ночам. Онанизм
не признавался, поскольку считался проявлением несдержанности чмошного воина и
слабости его. В учебке хотя бы бром в чай добавляли. В части же медицина не раз
говорила начальству о пагубном воздействии данного вещества на потенцию воина.
Дабы чего не вышло, издали строжайший приказ: под страхом смерти никогда даже не
упоминать слова “бром”. Хотя неизвестно еще что лучше: волшебный чаек или такие
мучения.
Посмотрели солдаты концерт, а потом как в зверинце уселись напротив девушек. Под
хрипящие из магнитофона военные вальсы стали молча смотреть друг на друга. Тогда
весь слабый пол казался прекрасным. Девушки же оказались неопытными и
порядочными. А потому первое время кроме жалости и ужаса перед оголодавшими
бритыми воинами их взгляды ничего не выражали. К тому времени, когда в глазах
некоторых стали проскакивать искорки любопытства, объявили общее чаепитие. Но на
данный пункт культурной программы остались лишь дембеля и деды. Остальных
вытурили восвояси. 3ря принаряжались.
Дембеля уходили, а взамен их в караул шли молодые. В остальные наряды ходили
только что пригнанные духи, избежавшие счастья знакомства с учебкой. Еще боевые,
хорохорящиеся, буреющие. Женька смотрел на них и думал:”Неужели и я таким был?
Не помню. Не может быть”.
В первую роту доставили в большом количестве выходцев с Брянщины. Во второй же
случилась неприятность. Промашечку распределительный пункт дал. На место
отбывающих дембелей пригнали тридцать духов-армян. Вообще их везли в стройбат,
но где-то что-то перепутали. В итоге они приехали в эту часть, а русские братья
сгинули на военных стройках. Перепуганный до валидола Кобылкин послал
телефонограмму на предмет, что ему делать с таким количеством не знающих
русского языка баранов. Высшее начальство в ответ гаркнуло: “Обучать военной
науке. Не все ли равно кого? Ездят же медведи на велосипеде”. Больше к этому
вопросу не возвращались. В армии второй раз не повторяют.
Второротные старослужащие какое-то время ходили вокруг новообразовавшейся
армянской диаспоры, напоминая щенка, увидевшего впервые в жизни ежика. Наконец,
через три дня в спальне состоялся общий сходняк местных дембелей. За кружками
чифира они бурно обсуждали варианты демонстрации своей власти духам. Причем
дебаты оказались настолько бурными, что один армянин проснулся и на ломаном
русском произнес:-Э, дембел-джан! Слюшай! Канчай ****эт, да? На врэма пасматри!
Спат мешаеш!
На данной фразе конгресс завершился. Дальше плыть было некуда. Всех духов
разбудили и строем вывели в туалет. Начало знакомства осталось для Женьки
загадкой, поскольку воспоминания очевидцев расходились. Конец же видели все.
Посреди ночи раздались дикие вопли, топот, и в помещение первой роты с
испуганными физиономиями ворвались пять дембелей. За ними неслись тридцать
бритоголовых армян, вооруженных непонятно откуда взявшимися ножами. Учителя
залезли на двери кабинок в туалете, призывая благим матом на помощь. Только
благодаря слиянию старослужащих из обеих рот бунт на корабле оказался подавлен,
а духово братство разоружено. Буквально на следующий вечер, оскорбленные в
лучших чувствах дедушки и дембеля с нижнего этажа, стали выводить армянских
духов по одному и объяснять, чьи в лесу шишки. Спустя еще два дня сила все-таки
взяла верх. Непобедимая диаспора развалилась. Тем не менее, старослужащие из
первой роты, памятуя о позорном бегстве сослуживцев, лишний раз старалась не
приставать к “ебнутым духам”.
Под шумок ухода дембелей Ветров решил скинуть с себя все общественные нагрузки.
В первую очередь он отказался барабанить на разводах. Отгрохотал вместо военного
марша свадебный и похоронный - вот и дело в шляпе.
С писарем дело обстояло посложнее, но тоже обошлось. Пара плакатов с кривыми
буквами, да вылитый флакон туши на паркет в каптерке старшины.
Труднее всего было отбрехаться от повышения до младшего сержанта. Уходя, Горохов
выдвинул Женькину кандидатуру на свое место начальника станции. Все, что давал
этот важный пост - лычки сержанта, которые при существующем дембельском табеле о
выслуге не играли никакой роли. Проблемой же становилась полная материальная
ответственность начальника за вверенный ему военный объект.
Поначалу Ветров возгордился доверием Горохова, но быстро все понял. Тот просто
не мог уйти домой. Половину запчастей и деталей станции уже пропили или
использовали в домашних нуждах офицеры и прапорщики, имеющие полное право
самостоятельно залезать в любую станцию в любое время. Например, прапорщик
Васильев выменял у местных аборигенов топливный бак от “Урала” на канистру
спирта. А старлей Коровьев стащил блок от станции и половину запасных
радиодеталей и собрал дома телевизионный усилитель, позволяющий принимать по
ночам польскую порнушку с хорошим качеством. Для того же, чтобы уйти домой, от
начальника требовалось сдать все по описи до последнего винтика и в рабочем
состоянии. По самым скромным подсчетам Горохова, на восстановление
государственного имущества ему требовалось выложить около тысячи рублей, да еще
с полгода выискивать по воинским складам отсутствующие в станции пункты. Передав
же бразды правления Женьке, дембель преспокойно мог покупать билет на поезд.
Окончательно картинка безрадостной перспективы сложилась для Ветрова, когда
Горохов отказался сдавать дела по описи, сославшись на отсутствие времени. Тем
же вечером Женька открыл только что полученным ключом станцию и устроил там
настоящий хаос, разбросав по полу содержимое всех ящиков. На следующий день он
отказался убирать замеченный Коровьевым беспорядок, за что был тут же свергнут с
поста начальства и разжалован до ефрейтора.
Первый исход вполне удовлетворил Ветрова, несмотря на то, что пришлось две ночи
отработать дневальным по роте. Второй же крайне огорчил. Большего позора, чем
носить лычки ефрейтора, в армии было придумать трудно. Не зря ходила поговорка:
“Лучше иметь дочь - проститутку, чем сына - ефрейтора”. Многие, так и не
сумевшие уйти от возмездия и не добившиеся повышения, иногда даже пытались
заменить или замарать страницу в военном билете, где указывалось звание, а
выходя навсегда за ворота тут же срывали с дембельских погон злополучную
одиночную соплю.
Ветров поймал Коровьева в казарме и категорически отказался от такого подарка
судьбы, объяснив, что не гонится за наградами и чинами. В итоге порочащий звание
ефрейтора солдат оказался разжалован в рядовые. Но поскольку приказ о денежном
довольствии уже ушел куда следует, то зарплата у Женьки осталась ефрейторской,
на рубль больше.
7. КАРАУЛ
Разобравшись со всеми обременяющими и опостылевшими обязанностями, Ветров с
головой окунулся в неизведанную ранее карульную службу. Караул представлял собой
весьма интересное и в то же время удручающее зрелище. Его целью являлась охрана
военных объектов от посторонних. Устав требовал при возникновении пикантной
ситуации сразу поражать лазутчика-диверсанта. На деле же перед выстрелом
следовало хорошо подумать, что потом говорить на суде. Свидетелей в карауле не
было, а убийство человека есть убийство. И требовалось еще доказать: дошел ли в
своем поведении покойный бедняга до пункта, когда имел право получить законную
пулю.
С патронами в карауле, впрочем, как в армии вообще, наблюдалась напряженка. Ни
один патрон не должен был потеряться. Сколько взял, столько и сдать изволь.
Вардан, разряжая автомат, случайно выстрелил. Роту после этого чуть не сожрали,
лишив поголовно увольнения на выходные за головотяпство. А во второй роте патрон
попросту выпал из рожка, по причине полного износа последнего. Два дня не
сменялись, вели поиски. Все-таки нашли под топчаном начальника караула. Женька
никогда не понимал этой жуткой боязни исчезновения одного патрона. Причем даже,
если караульный стрелял на объекте в нарушителя, все равно рожок при сдаче смены
должен предъявляться полным. Офицеры жались и на стрельбах, порой выдавая по
три-четыре патрона. Одним словом, в армии наблюдалась напряженка с боеприпасами,
которая явно не исчезла бы даже в военное время.
Со сном в карауле тоже наблюдались проблемы. Дедушки спали все четыре часа,
отведенных на отдых. А молодые два из них драили непонятно зачем караулку, а уж
потом отдыхали. Самым невыносимым казался подъем в три часа ночи, когда солдат,
уснув скорее от холода, чем от усталости, был вынужден тащиться на смену. Воины
бредили, разбудить спящих стоило неимоверных усилий. Изо рта у каждого постоянно
текла слюна, все поголовно начали храпеть.
Караульных постов было два: в парке и у знамени. Знамя, по мнению Женьки, и
даром никому не нужно. Тем не менее, оно считалось главным сокровищем части. По
военным законам в случае утери полотнища часть расформировывалась. Потому
требовалось стоять по два часа навытяжку, бдительно охраняя святыню, да еще не
забывать отдавать честь проходящим офицерам и солдатам.
Для подстраховки к небольшой квадратной площадке, где размещался часовой,
подвели сигнализацию. Едва караульный шевелился, как у начкара выла сирена.
Правда, по ночам это электронное чудо мешало офицеру спать, а потому зачастую
его отключали. Вот тогда можно растянуться на полу возле знамени и поспать два
лишних часика. Когда же караульный не был точно уверен в отключении системы, то
из соображений безопасности он сворачивался калачиком на площадке. Этот процесс
проходил виртуозно, чтобы в караулке не заметили шевелений. И не только никто во
сне не падал с этой площадки, но и просыпались все как раз перед сменой.
C 23-00 до 6-00 в штаб вообще запрещалось пускать кого-либо, кроме караула и
начальника части, что способствовало сонному состоянию. На этом указании Женька
и погорел.
В новогоднюю ночь, когда вторая рота веселилась с девушками в клубе, а
караульные в своем помещении, пристроенном к очагу культуры, пытались прогрызть
отгораживающую от женщин стену, в часть прибыл проверяющий полковник. Какого
лешего ему дома в Новый год не сиделось - одному богу известно. Ветрова,
впрочем, как и весь караул, об этом факте предупредить не удосужились.
Стрелки часов приближались к половине третьего ночи. Женька тоскливо переминался
на плацдарме возле знамени, с тоской вспоминая гражданские новогодние торжества.
На удивление даже не хотелось спать. Хлопнула дверь, и в штаб вошел радостный
поддатый проверяющий, спешащий в кабинет начальника части, где ему уже постелили
и накрыли небольшой праздничный стол с телевизором в придачу.
-Стой, кто идет?!-выпалил Женька по Уставу несколько идиотский в данной ситуации
вопрос.
Полковник остановился, осмотрел бойца и, шаловливо погрозив пальцем, побрел
дальше.
-Стой, стрелять буду!-перешел Ветров ко второй части.
-А шел бы ты, воин, на ***!-разозлился проверяющий от подобной наглости и попер
дальше.
Женька в свою очередь обиделся на такое пренебрежительное обращение, а потому
решил стоять на своем. Передернув затвор наставленного на офицера автомата, он
повторил:-Стой, стрелять буду!
Полковник опешил и остановился как вкопанный. Он посмотрел в глаза Ветрову и
понял одно - часовой отмороженный и может пустить пулю в лоб за милую душу.
Офицеру как-то сразу нехорошо стало: в лице изменился, слюну часто заглотал.
Хмель улетучился на глазах. Поскольку сигнал в тумбочке мешал в эту ночь начкару
отмечать Новый год, то Женька с полковником так и простояли до смены караула.
Весь караул на утро получил от начальника части хороший нагоняй. А начкар
вообще, может быть, впервые в жизни узнал о себе столько нового. Ветрову же
полковник-проверяющий лично пожал руку за бдительность. Но почему-то с тех пор
Женька стал ходить исключительно на охрану парка.
Посреди автопарка со складами ГСМ и боеприпасов торчала здоровенная застекленная
вышка с калорифером внутри. Когда на улице завывал ветер, а с неба зарядами
летел снег - в нагретой будке грех было не уснуть. Чем, собственно, и занимались
все караульные днем и ночью. Хотя, когда на горизонте появлялась смена или
мерцал луч от фонарика командира части, прибежавшего ночью с очередной
проверкой, так будто в бок кто толкал. Все просыпались.
Один раз, правда, случился конфуз. Посреди бела дня во время обеда вздумалось
начкару ни с того, ни с сего позвонить на пост в парке. Один раз соединили.
Другой. Никто не отвечает. Прапорщик с минуту подумал, да как заорет:-Тревога!
Караул в ружье! Часового в парке убили!
Прибежали к вышке, а часовой Мамедов спит на верхотуре, слегка завалившись на
стеклянную стенку. Искусством сна в стоячем положении на вышке виртуозно владел
каждый караульный.
-А, ****ь, видели?! Что я говорил?!-торжествующе заорал начкар, тыча пальцем
вверх в спящего караульного, снизу действительно напоминающего своей позой
обмякшее тело.-Младший сержант Смолокуров, вперед на вышку! Разведать обстановку
и доложить!
Матерящийся Смоля залез в будку и растолкал Мамедова. Тот вылез на улицу,
потирая глаза, сделал радостное лицо и заорал:-Ха, таварыш прапаршык! А я вэть
вас видэл! Вот толко виходыт нэ стал! Вдал засматрэлса! Вродэ как там у забор
части кто-то ходиль!
-А хули по телефону на связь не вышел?-сложил руки рупором начкар.
-Да тэлэфон, билят, не работаэт, иго в душу мат!
Прибежавшие дружно сплюнули, взвалили автоматы на плечи и разочарованно
поплелись назад. Но тут бдительный начкар засек противника на объекте.
-Э, бля, караульный! А кто там, на ***, у пятого склада стоит?-заорал он.
Мамедов внимательно осмотрел местность и бодро рапортовал:-Нэ *** там нэт,
таварыш прапаршык!
-Ты ж, мать твою, сам говорил, что кто-то у забора шароебился! Наверняка он и
залез! А ты проебал врага! Ответишь по всей строгости военного закона, чурка
недоделанная!-вытащил начкар пистолет из кобуры, упал в перемешанный с лужами
подтаявший снег и пополз к неприятелю по-пластунски.
Ползет прапорщик навстречу смерти и размышляет: -“Вот он мой звездный час!
Впервые кто-то в часть забрался! Наверное, героем стану, орден получу. А, может,
премию дадут. Тогда жене шубу куплю! Только бы не съебал, сволочь.
Лазутчик же вел себя на удивление спокойно и даже нагло. За все время он не
сдвинулся с места ни на шаг, чем разозлил прапорщика. Мамедов на вышке чуть
глаза от напряжения не уронил. Ничего понять не может: он с высоты никого не
видит, а зоркий прапор неприятеля усмотрел.
Когда начкар дополз до пятого склада и с криком “Стоять, сука!” выскочил из-за
угла, то обомлел. Вместо диверсанта взору предстала обычная позабытая кем-то
фанера, которая и являла собой оптический обман. С того же места, где бродил
караул, действительно все видели вроде как человека. Прапорщик с достоинством
гордо отряхнулся, обматерил всю страну вместе с “****ыми войсками” и, высоко
подняв голову, пошагал в караулку.
Именно здесь, на вышке, Женька понял силу оружия. Дело было днем. Как раз за
неделю до этого начальник части, в очередной раз преследуемый манией нападения,
объявил, что тот, кто поймает нарушителя, а еще лучше пристрелит, отправится в
отпуск. Причем без всяких разбирательств в суде. В связи с этим бдительность
часовых резко возросла.
Видимо, в тот день в стройбате по соседству не работал чипок, и духа послали к
десантникам. Он загрузился товаром, а обратно решил пройти напрямик через парк
связистов.
-Стой, кто идет!-крикнул Женька, завидев нагло семенящего стройбатовца.
А он и в ус не дует. Мол, я узбек и по-русски не понимаю. Когда он нагло прошел
через весь парк и собрался лезть через забор в свою часть, то Ветров не
выдержал:-Э! Слышишь, урюк? У меня автомат заряжен! Сейчас на курок нажму, и
размажу твои мозги по забору.
И патрон в патронник. Узбека будто вихрем отбросило от забора. Развернулся и
замер. Стоит жалкий, руки опустил, губы дрожат, пряники по снегу рассыпал.
-Дернется - убью!-решил Женька.-Все по Уставу. Суда не будет. А даже если наврал
Кобылкин, то уж как-нибудь оправдаюсь, наплету что-нибудь. Зато в отпуск поеду.
Узбек не шевелился. И убить-то его нельзя - с места не трогается. Но в этот
момент в Женьке проснулась тупая, мерзкая злоба на свою собачью жизнь, благо
есть на ком отыграться. Держа нарушителя на прицеле, Ветров заставлял его падать
в снег, ползать по грязи на коленях и мордой вниз, отжиматься в луже. Рука
дрожала, и палец в любую секунду был готов нажать на спусковой крючок, чтобы
превратить в месиво этого урода, который, может, еще и не видел ничего в армии,
а туда же, посылает Женьку на три буквы.
И вдруг проснулся внутренний голос:-Что ж ты, за отпуск человека убить можешь?
За что ты лишний раз ему жизнь калечишь? А если б тебя на его место? Сам в
дерьме и других туда же тянешь?
-Иди отсюда! Съебал на ***! Чтоб я тебя, падлу, не видел больше!-заорал
истерически Женька, швырнув оружие в сторону. Хорошо еще при ударе автомат не
выстрелил.
Дух постоял неподвижно, глядя наверх расширенными от ужаса глазами. Потом он
тихо прошептал “Спасибо” и сиганул через забор, даже не собрав пряники.
При заступлении в караул каждый раз чеканили Устав во все еще недостроенном
караульном городке в присутствии командира роты. В Коровьеве явно погиб
прирожденный театральный режиссер. Все ситуации он обожал разыгрывать в лицах,
ставя сценки из жизни. Вот ты, к примеру, караульный, а враги наступают. Что
делать будешь? Солдаты падали с автоматами в глину с песком и снегом, вопя
“Ты-ды-ды-ды”, а старлей ржал и наслаждался зрелищем. Он упивался тем, что в его
ногах, размазывая грязь, ползают парни.
Смениться из караула было крайне тяжело. Между ротами развернулась настоящая
война по приемке помещения. Бывало, все шкафы отодвинут, лишь бы придраться к
чему-нибудь. Уже и на ужин пора, а солдаты полы в караулке драют. Не принимает
помещение новая смена и все. Успокаивало первую роту лишь то, что завтра они
отыграются. Эти пидоры вообще до отбоя сдаваться будут.
Пока Женька ходил знакомиться с караулом, последние дембеля стали выходить на
волю. Вызвали всех молодых и провели с ними напоследок свою любимую игру
“охота”. Воин бежит по коридору, а старослужащие в него табуретками “стреляют”,
метясь в голову. В заключении прощального вечера дембеля жестоко избили черпаков
в туалете. Вот, мол, молодежь, как они от нас огребали. Теперь ваша очередь,
сынки, получать. Затем подняли с грязного пола униженных перед молодыми, пожали
им руки и ушли. Начинался новый год.
8. УЧЕНИЕ - СВЕТ...
3 января, когда отгремел всенародный праздник, весь состав части собрался в
клубе. На сцену вышел сияющий, как начищенный самовар, замполит Дубов.
-Хватит, товарищи солдаты,-начал он свою речь.-С сегодняшнего дня, ****ь, нужно
переходить на нормальный распорядок. Будем жить как везде, и все, ****ь, будет,
как по Уставу.
По залу прокатился недовольный ропот.
-И еще. Все больше сейчас ****ят и пишут разную ***ню про нашу родную
армию,-брезгливо вытащил из дипломата несколько газет и журналов
замполит.-Больно читать эти грязные пасквили. Но, вашу мать. Приходится
признать, на ***, что в любом ****еже есть доля правды. Может, и у нас случаются
проявления “дедовщины”? Если это так, то ложим, на ***, ей конец раз и навсегда!
-Чей конец?-раздалась чья-то реплика.
Зал грохнул. Замполит покраснел от ярости, но сдержался и продолжил, когда все
успокоились:-Теперь, ****ь, каждый обиженный старослужащим солдат должен подойти
ко мне и назвать фамилию подонка. Я приму, на ***, надлежащие меры.
-А мы тоже, на ***, примем! Смерть стукачам!-раздались выкрики из зала.
-Ну, мужики,-развел руками майор.-А как же иначе, ****ь, искоренить эти ****ые
негативные явления?
И “неуставщину” заменили на “уставщину”. Казалось бы хорошо. Что еще надо?
Только жить стало гаже. Устав-это такая здоровая бадяга, что всегда есть к чему
придраться. Выполнитъ все его пункты попросту невозможно. Тем более, что
зачастую один пункт противоречит другому. Поэтому к вечерним и ночным зверствам,
добавились еще и дневные от авторов-офицеров.
Пройдешь, допустим, хотя бы мимо прапорщика, а честь не отдашь. И за это
оскорбление он будет тебя гонять как вшивого кобеля. Или не так руку поставишь,
когда эту самую честь отдаешь. Поползаешь тогда на пузе по плацу с часик.
Поэтому солдаты стали стараться обходить стороной любого офицера.
Кроме этого ввели всеобщую трудовую повинность. Сидит, к примеру, Женька возле
ведра с мусором и размышляет, как побыстрее дерьмо с земли собрать. Подходит
Коровьев и заявляет:-Товарищ солдат! А почему сержант Смолокуров не работает, а
*** пинает? Отдайте ему, в задницу, ведро и прикажите трудом заниматься.
А сам стоит и ржет. Знает, садюга, что потом за такую наглость врежет Смоля
Ветрову между глаз.
Неделя такой жизни показала, что свод армейских правил и законов есть зло,
делающего существование любого солдата совсем тяжким и невыносимым. Все
выражались ограниченно. Общались друг с другом только уставными словечками,
разбавляя матом. Голова была забита до отказа дубовыми положениями.
А вечером, когда офицеры уходили домой, в свои права вступали старослужащие и
творили уже что хотели. Сразу же после торжественной клубной речи Дубова ночью
всех молодых подняли и построили в туалете. Дедушки Григорьев и Романцев курили,
сидя на подоконнике. Пять же черпаков окружили заспанных молодых. От имени
старослужащих выступил повышенный уже до сержанта Смоля, поведав, что с уходом
дембелей для некоторых уродов “дедовщина” не закончилась. Все еще только
начинается. Особенно для тех, кто ходил под дембельским патронажем. И что они,
черпаки, приложат все силы для того, чтобы не прервать многолетнюю эстафету,
показав молодым все тяготы и лишения военной службы.
Женька с сотоварищами выслушали пламенные обещания равнодушно. Они уже настолько
привыкли к армейскому идиотизму, царящему здесь криминалу и искаженному
зоновскому кодексу, к постоянным избиениям и развлечениям старослужащих, что в
душе материли черпаков за эту непонятную побудку, не давшую ничего нового и
ничего не изменившую. Все продолжилось, только с другим актерским составом в
роли старослужащих.
К замполиту, естественно, ни один придурок не побежал. Только один раз дух из
второй роты не выдержал. Пришел к Дубову во время обеда и пожаловался, что
сержант Сидорчук его каждую ночь заставляет мыть пол и ко всему прочему
избивает.
-Ясно, рядовой Емельченко,-ответил хмуро, но напыщенно майор.-Сигнал получен.
Примем меры.
На другой день вся вторая рота выстроилась на плацу. Дубов громогласно вызвал
Сидорчука и поставил рядом с собой.
-Что ж вы, товарищ сержант, издеваетесь над Емельченко? Нехорошо,-покачал
головой замполит.-Встаньте, ****ь, в строй и пораскиньте мозгами о своем
поведении и возможных последствиях для вас.
На этом принятие “мер” закончилось.
-А вы, рядовой Емельченко,-прежде чем распустить взвод взохнул Дубов.-Ежли,
*****, еще раз подобное повторится, ****уйте опять ко мне и доложите.
И замполит ушел домой. Сидорчук, как две капли воды, был похож на раненого
тигра. Но изоляция бешеного дедушки от общества в обязанности защитника
справедливости не входила.
Всыпали тогда Емельченко по первое число, да так, что он до самой смерти готов
был полы мыть. Майор же пребывал в полной уверенности, что рядового бить
перестали. Тем более, что Емельченко больше ни разу не пожаловался. Время
пожинать лавры. Действенные меры приняты.
Раз жизнь пошла по Уставу, то началась и учеба. Женька никогда в жизни не
интересовался определением “начальная скорость полета пули”. Считал, что оно
слишком сложное в физическом смысле. В армии пришлось заглянуть в книжку. Этому
термину посвятили целый час занятий. Оказалось, что “начальная скорость полета
пули - это скорость, с которой пуля начинает лететь”! На следующем занятии
Ветров узнал еще более сложную вещь: “место падения пули - это место, где пуля
упала”! А с противотанковым пулеметом можно против танков идти! А взрыватель в
гранате - это такая “***вина”, которая взрывается! И вся армейская наука была
строго выдержана в подобном духе. Причем, каждые полгода одно и то же. Три -
четыре раза за свою службу воин учит, что “траектория полета снаряда -
траектория, по которой снаряд летит”. И что ядерная бомба - “это такая
****юлина, которая как въебет, так ни *** не останется”.
Помимо учебы, командир части задумал проводить тревоги. Самое массовое и самое
тупое мероприятие всегда выливалось в одно из самых комичных зрелищ.
Происходило это так. За три дня до начала спектакля всю роту строили и сообщали
загробным голосом:-Через три дня, в четыре часа утра, состоится тревога. Всем
приготовить вещмешки, укомплектовать их, проверить снаряжение и подготовиться
морально.
У Женьки складывалось впечатление, что все офицеры Советской Армии твердо
уверены: американец, точащий денно и нощно зуб на страну Советов, тоже заранее
пришлет телеграмму. “Ждите. Готовьтесь. Через неделю в четыре часа утра наши
войска нападут в таком-то месте”.
Все три дня солдаты собирались. Искали котелки, ложки и прочее барахлишко. В
армии ведь ничего не готово. А командир части пообещал лично проверить
содержимое каждого вещмешка.
А если супостаты налетят без предупреждения, как в 1941? Женька иногда пытался
представить, что тогда случилось бы. Вещмешок в каптерке пылится, котелок на
чердаке валяется, ложки - в столовой, защитный комплект и противогаз - вообще
неизвестно где. И все это бегать под бомбами собирать? Какое там! Бежать быстрее
в машину, да выезжать на войну. А машины-то не работают. Ехатъ воевать не на
чем. Моторы либо разобраны, либо замерзли, либо вообще бензин в баке
отсутствует. Остается одно - хватать свою радиостанцию, и бегом в окопы. Родина
в опасности! Впрочем, это электронное барахло можно и не тащить. Во-первых, оно
образца пятидесятых годов и супротив современного оборудования врага с ним
устоять нелегко. А во-вторых, все равно в станциях половины деталей не хватает,
благодаря хозяйственным офицерам.
Ветров рекомендовал бы всем, кто хочет с мечом придти, за неделю согласовать
сроки массированной атаки с Министерством Обороны СССР. Тогда и техника будет
готова, и солдат начеку. Настоящему воину-агрессору, безусловно, приятнее биться
с сильным противником.
Зевая, Женька брел из туалета. На тумбочке тоскливо маячил Игорь.
-Сколько времени?-спросил полусонно Ветров.
-Без десяти четыре.
-Ясно. Через десять минут тревога. Тогда можно дальше не спать.
Женька завалился на койку и стал ждать. В кубрике уже никто не спал, поскольку
дежурный успел всех растолкать, дав время для морального настроя. Вот тихо
пробрался к шкафу с шинелями Шурик, числившийся посыльным. Глядишь, оденется
раньше, минут пять форы получит.
Роль посыльного являлась поистине клоунской. По сигналу тревоги гонец-глашатай
должен одеться и мчаться в город, чтобы сообщить офицерам о тревоге в части. Без
этой “радостной” вести мирно спящее дома начальство не почувствует
бомбардировки. А если и почувствует, то не будет знать, как дальше поступить. На
оповещение бедняге посыльному давался час. Расписавшиеся в уведомлении с точным
указанием времени офицеры также имели в своем распоряжении час на то, чтобы
добраться до части. Разница между ними и солдатом состояла лишь в одном:
посыльному не разрешалось ездить на автобусе. Офицеры же бегать не могли,
поэтому предпочитали пользоваться городским транспортом. Итого во время войны
отводилось два часа на придание части полной боевой готовности при условии, что
будут ходить автобусы.
Часовой интервал фиксировался строго. Если кто-то из офицеров не укладывался в
положенное время, то имел довольно неприятную беседу с самим Кобылкиным, стоящим
посреди плаца с часами. Телефоны не признавались, учитывая, что АТС, в отличии
от всего остального, все-таки может подвергнуться массированному авианалету.
Поэтому некоторые офицеры подходили заранее к воротам части. Когда посыльный
выбегал на улицу, они дружно расписывались в его бумажках, соблюдая реальный
интервал времени, а потом еще минут двадцать подпирали забор. Затем все бросали
сигареты и поочередно шли докладывать о прибытии. Менее хитрая часть офицерского
состава сидела “на чемоданах”, и едва раздавался звонок в дверь, как офицер тут
же выбегал из дома. Ну а когда тревога назначалась на четыре часа утра или на
другое время, когда транспорт не ходил, то уже все офицеры, за исключением
живущих поблизости, собирались возле родных ворот.
Егоров выскочил из роты без двух минут четыре. А ровно в четыре с криком
охрипшей сирены “У-у-у!” в кубрик ворвался Кобылкин.
-Тревога!-завизжал он истерически.
Солдаты вскочили и поспешно стали одеваться.
Услышав дикий топот наверху, сержант Сидорчук потянулся и вздохнул:-Через пять
минут и в нашу роту примчится изверг.
А Кобылкин неистовствовал. Выключив свет, он проорал:-Электростанцию расхуячили!
Света нет и не будет!
Затем командир части забегал по кубрику, натыкаясь на людей и кровати, и с
воплями “Бомбят!” швырялся подвернувшимися под руку тапочками и сапогами куда ни
попадя.
В темноте ничего не было видно. Похватали шинели. Кому-то не досталось. Рванули
в оружейку за автоматами. Там уже бегал со свечкой дежурный по роте, явно
обладающий даром предвидения, поскольку запасся источником света у старшины за
три дня до апокалипсиса. В сумерках разобрали автоматы. Кто-то впотьмах
матерился - рожков не оставили. Каждый схватил по две канистры с водой, по
чистой случайности принесенных вчера вечером со склада и заполненных.
После долгих поисков в уличной суматохе Женька, наконец, передал свои канистры
водителю станции. И тут, посмотрев на себя при свете фонарей, он обнаружил, что
в темноте схватил явно не свою шинель. В этом коротком зипунишке Ветров
напоминал скорее дешевую проститутку, нежели солдата могучей Красной Армии.
Краем глаза он все же запеленговал несущегося мимо невысокого духа Сергеева,
подметающего дорожку полами шинели.
-Э? Ты мою шинель заграбастал?-завопил Женька, схватил воина за воротник и
прочитал надпись на подкладке.-Ну точно! Снимай живее!
-А чего я-то?-оправдывался Сергеев.-Какая осталась, такую и одел. Смотреть лучше
надо. Ты лучше скажи, кто мой автомат схватил?
В оружейных шкафах у каждого солдата персонального места не было. Поэтому
автоматы ставились всегда в свободные ячейки. В тишине и спокойствии владелец,
запомнив примерное место хранения, легко вычислял личное оружие. Но тревога
времени на раздумья не оставляла. Строгость же армейского порядка гласила: если
номер автомата не сходится с номером оружия в военном билете, то стрелять из
него запрещалось. Следовало сразу поднимать руки повыше и жалобно
ныть:-Товарищи, я совершил преступление! Не знаю у кого мой автомат! Отдайте сию
минуту меня правосудию, поскольку воевать мне все равно нечем.
Женька влез в свою шинель и огляделся. Все вокруг носились, как угорелые, на
ходу обмениваясь автоматами. Кто еще не нашел своего, тот истерически орал:-У
кого, ****ь, моя берданка номер 83485? Найду - не жить!
Ветрова сшиб с ног мощный удар в спину от Смоли.
-Э, мудак! Хули ты у меня автомат с****ил?
Он забрал свой, оставив взамен оружие с еще более загадочным номером.
Минут через пять, путем тройного обмена Женька нашел родненький. Можно было
действовать дальше.
Во второй части феерии Ветрову предписывалось бежать на чердак, где размещался
вещсклад. А дальше скажут.
Ему и Игорю на двоих выдали семидесятикилограммовый не подлежащий обхвату кусок
брезента. Впоследствии он оказался палаткой для санчасти. Прилагающиеся колья и
сваи оставалось нести разве что в зубах.
-Давай этот брезент в пролет сбросим! Чего корячиться?-предложил Игорь.
Ребята перекинули груз через перила, и “бомба” ушла вниз. Глухой шлепок, а
следом раздался истерический вопль.
-Кого-то грохнули,-вывел Женька.
-А, ***ня, там разберемся,-подхватил колья Игорь и побежал вниз.
У входа вокруг брезента скакал на одной ноге старшина Иванько, напоминая
разъяренного раненого боевого слона.
-Это, ****ь, какая же обезьяна ***нула сверху эту ****юлину?!-кипел он.-Если бы
не отскочил, то прихлопнуло бы на ***, а так хоть по ноге только переебало.
-А жаль,-прошептал Игорь на ухо Ветрову.-Сейчас не признаемся. А потом не
найдет. Тут сам черт не разберет, кто что делает.
Женька одобрительно кивнул. В самом деле, казарма напоминала разоренный
муравейник.
Наконец наохавшийся и наматерившийся всласть старшина ухромал. Ребята кое-как
закинули палатку в машину и выехали на место рассредоточения.
На площадке Игорь вместе с солдатами и уже подоспевшими прапорщиками принялся
вбивать клинья, а Женька со здоровым деревянным колом полез подпирать середину
палатки изнутри.
Натянули тросы. Кол оказался настолько древним, что от небольшой нагрузки
разлетелся на щепки. Женьку накрыло брезентом.
-Где он?-послышались крики снаружи.
Ветров замычал и решил пробиваться к своим.
-А вон что-то шевелится!-крикнул кто-то.
Минуты через три Женьку извлекли. Ветров взял новый кол и упрямо вновь полез
внутрь. Все повторилось. На этот раз не выдержал подгнивший брезент. Теперь
Женьку обнаружили уже быстрее. Однако, ствол автомата, висящего для удобства на
шее, запутался в брезенте, и ремень от него перетянул Ветрову горло. А помощь не
спешила.
-Пусть сам теперь выбирается,-послышалось снаружи.-Заебало этого клоуна
вытаскивать.
Женька не мог даже пошевелиться и, лежа на спине, тихо задыхался.
-Э, мужики, чего-то эта обезьяна, на ***, не шевелится,-вскоре изрек старшина.
Когда с горем пополам откинули брезент, то взору спасателей предстал хрипевший
Ветров с посиневшим лицом, барахтающий руками и ногами, как перебравший
дихлофоса таракан.
Пока ставили палатку, Женька настолько устал, что уснул прямо на земле внутри,
обняв холодную железную печку. За время же его сна старшина спер магазин и потом
измывался над беднягой, предлагая различные варианты выкупа.
Подобная учеба шла ежедневно. И не было этому конца.
А по телевизору какой-то журналист радостно распалялся:-Американцы признали
русскую армию одной из лучших по уровню боевой подготовки!
“Понятно, что уж американцам-то явно такой бардак не показывали. Но если у нас
армия все же лучше, то стоит ли вообще бояться противника?”- думал Женька после
очередной тревоги.
9. КОМАНДИРОВКА
Поезд мигнул красными огоньками и пропал в темноте. Вот и все. Два дня,
проведенные вместе с матерью, пролетели незаметно. А завтра снова тусклые будни.
Женька вздохнул и, помахивая полиэтиленовым пакетом с гостинцами, побрел в
часть. Где-то здесь Вардан тоже провожал свою мать. Но ждать его не хотелось.
Нужно побыть одному со своими печалями и еще оставшимися малочисленными мыслями.
-Рядовой, остановитесь!-послышался властный приказ начальника патруля.
Ветров испуганно смотрел на него, лихорадочно вспоминая, нет ли каких нарушений
в форме одежды.
-Что это у вас в пакете?-спросил офицер, проверив документы.
-Мать провожал. Гостинцы всякие, еда.
-Вытащите! В пакете нельзя!
-В чем же мне нести-то, в ладошках, что ли?-возмутился Ветров.
-Смените тон, товарищ солдат. На “губу” захотели? 3апомните, воин может ходить
по городу либо с вещмешком, либо с дипломатом. Исключение - с газетным
свертком,-назидательно отчеканил патрульный.
-Но у меня ничего этого с собой нет,-развел руками Женька.
-А мне какое дело? На гаупвахту желаете?-ухмыльнулся офицер.
Ветров беспомощно огляделся по сторонам. В дверях вокзала появился Вардан с
двумя пакетами сразу.
-Да вы посмотрите лучше, что вокруг-то делается!-указал на него Женька.
Патруль метнулся к Варапетяну, и Ветрову под шумок удалось улизнуть.
“Ну вот, еще и человека подставил”,-корил себя в душе Женька.-”Распоследней
сукой становлюсь. Хотя... Здесь каждый за себя. Не ты, так тебе глотку
перегрызут. Еще неизвестно как повел бы на моем месте Вардан”
Когда у входа в часть Коровьев перетряхивал Женькины гостинцы под предлогом
досмотра спиртного, конфисковав почему-то палку колбасы, на горизонте появился
Варапетян с огромным газетным свертком.
-Ну, ****ь, что ты там принес?-сунул нос в пакет Смоля, когда Ветров вернулся в
роту.
-Вот колбаса, торт, конфеты,-выложил Женька все содержимое на тумбочку.
-***васто. Маловато будет. Ну да ладно, хер с ним.
После ухода дембелей дедушки и черпаки, ходившие еще две недели назад в синяках,
сейчас совсем обнаглели. Испытанную лично на себе теорию дембельского воспитания
они упорно применяли на молодых, позабыв про свои слезы и обиды. “Дедовским
устоям” почить с ними явно не грозило.
Мамедов с Крикуновым прибежали, когда уже ничего не осталось не только от
Женькиной, но и от Варапетяновской хавки.
Не сказав ни слова по этому поводу, они все же затаили злобу. На следующее утро
черпаки подозвали Женьку и вежливо поведали: -Мы хотим кушать, товарищ солдат!
-До обеда осталось три часа,-топорно отшутился Ветров.
-Нет, мы сейчас хотим. Вчера все хавали, а нам ни *** не досталось.
-Чем же я могу помочь?-удивился Женька.
-Хочу килограмм печенья и бутылку молока-усмехнулся Крикунов.
Чипка в части не было. Требовалось лезть к десантникам или в стройбат. А это уже
пахло самоволкой. У десантников чипок был неплохим. Но связист-чернопогонник
выглядел среди голубых погон, как ворона на снегу. В случае же поимки нарушитель
торжественно выдворялся дежурным офицером в расположение родной части с
требованиями воздать лазутчику по заслугам. Некоторые же вообще задерживали
неудачника и вызывали патруль. Тем не менее, связисты предпочитали ползать к
десантникам, поскольку вероятность поимки была такая же, как и вероятность
безнаказанности, а чипок располагался прямо у пограничного забора. Но в этот
день там был выходной. Пришлось лезть в стройбатовский. В нем можно было купить
даже пирожные, но для этого требовалось пересечь половину территории вражеской
части. В помощь Женьке дали Шурика.
-Кинем на морского,-предложил Ветров.
Первенство ступить на чужую территорию выпало Егорову. Он влез на забор,
огляделся и спрыгнул вниз. Женька уже следом подтянулся на заборе, как увидел
офицера, неожиданно вышедшего из стройбатовского штаба и резко изменившего курс
по направлению к “диверсанту” Шурику. Лазутчик метнулся в ближайшую дверь
первого попавшегося здания. Тем не менее, офицер нагнал его на пятом этаже. Он
не стал сдавать Егорова правосудию, а просто заставил вымыть полы во всей
казарме. Женька же подождал помощника около получаса и, решив все-таки не
рисковать, побрел назад в часть, рисуя в уме картины страшного суда над
сослуживцем.
-Ну что?-поймал Ветрова возле казармы Крикунов.-Где хавка?
-Нет хавки,-буркнул Женька.-Слушай, Шурик не появлялся? Его шакал стройбатовский
сцапал. Что делать? Исчез с концами. Я ждал, ждал...
-Да я *** ложил на твоего бойца. Я жрать хочу, усек, пидор? Эй, Смоля!-крикнул
Крикунов проходившему в этот момент неподалеку сержанту.-Ты бойца искал на
уголь? Вот, ****ь, зтого чморя запиши! А то хавки не принес, товарища потерял.
Надо, на ***, за все расплачиваться.
Куча мерзлого угля внушала своим видом страх и уважение.
-Пока всю кучу не перекидаете, хавать не пойдете. Хоть до ночи въебывайте. Мне
до ****ы,-процедил Смоля.
Пять тонн угля на двоих - это впечатляет. Вардан долбил ломом смерзшиеся куски,
а весь черный от угольной пыли Женька кидал лопату за лопатой в подвал
кочегарки.
Неожиданно, словно из-под земли, вырос Игорь:-И где тебя, Ветров, носит? Срочно
за вещмешком! Мы едем в командировку.
-Куда?! Зачем? Кто едет?-вытер пот со лба Женька.
-Коровьев отправляет в другой город восемь человек. На работу. Нас трое: ты, я и
Шурик. Остальные-черпаки. Через десять минут уезжаем. Где Егоров?
-Да засекли его у чипка в стройбате. Ждал я, так и не дождался,-пояснил Женька.
-Ну ладно,-махнул рукой Игорь.-Борька тоже хотел, его возьмем. Пошли запишемся у
Коровьева и вперед. А про, Шурика скажем, что на угле работает. Мерину-то все
равно, кто поедет.
-А может я поеду?-жалобно спросил Варапетян, опершись на лом.
-Чморин не берем,-через плечо бросил Игорь.-Бери угля больше, кидай дальше.
Артиллерийская часть встретила новоприбывших приветливо. Началась свободная
жизнь. В этой части существовали какие-то свои законы своей “дедовщины”, но
ребят это не трогало. Не из нашего курятника, иными словами. Единственным
начальником являлся старлей Голубев, приехавший вместе с парнями в качестве
сопровождающего. Он пришел в часть недавно. До этого служил в Афганистане и
очень этим кичился. Правда, вскоре выяснилось, что все время он сидел в бункере,
но слово “Афган” все же поднимало его на ступень выше других. Воспитанием
“восьмерки” Голубев предпочитал не заниматься, а с утра уходил в город,
появляясь только поздним вечером, когда рассказывал о кабаке и снятых девочках.
В командировке требовалось за месяц сваять для артиллеристов автозаправочную
станцию на месте старых складов. Почему этим должны были заниматься именно
разведчики - связисты, а не сами хозяева, осталось полной загадкой для всех
командировочных без исключения. Видимо, существовали какие-то тайные связи между
двумя командирами частей-побратимов. Хотя артиллеристы к связистам так и не
приехали.
Через вышеуказанный срок ждали проверку из самого Министерства Обороны. Вот
горе-строители и старались. Задача оказалась проста: сделать из ничего все.
Строили прямо на снегу. До оттепели кирпичи продержатся, а дальше плевать.
Красили и белили бункеры, долбили мерзлую землю, чтобы выкопать ямы под столбы
для новых ворот. Кто-то ошибся и сделал новые ворота несколько длиннее. Поэтому
старые столбы не годились. Рыли долго. То вырывали, то снова зарывали (не там
разрыли). Техники не дали. Цемент таскали со склада за полкилометра прямо на
себе. Стоит отдать должное - иногда о бойцах вспоминали и привозили готовый
бетон. Но машины предпочитали приходить почему-то вечером, а прожекторов не
было. Впотьмах работать становилось невозможно. Солдату-водиле же по хрен. Его
задача - приказ выполнить, а как уже неважно. Потому бетон застывал на земле, а
на утро связисты приобретали еще одну головную боль, раздолбать застывшую кучу и
убрать ее с дороги.
Когда вдарили морозы, то черпаки обосновались в теплом строительном вагончике.
Молодых пускали почувствовать тепло каждый час лишь на пять минут, а потом снова
гнали работать. И то, бойцы в основном заходили, чтобы убрать загаженный
“отдыхающими” плацдарм. Черпаки за какой-то час умудрялись загадить все
настолько, что возникал вопрос, а было ли вообще до них здесь чисто? Окурки,
пустые бутылки, томатный соус, вытекший из валяющихся консервных банок. Повсюду
грязь, плевки, сопли. Только что не мочились. Уборка этой мерзости была платой
за пятиминутное пребывание в тепле. Поэтому молодые даже как-то с радостью
залезали в вагончик.
Вскоре черпаки подцепили еще и девочек. Едва темнело, как весь “старый состав”
срывался с места и часа на три исчезал с ними в непонятном месте. По всей
видимости, эти малолетние про****и (из тех, кто висит на заборах военных училищ
и военных частей) не отказывались заниматься любовью прямо в лесу, на снегу. В
казарму черпаки перелезали через забор сытые и с блаженными улыбками. Голубева
этот вопрос не трогал, а уж начальство артиллеристов и подавно. По ним, так хоть
совсем в части не появляйся.
Как и положено на каждой стройке века, здесь также бывали случаи травматизма.
Женьке “повезло” больше всех, целых три раза.
В первый - он попросту отморозил ногу. Она распухла и стала трескаться. Ходить
было невозможно. Ко всему прочему еще и руки закровоточили от снега, мороза и
ветра.
Как-то Женька с Игорем тащили здоровую бетонную плиту. Было тяжело. Игорь
заорал:”Осторожно!”, когда уже раэжал руки. Плита снайперски приземлилась на
Женькину ногу, причем на здоровую. Хромающий теперь на обе ноги Ветров смотрелся
душещипательно, вызывая иногда мимолетное сочувствие даже у черпаков.
Когда уже почти все сделали, то грузовик привез новенькие бензоколонки. Игорь с
Борисом спускали колонку из кузова вниз, где ее принимал Женька. Потом ребята
быстро спрыгивали и помогали ему установить груз на земле. Борис то ли
замечтался, то ли сказался его полет из кузова на ходу, когда во время поездки
за стройматериалами грузовик на ухабе подпрыгнул. Женька стоял спиной подобно
атланту с поднятыми руками, готовый принять колонку. Та упала на голову
внезапно. Хорошо еще Ветров стоял на песке. Мало того, что сам слегка в землю
ушел, так еще и голова к плечам прилипла. Если бы не шапка, то... Так он и
застыл, пока все не очухались.
Черпаки, еще не эализавшие до конца раны от дембелей, свирепели и наглели на
глазах. На стройке придумывали казнь за малейшую провинность: посмотрел не так,
сказал не то, трудился медленно. Наиболее распространенным наказанием стала
переноска по шестнадцать-двадцать кирпичей от склада до стройки по ямам и
рытвинам. Споткнулся, уронил, в следующий раз один или два надбавят, в
зависимости от причины падения груза. Один кирпич - если споткнулся, а если не
выдержал, то получи сразу парочку. Качайся, солдат обязан быть сильным. Поэтому,
когда руки разжимались сами собой, то Женька искусно делал вид, что споткнулся.
Кирпичи требовалось нести к тому же быстро, шустрить требовалось. Иначе такой же
штраф в кирпичном виде.
По вечерам “восьмерку” часто выводили в город. Молодой же в наказание мог
лишиться развлечений. А как-то раз черпакам попросту было лень топать в кино.
Естественно, бойцам тоже запретили. Женька пристроился тихонечко с
артиллерийской ротой. По возвращении черпаки вывели его на улицу, где Ветров и
получил свое, поняв как стараться стать культурнее старших.
Но самой интересной наглостью “товарищей по службе” стал ростовщический бизнес.
В чипке части продавались вкусные вещи. Но все деньги силой отбирались у
молодых. Женька умудрился утаить часть. Ел на них втихаря на стройке, в
укрытиях, что, конечно, роняло его в собственных глазах. Но жрать очень
хотелось. Наконец, деньги кончились, а желудок этого понимать не хотел. Крикунов
придумал следующий выход: давать деньги под проценты. Берет молодой свой
отобранный рубль в долг - в части отдает пять.
К концу командировки Женькин долг составлял пятьдесят рублей, и он написал
письмо матери. Мол, срочно понадобилось. Та затянула пояс и выслала.
В остальном же все было хорошо. Но месяц прошел, и следовало возвращаться. Вроде
все построили. Авось, до конца проверки не развалится.
10. КАК ЖЕ ТАК, ЖЕНЬКА?
Когда вернулись в часть, то Шурик с Варданом спелись и, вспомнив учебку,
совместно уже заставляли духов вопить песни в строю. Начальству такая культурная
инициатива пришлась по душе. Орали духи хорошо, особенно, когда пели “Не зря на
нас надеется страна”. Шли в столовую как приютские детишки, горланя о трудном
беспризорном детстве. Оценка же подобного хорового пения у местного начальства
не блистала новизной: чем громче, тем лучше.
-Вы на нас обиды не держите,-сказал Смоля Женьке.-Хитрее, на ***, быть надо. Мы
- вас ****, а вы - духов ****ите. А не станете, ****ь, их ебать, сами же больше
огребете. Усвойте раз и навсегда. Мы, ****ь, дедовщине сдохнуть не дадим. Нас
****и, теперь наш черед пришел. Слишком долго мы ждали этого момента, чтобы,
*****, не отоспаться на вас.
Женька устал уже от всех претензий, побоев, разъяснений, поэтому молча отошел и
уставился в окно на темную территорию опостылевшей части. Рядом на подоконник
присел Егоров.
-Мы тут недавно стройбатовца искали,-поведал он.-Ему девчонка письмо прислала.
Замуж за другого вышла. Ну, он ночью друга своего в карауле штык-ножом зарезал,
автомат схватил и деру на Украину. А нас ловить придурка заставили. Через четыре
дня его на Днепре повязали. Реку переплывал на плоту. Все уже потерял, кроме
автомата. Очень хотел бабу свою очередью прошить. Как думаешь, что ему теперь
будет?
-Не знаю,-пожал Женька плечами.-Но точно мало не покажется. Вот зачем бабы
пишут? Нет, чтобы дотерпеть пока солдат не вернется. Ну вышла замуж. Не держится
что ли? Похвастаться не терпится? А всякие придурки их письма читают, а потом
вешаются, бегают, стреляются и черти что.
-Интересно мыслишь, интеллигент ***в,-перебил его Крикунов, возникший за спиной
ребят.-Но вот когда долг мне вернешь?
-Когда придут деньги, тогда и получишь.
-Ну ладно, потерплю покаместь,-процедил черпак и отошел.
Ветрова затрясло в бессильной злобе на себя, на существующие законы. Он резко
встал с подоконника и кинул Шурику на ходу:-Сегодня ночью духов, ****ь, учить
начнем.
Подняли двоих, завели в туалет и долго били по изученной за длительное время
системе, чтобы без следов. Лупцевали без причины. Так, от обиды на свою собачью
жизнь. Чтобы службу понюхали.
-Что же я делаю?-застыл вдруг Женькин кулак.-Ведь меня также! Я же себя мессией
провозглашал. Беспредел клялся закончить. А, впрочем, на, сука, получи! Я не
крайний и конец этому не положу!
И кулак пошел в грудь духу.
На следующий день “ученики” зашустрили.
-Давно бы, ****ь, так,-похлопал одобрительно Крикунов по плечу Женьку.-Учите их
больше, ****ите, чморите. Чтобы, на ***, как шелковые стали. Кстати, мне срочно
деньги нужны.
-Идут!-огрызнулся Ветров.-Скоро получишь.
-Смотри,-зло прошипел Григорьев.-Даю, на ***, еще три дня, а потом упизжу. Ты
меня знаешь. На удары не поскуплюсь. Помни, всего исхуячу.
На гражданке пятьдесят рублей являлись довольно значительной суммой, а в армии с
зарплатой рядового в шесть рублей - вообще огромной. Занять деньги было
невозможно. Не у кого. Переводы же в часть шли мучительно долго. Пока недели две
погуляют где-то, пока начальство их зарегистрирует, пока увольнительную получишь
до сберкассы сбегать. Иногда до месяца дело доходило.
И Женька решился. Он прекрасно знал, где хранится гражданка у старослужащих.
Стащив оттуда один новый спортивный костюм и пару кроссовок, Ветров продал вещи
за полтинник пацанам на улице, постоянно вертевшимся у частей в надежде
что-нибудь продать, а может и получить. Большую цену заламывать не стал, хотел
побыстрее спихнуть, да и противно все это было. За свою жизнь он никогда
воровством не занимался, да и левых денег не имел. Чтобы не обременять мать, как
только по ее желанию в институт поступил, сразу же подрабатывать начал. Себя
обеспечивал, да и матери подбрасывал.
Выждав три дня, Женька вернул долг.
-Откуда взял?-поинтересовался Крикунов.
-Перевод получил,-буркнул Женька.
-Что-то не слышал,-удивился черпак.
-Бананы из ушей вытащи,-огрызнулся Ветров и побрел прочь.
-Да мне поебать вообще-то,-проорал вслед Крикунов.-Похуй мне, где ты их взял,
лишь бы у меня, да у своих ничего не с****ил.
Но Женька даже не обернулся. Он был рад, что ушел от обещанного избиения, а
больше его в этой жизни уже ничего не интересовало.
Через пару дней дедушка Сидорчук решил прогуляться в самоход к девочкам и не
обнаружил своей новенькой походной гражданской одежды. Подняв на уши всю часть,
он каким-то образом вышел на тех самых пацанов, которые подробно описали ему
продавца шмоток. К тому же Крикунов по дружбе намекнул Сидорчуку, что Ветров
откуда-то обзавелся деньжатами, хотя перевода вроде не получал.
Женька не отпирался. Он понял, что это бесполезно, и что враньем только
ужесточит расплату, которая и без того обещала стать суровой. А чистосердечное
признание обычно облегчает вину.
Вечером деды и черпаки нажрались неиэвестно откуда взявшимся спиртом. Некоторые
лыка не вязали. Кто еще держался на ногах, тот совсем озверел. По всей роте
распространился шмон спиртяги. Офицеры в это время уже не заходили, и можно было
творить, что душе эаблагорассудится.
Сначала Ветрова заставили выстиратъ носки всем старослужащим, включая гостей из
второй роты и непосредственно пострадавшего Сидорчука. Затем он ползал под
кроватями и лизал им пятки. Женьку избили настолько, что он был готов уже на
все, так как совсем плохо соображал. На этот раз лупили в открытую, включая
лицо, поскольку любой офицер поддержит в этом случае подобную науку. Перед
глазами плыли огненные пятна, иногда разветривающиеся и являющие пьяную морду
какого-нибудь старослужащего.
-Завтра, ****ь, продолжим,-пообещал Сидорчук, когда полуживого Женьку швырнули
на койку.-С нашим педиком Кравченей познакомишься, сука. А то он одних коз ****,
а тут такой подарок. Пускай опетушит. Будешь, чмо, знать, как в своем курятнике
воровать.
Когда все наконец уснули, Ветров, морщась от боли, поднялся и тихо прокрался в
коридор. Борис натирал пол в оружейке, Игорь копался в туалете. Женькин мозг
заработал молниеносно.
-Ну что, чмошник, отошел?-хмыкнул брезгливо Борис.-Ничего, терпи, мужик. Завтра
пидором станешь.
-Тебя там Игорь зовет,-разбитыми губами прошептал Ветров и поплелся назад к
кубрику.
Борис прошел в туалет.
Схватить автомат из незакрытого оружейного шкафа - секундное дело. Но патроны...
От греха подальше в мирное время рожки хранились под замком.
Женька быстро оделся и успел выскочить из помещения роты, пока Борис с Игорем
курили в туалете, со смехом обсуждая вечернее происшествие.
Дежурный по части задремал под приемник, и Женька вышел на улицу
беспрепятственно. Голова трещала, но соображала. В карауле сегодня вторая рота.
Там все знакомые. Женька практически бесшумно зашел в штаб. У знамени стоял
Емельченко. Вернее спал, свернувшись калачиком на плацдарме. Ударом приклада
Ветров оглушил часового, вытащил у него рожок с патронами и выбежал из штаба.
-Ложись, сука!-крикнул Женька помдежу на КПП и, двинув его прикладом, выскочил
на улицу.
Вот она гражданка! Свобода! Вперед! И как можно дальше!
Ветров перебежал через дорогу и скрылся в темном лесу. Спустя десять минут,
когда очухался помдеж, часть по тревоге поднялась в ружье на поиски сбежавшего.
Но поскольку мероприятие оказалось незапланированным, то разобрались во всем и
собрались лишь через час.
“Бежать! Но куда?”-стучали мысли в голове продирающегося через кусты
Женьки.-”Сорвался, ничего не приготовив. Даже хавки не захватил”.
Шинель не спасала от пробирающего до костей холода. Все тело ныло. Болело гнилое
легкое. Скорость Женьки с каждой минутой замедлялась. Идти в полной темноте
напролом через бурелом даже в нормальном состоянии не радостно. Что уж говорить
об избитом Ветрове.
“Куда я иду? Что дальше? Если выйду из леса - в первом же населенном пункте
схватят. Пересидеть там не удастся. Если только полями найти какое-нибудь
нежилое старое здание. Здесь их много от немцев осталось”,-пытался создать
какое-либо подобие плана Женька.-”Ну пересижу, а дальше что? Куда пробираться?
Домой и всю жизнь прятаться? Зачем я вообще рванул из части? Поддался порыву,
сопляк. Развел нюни. Теперь поймают - прямая дорога в дисбат. Может остановиться
и вернуться? Говорят, при добровольном возвращении срок скостить могут. Нет,
назад тоже дороги нет. Еще несколько лет такого кошмара я не выдержу. Бежать!”
Обессилевший вконец Ветров наткнулся на пенек, сел на него, отдышался. Посидел
несколько минут в темноте, размышляя о чем-то. Затем решительно чиркнул спичкой,
нашел в записной книжке чистые листы и уже на ощупь в темноте начал писать.
Вскоре послышались голоса. Показались вспышки фонариков. Часть явно шла по
следам, оставленным на снегу.
Женька пошел навстречу и, немного не доходя до людей, спрятался за деревом.
Палец сам нажал на спусковой крючок...
Одиночными выстрелами Ветров выпустил наугад весь магазин, оставив в нем лишь
последний патрон. Кажется, кого-то подранил - раздался истерический вопль
вперемешку с матом. Похоже на Крикунова.
“Как все глупо вышло. Чего сорвался? Теперь конец!”,- Женька приставил к сердцу
автомат, готовясь выпустить последний патрон в себя.-”Ну, что я мешкаю? Боюсь.
Страшно. Ну вот, я даже себя прикончить не могу. Что я вообще смог? Превратился
в полную скотину, ничтожество, которое не может совершить ни одного мужского
поступка. Баба, баба! Ну же. Сейчас соберусь с мыслями и нажму на спуск. Считаю
до десяти, нет, до двадцати и нажму”.
Голоса приближались. К тому моменту, когда Ветров очень медленно досчитал до
пятнадцати, сзади подкрался Смолокуров. Сбежавший неподвижно сидел на пне, не
реагируя ни на сержанта, ни на свет фонарика. “Попался, голубчик”,-прошептал
Смоля и для успокоения решил подранить Ветрова в плечо. Выстрел. Рука Женьки от
неожиданности дрогнула. Второй выстрел, теперь уже Ветрова. Где-то неподалеку
взлетела испуганная птица...
ЭПИЛОГ
Когда пришел перевод, уже было составлено письмо Женькиной матери, в котором
сообщались причины гибели ее сына. “В карауле рядовой Ветров оступился и упал с
вышки. Падая по лестнице, случайно нажал на курок и убил себя”.
К письму прилагались личные немногочисленные Женькины вещи и гроб с телом
покойного. Лишь последнее послание Ветрова осталось лежать у начальника и сейчас
догорало в пепельнице. Огонь пожирал кривые, размашистые буквы на заботливо
вырванных из записной книжки маленьких листочках, где были следующие строки:
“Я не смог больше жить в такой грязи. Даже если я не застрелюсь, то больше
никогда не посмотрю никому в глаза. Мне стыдно.
Знаю, что все это кончится, но больше не могу жить среди этого хаоса,
безответственности, насилия, жестокости. Не хочу быть скотом!
Отправьте это письмо ко мне домой! Выполните хотя бы единственную просьбу - не
уничтожайте его! И если в вас осталась хоть капля чего-то человеческого, то
сообщите правду матери о моей смерти.
Мама! Я знаю, что ты никогда не назовешь меня бесхарактерным сопляком. Но это
так. Я не смог выстоять среди этого жуткого бреда. Меня сломали, как ни старался
дожить эти мерзкие два года. Прости! Не вини меня. Я понимаю, что совершаю
эгоистический поступок. Но так будет лучше для меня.
Кому нужна такая почетная обязанность: стать побитой собакой? Спасибо нашей
военщине!”
Письмо догорало, а по телевизору шел слет солдатских матерей. Женщины ходили по
казарме, приготовленной для съемок за месяц. Чистые и опрятные солдаты, во всей
новеньком, рассказывали матерям байки про счастливую жизнь за стенами части.
Жена какого-то полковника, криво улыбаясь, говорила, как можно в армии стать
настоящим человеком, мужчиной. “Не бойтесь, мамаши! Вашим сыновьям здесь будет
хорошо, интересно и весело”.
Июньским днем Женькина мать вышла, несолоно нахлебавшись, от начальника части.
До последней секунды она надеялась, что хотя бы в личной беседе ей расскажут
правду. К ее разочарованию Кобылкин лишь сухо изложил прежнюю версию,
посочувствовал и, сославшись на занятость, выпроводил вон.
По плацу бежал коротко стриженый солдат. Сзади несся младший сержант с
криками:-Стоять, ****ь, подонок, кому сказано! Я тебе покажу, сука, как своему
командиру мозги ****ь! У****ок!
Он сумел ухватить паренька за ремень, сбил его с ног и несколько раз ткнул лицом
в лужу.
-Что ты делаешь, садист?-поспешила женщина на помощь солдату.
-К дисциплине приучаю,-презрительно бросил младший сержант и не спеша,
вперевалочку пошел в казарму.
У дверей он встретил еще двух младшеньких. Они о чем-то перебросились парой слов
и, обнявшись, протиснулись втроем внутрь.
И было невдомек Женькиной матери, что тот сержант-садист был Вардан Варапетян, а
двое других - Игорь и Борис, все прекрасно знавшие ее сына. Егоров после случая
с Женькой добился своего и перевелся весной в другую часть. Прошло чуть больше
трех с половиной месяцев после гибели Ветрова...
Да здравствует Советская Армия, непобедимая, легендарная и могучая, основанная в
духе взаимопонимания между солдатами и офицерами, замешанная на крови воинов! На
солдатской крови в мирные дни под голубым небом на зеленых полях!
ПРИЛОЖЕНИЕ
“Мы, коллектив части, прочитали и обсудили повесть “Армейская история”. Больно
читать этот грязный пасквиль, очерняющий нашу родную Советскую Армию. Весь
коллектив части выражает глубокий протест автору и утверждает, что подобных
явлений в ВС СССР нет и быть не может!”
Солдаты Н-ой части Якутского мотопехотного округа.
“Я с трудом смог дочитать эту грязную клевету на Советскую Армию. Хочется
спросить автора, а служил ли он вообще? Где он мог видеть такое? Это же просто
низкопробная, мерзкая фантастика!”
Полковник саперной роты Мухобоев.
“Как извращенно показаны здесь офицеры и сержанты! Офицеры в первую очередь.
Автор насмехается над нами, изображая нас, простите, идиотами. Не ему оглашать
это!”
Прапорщик Заковыкин.
“Больно читать эти строки. Неужели таких подонков можно печатать? Стыдно! Что он
видел в жизни, что так рассуждает о нашей могучей, подлинно народной армии?”
Пенсионерка, участник штурма Зимнего, Герой труда и Ветеран войны Слепова А. А.
“Я регулярно смотрю телепрограмму об армии и утверждаю, что у нас в войсках все
основано на дружбе и братстве. Такого быть не может! Гнусная клевета!”
Ученик 10 класса Грезов Г., г. Захрюпинск
“Ну служил я. И не умер. Все путем в армии. Где автор таких ужасов понарыл? Да и
главный герой - какой-то юноша с нездоровой психикой. Чмошник. Одним словом,
полная лажа все это”.
Сержант запаса Дедовский М., г. Бежецк
“А все-таки она вертится...”
Г. Галлилей
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
Ну, вот и все. Больше мне сказать нечего. Пожалуй, основные вопросы
жизнедеятельности Советской армии в восьмидесятые годы освещены полностью.
Причем ни одного вымысла, ни одного приукрашенного события здесь нет. Только
голая правда.
Вряд ли найдется хотя бы один нормальный человек, прошедший круги армии, кто,
выпятив вперед грудь, станет отрицать, что служба его прошла с человеческим
лицом. Что он никогда за два года не отождествлял себя с тупой скотиной (если
мог еще анализировать). И причина в одном: любой солдат беззащитен. Против него
все: и страна в лице офицеров, стремящихся сделать из человека быдло, и деды,
униженные когда-то сами, а теперь, пытаясь вернуть свое достинство, творящие
беспредел по своеобразной эстафете. И эту мерзость искоренить невозможно, так
как нет этому контроля. На это попросту закрывают глаза. Офицеры либо не хотят с
этим бороться, либо поощряют, чтобы дисциплина крепла. Со скотом легче
справиться. Любому государству приятнее управлять моральными уродами и скотом,
нежели мыслящими гражданами. Для того, видимо, и введена эта извращенная
замечательная обязанность.
Помню, что вернувшись домой, по первости я ощущал себя тупым и безмоглым
животным, на которого все показывали бы пальцем и сторонились, если бы не знали
раньше. Центров послеармейской реабилитации не существовало. Поэтому потихонечку
я сам возвращался к нормальной жизни. Несмотря на то, что вскоре уже выглядел
вполне нормальным членом общества, сон о том, что пришла повестка с требованием
“отбыть в войска еще на годик в связи с увеличением срока службы”, несколько лет
заставлял просыпаться. Но потом и он перестал беспокоить. Доктор-время
постарался.
Сейчас, по прошествии стольких лет, я смотрю на армию уже совершенно с других
позиций. Нет, по-прежнему слово “военный” вызывает во мне злобу, по-прежнему от
вида зеленых мундиров меня начинает потряхивать. Но все прелести службы
забылись. Будто вычеркнуты из жизненной книги. Теперь армия в моем понимании -
большой страшный анекдот. И даже иногда встречаются люди, которым я пожелал бы
туда попасть. Нет, не надолго. Хотя бы месяца на три. Потому что теперь осознаю
- армия мне явно кое-что дала. Далеко не самое лучшее, но дала. Вбила в меня
зеленым молотом. Выжгла в душе навеки.
Я вернулся уже не наивным добрым юношей, от характера которого млели девушки.
Пришел волком, как того и добивалось государство. Нет, не обозленным хищником. А
тем, кто вобрал в себя волчьи законы выживания. И сейчас они пригодились мне. В
этой современной жизни, которую тоже устроило государство. В жизни, так сильно
смахивающей на армию, только не столь сильно концентрированную. Где человек
человеку волк. Вряд ли без пройденной учебы я бы хорошо осознавал: кого любить,
кого ненавидеть, кому вцепиться в глотку, на какие компромиссы с самим собой
можно пойти ради выживания...
Такая сейчас армия или нет - не знаю. Судя по тем солдатикам, которые мне иногда
встречаются и жалобно просят закурить или дать на хлеб, не изменилось
практически ничего. Скорее, стало хуже. Разве что многонациональная братская
распалась, усохнув до российской. Да ноги об армию вытирает нынче каждый.
Нужна ли кому сейчас эта повесть или нет - сказать не могу. Тем не менее, считаю
выполненным свой долг гражданина. Того самого гражданина России, который уже
выполнил свою почетную обязанность по защите нашей могучей, любящей каждого
матери-Родины.
1989-август 2002
Армейская жизнь
© Copyright: Денис Колокольчиков-2, 2003
Свидетельство о публикации №103060100248
Свидетельство о публикации №103060100248
Рецензии