Баллада о хлебе

Июль, заткнув   кушак за пояс,
шатался пьяно среди луж.
На мокрых ветках птичья поросль
дремотно хохлилась от стуж.

Дожди стучали шало в крышу,
вбивали звонко струи в сруб,
в порывах ветра еле слышно
земля стонала краем губ.

Она устала от опоя,
хлеща дожди с небесных круч,
она вертелась в непокое
и не могла закончить круг.

По окнам струи били хлестко,
плыла по небу череда
косматых туч. Хлебов полоску
съедала серая вода.

Беда была совсем не новой,
не той,  военною бедой,
но все ж была такой знакомой,
такою русскою виной.



Ни дня замешанного солнцем
с зарею теплой на росе,
ни дня такого, чтоб в оконце
лучами бился яркий свет.

Хлеба полеглые не зрели,
сады темнели в немоте,
бурьяны тучные жирели,
от хлябей дали холодели
и были дни совсем не те.

Они, те дни, судьбы дороже...
Чуть свет -  уж бабы на ногах.
Цепы с ладоней рвали кожу,
земля ворочалась от дрожи,
но пусто было в закромах.

Тот хлеб давался не мольбою,
хотя тайком молился всяк.
Где старики -  мольбы гурьбою,
где молодые -  крест в кулак.

У всех одно желанье было,
скорей бы минул горький час
и -  вдоволь хлеба тощим жилам,
2а в косовицу -  хлебный квас.



Духмяный ,  игристый,  хмелящий...
Чего там рюмка,  что она?
Хоть мужику и подходяща
после больших трудов нужна...

Но все же треснувшая корка
ржаного хлеба из печи
разбудоражит крепче горькой,
куда там мед и калачи...

Такого запаха хмельного
ничем вовек не заменить.
Пекутся хлебы в странах многих,
а только русский знаменит.

И оттого берет досада,
что нет ни запахов густых,
и ни надежды, ни отрады,
и ни души на три версты.

Хотя б на две недели ведро,
чтобы зерно пошло в янтарь,
чтобы в его  наливе твердом
земли и солнца билась ярь.

И чтобы в хлебном половодье,
забыв про сон и про обед, 
хлестать колодезную воду
и родниковый донный свет.

И закружится каруселью...
Страда. Жнивье.. Да новина.
Страдай до боли в крепком теле,
живи забористей вина.

Живи, чтоб дело было свято,
чтоб сладить лучший урожай,
болей за то, что дождь  треклятый,
за что, что бьет нещадный жар.

Болей за выжженное поле,
за то, что даром льется пот,
болей, что нету высшей доли,
чем накормить святой народ.

И наперед за все в ответе.
За недород -  косца вина...
За то, что ты прижаться к детям
не можешь в эти времена.

Вдрызг расшибись с агрокультурой,
нет солнца, дождь и  -  все в трубу.
Нет влаги к часу -  сушь прокурит,
не сдобрил землю -  жди беду.




И обо всем забота в лето.
Трудись, потей, присловью верь,
когда народная примета
к тебе сама стучится в дверь.

Тут выжидать и час не гоже,
хоть дел других невпроворот.
Бери супонь, подпругу, вожжи,
забудь про горечи невзгод.

Забудь, что с ног валит усталость,
что в прах измотанный комбайн,
забудь, что с песней счастья малость
на сентябри тебе осталось
и далеко до жарких бань...

Когда скирда взметнется к небу
и хлеб почувствуешь, как плоть,
куда б  не шел и где б ты не был
и сон,  и явь, и быль, и небыль -
все воскресит один ломоть.

В страду земля заботы множит,
тревога за сердце берет...
И в том, видать, мы не похожий,
ни на кого душой не схожий
и не распознанный народ.


Хлеба убрать с полей  -  полдела.
Полдела  -  ссыпать в закрома.
Чтоб каравай весь путь проделал
тут мало сметки и ума.

Тут все пути почти по Данту.
Их не охватит журналист.
Здесь философия по Канту
звучит, как разудалый свист.

Спят города в ночи сторожко.
В ночи своя, иная жизнь.
Там путник бродит осторожный,
там радость слез, там пекарь божий
над сдобным тестом ворожит.

Там россыпь звезд  гуляет в небе,
там по промытой мостовой
пыхтит авто с горячим хлебом,
косматый ветер вьется следом,
крутя седою головой.

И час и миг наполнен детством,
когда за окнами темно,
и по избе, как чародейство,
гуляет хлебное тепло.



Когда квашня в углу созреет
и мама тесто разомнет,
полмира входит в дом елеем,
серп лунный звезды жнет хмелея,
и хлеб ласкает жаркий под.

В том вся житейская услада
и торжество души к земле.
и жизнь, как  песня листопада,
и суть крестьянского уклада,
и красота, как маков цвет.

С рассветом все встает на место.
Не все на свете от богов.
Есть свет и хлеб, ржаное тесто
 и милый край без берегов.

И жизнь своя идет на круги,
делам исходный свой черед,
ночьми мы все кому-то слуги,
с утра товарищи и други,
а просто все  -  один народ.

Один...
Но если к хлебу тяга,
если взялся  -  то не гневись,
и не бахвалься, что трудяга,
не лей слезу, что бедолага,
хлеб он из жита, значит  -  жизнь.