Закатострофа

ЗАКАТОСТРОФА.

Линия горизонта, согнутая в дугу,
предполагает хорошую погоду. В своем кругу
пассажиры трепятся под линялую уже
песенку. Кто-то заходит в «Ж».

Адреналин выплескивается, сваливая огни 
порта, силуэты берега, перечень всей фигни:
начиная с носильщиков, требующих на чай,
и заканчивая теми, кому говорил «прощай»,

в кучу прошлого, оставленного позади.
И оно увеличивается, накрученное на бигуди
прибоя, умаляясь в значении и величине
до точки зрения наблюдающего извне.

И все на месте: поверхность натянутая как полиэтилен,
бриз, как шавка, блуждающая у колен
в платьях, по дорожке сползающее к кораблю
солнце, сам корабль, рассеянное «люблю-люблю»

на верхней палубе, темнеющая корма,
кругом пространство, как подтверждение широты ума,
и взгляд на плоскость, как на прогулку за
то ли опытом, то ли залить глаза,

рассеивается в сумерках прочитанной полосы,
почти газетной, утверждающей, что часы,
умножаясь на лопасти паруса ли, винта,
 становятся ближе, чем суша, но далее чем вода.

II

С корабля, как с гуся вода,
собирает пространство мзду
переменой наличных мест
на места перемен. И ту
же плоскость, когда среда,
отличает уже в четверг
широта, долгота, но не
глубина. Не подходит для
навигации низ в цене
поднимающий только верх.
Плоскость моря полным-полна
сменяющихся с частотой
моргающих век причуд
погоды, спорящей с пустотой
некоего дна,
пугающего зрачок
тех, кто звенит о край
чашки, мешаясь в ней
мыслями. Берега
кажутся мудреней,
когда их в помине.… Там
глаз отличает дом
от города или тень
от дерева. Дело в том,
что каплю в море ты не
отличишь от него самого.
На север, запад, восток и юг
Н2 (равнодушных к пространству) О.

III

Юг приветливее, в особенности для птиц.
Небо осенью, набитое как матрас
ватой и сыростью всех ресниц,
опускающих ночь на нас,-

есть неизбежность, назначенная цена
их поезду, сложенному пополам,
с которого не сойти, не сойдя с ума
Того, кто носится над водой. Волнам

нет разницы компас или инстинкт
выживания, или иной резон,
перемещает что-то, которое лишь блестит,
отражаясь в них. Двигая горизонт,

птицы стремятся далее всех миров.
Глаза выхватывают из волн
нечто, напоминающее перо
потерянное впопыхах, но звон

склянок отпугивает. Пила
ветра срывается в писк. Ни сном-
ни духом – конфликтами воздуха и крыла
оправдывается излом

полета стаи к огням внизу.
Бушприт, свисающий с корабля,
как указательный палец блуждающему в лесу,
подсказывает: «Там земля!»

Что, в целом, правда – земля везде.
Куда не ткни – не обмануть
страждущего, даже здесь,
ежели утонуть.

И когда, как благовест с языка
колокола в пустоту,
птицы падают с потолка
неба, то видят ту

поверхность, свернутую в гнездо
воронкой, куда не сесть.
Где взгляд скользит не цепляясь за
обломки палубы, чей-то вздох,

и, лишь, проваливается в глаза,
продолжающие блестеть.

IV

Вода, заполняя правила ухода на глубину,
отвоевывает себе
пространство. Вытесненного объема в пункте «А»
хватает на тишину
погружающемуся в пункте «Б»

телу или городу - в сущности, все равно.
Сетчаткой ловится, кроме рыб,
Что-то, помимо растерянного «прости»,
похожее на прозрение про одно
сознание, изменяющееся в гриб

воздуха, угадывающего вертикаль. В воде
далекое кажется близким и
всяким прочим диковинкой, как Гольфстрим.
У времени нет людей,
Лишь часы, отпущенные им,
Плавающие у скамьи.

Запах корицы в камбузе, обращаясь в цвет
размываемой коры,
мечтает о звуке, кутая табурет,
на единой ножке кружащийся у дыры
в борту. Чернила из ручки оставляют хвост
синей кометы, в чьем - нибудь кулаке
сжатой, какая-то из ставрид,
пялясь на это, булькает на норд-ост
другой такой же невдалеке:

«Плохая примета». С бумаги на
полпути от столика к потолку
стекают чьи-то там письмена.
И лишь «Боже мой» сохранит строку.


V

Запись в судовом журнале

В четыре ноль пять волной
смывает кого-то за борт.
Кто-то плачет, кричит,
болтается трос стальной
жилой стегая восток и запад,

как привычку разлук и встреч.
Страх, как форма иносказания
Про второе пришествие, про
Магомета, ищущего состязания
в неизбежности гор, соскальзающих с плеч.

В четыре пятнадцать шторм
превращает прямую курса
в функцию,
измеряемую высотою вкуса
к жизни вообще. При том

что-то не так. В одну
и ту же морскую воду
входит столько всего:
соли, дождя и йоду.
Но никто не выходит  таким же, пойдя ко дну.

В качестве рифмы ets.,
полпятого, глядя в иллюминатор,
как в зеркало, понял, что
милость моя, помноженная на команду
«свистать всех наверх», лишь вниз

погружается. С этакой глубиной,
при невозможности выпить море,
надо, хотя бы, заполнить его собой самим,
бормочущим «Боже мой»,
вместо «Momento mori».

VI

Когда корабль тонет, он меняет курс
с горизонтального на другой.
И прямая, преображаясь в букву «Т»,
кончается, наматываясь на ус
волны, договаривающей: «Такой

исход означает гибель для корабля,
а, так же, расширение играющего: в игру,
в «ох ты бля!»
радиста, подсевшего на иглу

грифеля, уходящего под лист
моря, разложенного на столе».
И, вроде, ничего уже не меняется:
ни координаты места, ни список лиц.
Только - три точки на три тире...

И сухое на мокрое. Кислород
меняет соседей по формуле, а еда -
пункт назначения, то бишь рот,
на самый влажный из всех возможных - вода.

Вино меняет чашу на океан,
обретая радужную перспективу и
немыслимую, сумасшедшую протяженность Причастия.
На все на четыре стороны - все свои,

то есть те, которых нет никого.
Перевод движения на объем
непознанного, как всегда, жесток -
такой - то не вышел на связь, его
нет нигде, лишь юг, запад, север, восток
повторяют: «Прием, прием...»





VII

Дневник пассажира

Дерево, ткань, металл,
соединяемые в нечто такое,
по причине моря вокруг
карьеры, тепла, покоя,
от невозможности идти по воде
черт его знает где,

взятое в оборот штурвалом,
переводящим любое слово
в лево его руля
или же вправо -
все это есть основа
существования корабля,

который всего лишь вид
опоры, отсутствующей под ногами.
Чередование гласных волн
с согласными берегами -
среда его обитания. Он
качается и скрипит,

охраняя мышцы, сердца,
голоса на палубе, сны в каютах,
ветер в парусе, цвет лица,
словом, путь в милях, минутах,

рассуждениях и т.д.,
от того, что плещется, не смолкая,
в борт, уродуя КПД
этого предприятия. Дорогая,

ни падения фантика или платка,
сережки из уха на мокрые доски,
пепла в книгу, давления ли, «ха-ха»
дамы в ответ на плоский

комментарий не объяснят причин
корабля, как средства продолжить голую
линию перемещения женщин или мужчин.
Знаешь, что лезет в голову:


ведь, глядя деньской за борт,
день целый, скользишь снаружи
сокрытого от тебя.
Корабль - способ защиты от
одиночества, погружения глубже
самого себя.

А ты - одиночество, взятое напрокат,
вырванная из контекста фраза
«С Богом!», или скупое «пли»,
подхваченное пялящимися на закат
спутниками Земли.

VII

Пусто на  горизонте или там где еще.
В обозримом будущем укутанному плащом
наблюдателю, коему отсутствие корабля
ничего не скажет, сдачи не даст с рубля,
потраченного на газету, где первая полоса -
расстояние до случившегося, чей текст не выходит за
пределы свинцовых литер, сумок, киосков, рук,
губ, шевелящихся машинально, преобразуя в звук
имя, фамилию, отчество, втиснутые в блокнот
 с номером телефона, который опять не от
вечает на зов ни голосом, ни просто намеком на
наличие абонента, отсутствующего у окна,
отсутствующего у дома, отсутствующего совсем
в городе, на континенте, в самой солнечной из систем,
отсутствующего в звуке, распространяющимся везде
с пугающей скоростью, объясняющей, где
начинается море, умеющему понять
про это. Волны, приспособленные догонять
любой предмет и, в отличие от корабля,
всегда достигающие цели, шепчут: «Земля, земля...».

29.11.00