Не жалость. А что?! жаа-алко...

Она ворвалась к нему, всхлипывая, и размазывая слезы по щекам. Упала на стул и тихо попросила: «Свари, пожалуйста, кофе». Гис сварил. Подсел поближе и, взяв за руку, спросил: «Что случилось?». Уна глотнула кофе, будто это святая вода, и выдохнула: «Я устала…- и, через секунду, - жалко…!»
- Кого?
- Да так, не стоит… понимаешь, иду я по улицам, и вдруг замечаю, что всех жа-а-алко… Особенно их, женщин.
- Ты думаешь?
- А ты нет!? Они же такие, такие… Идет вот одна по улице – плечи назад, грудь вперед, а взгляд, аж в дрожь бросает. Тоска в нем… и в руках по мешку с продуктами.
- Ну и что?
- Как что?! – взбеленилась она – а в постели знаешь как? Вот она вся такая гордая, а потом вдруг – раз, и, маленькая, хрупкая, несчастная. Ей хорошо – а она подвывает и шепчет:»Люблю». Кого?! О, Боже?!
- Ладно тебе! – отмахнулся Гис, разглядывая кофейную гущу на дне ее чашки.
- Жалко… Да и мужчин тоже, жалко.
И замолчала, утихла, как звереныш в коробке, будто смирилась. Дымит, вздрагивает и в окно глядит. Сверкает глазищами и молчит. Гис потихоньку притянул ее к себе и попытался приласкать. Она не сопротивлялась, но и отвечать не торопилась. Его пронзила волна холода.
- Ты чего вся зажалась?
- А зачем? – и молчит.
- Прости, я не буду. Честно, я не хотел, я немного пьян, я не буду.
Ее затрясло, как в лихорадке: «Нет, ты не понимаешь! Я помню, тогда, много лет назад, Дея, за что? Понимаешь, день рожденья чей-то был, все в стельку. Мы с ней вдвоем, нас никто не видит, и тут Ред зашел: «Ого!» «Что, ого? Присоединяйся!» - сказала Де. Что ж, он не промах. Я ушла. Меня потом нашли на улице, я сидела, завернувшись в чей-то плащ, и плакала. И все.
Три года прошло. И вот однажды, в каком-то кабаке, как всегда, впрочем, меня кто-то за плечо трогает. Я обернулась, а это Дея, такая вся красивая, в белом песце, говорит: «Ты же помнишь?» конечно, я помнила. И уехала с ней на неделю. А дома-то Натка ждала. Я и вернулась, все ей объяснив. А еще через месяц мне говорят: «Помнишь Де? Она упала, или уронили…в общем насмерть, с девятого этажа».
Она жила тогда на девятом. И зачем? Ведь жалко… а потом Натка. Так все хорошо начиналось: «Люблю, навеки!», А после: «Я тебе одолжение делала все эти годы». А зачем? Жалко…
И По. Малолетка ведь. Ей интересно. Я предупреждала: «Не лезь, не шутки». А она тоже: «Люблю!». Меня «закрыли» тогда, надолго. А я, блин, без чувств не могу, и, понимаешь, увлеклась. По – все узнала, но молчала. А когда я вышла, сидим в кабаке, впрочем, как всегда. Она улыбается, и молвит: «Хочешь, я тебе настроение испорчу?» «Ну, - говорю. «Я с Котиком переспала». И ножками болтает. «Понравилось?»- спрашиваю. «Представляешь, да!» Мне так хотелось ей в хорошенькое личико дать, но я не смогла. А зачем? Жалко.
Я пила потом сильно, а мне «друг» присоветовал: «Отомсти». Я не умею, но так получилось. Плакала дома, а тут Ксю пришла, сестра По младшая. Ну, в общем, утешила. В постели. Малолетка, блин. я когда По рассказала, у нее даже слов не было. А друг – похвалил. Но я не хотела, честно! Ведь жалко…
А потом Сашка была...Два года безумств: любви и ненависти, драк и секса. Но слишком круто…Я ушла… Она пыталась восстановить наш хрустально-бетонный мирок, да и все нас мирили, мол, такая пара…Но я устала…а Сашка врала потом про меня всякое. Ну да ладно, ведь жалко…
Но теперь ее для меня нет.
Затем год одиночества и еще один год ****ства, но я так не умею. Вот и реанимация… Устала я… Жа-а-алко…
И замолчала опять. Начал говорить Гис. Точнее, не говорить, а нашептывать.
- Понимаешь, моя любовь первая, еще в техникуме, старше меня была. А я что, малолетка, не знал ничего, все цветы ,да стихи ей дарил, да провожал, а потом мне друг говорит: «Знаешь, она уехала. Замуж вышла». Так я пить научился…
Потом жена. Я ее не то чтобы любил, ну, вообще любил, конечно, но так, назло женился. Вот – сын. Я старался, как мог, а она мне: «Ты, ничего не умеешь. Ты мол, не мужик!» И гулять начала. Я только ждал, чтоб сын вырос, чтоб понял все. Он теперь понимает. И я ушел. Встретил девушку, люблю ее, правда! Она такая…как ангел…Мне с ней очень хорошо. Живем вот.
- Боже мой! Как жалко! Вот ты – тебе когда-то предложили окна помыть в доме, ты мыл, старался, а у тебя из-под ног лестницу-стремянку выбили. А ты молчал. И до сих пор молчишь. Лет то сколько прошло, 10-15?
- Пятнадцать…
- Ну вот, видишь? Жалко… Да всех жалко. Вот друга твоего возьмем, ну этого, Бодуна, ведь он такой талантливый, а в глазах тоже тоска. И под ногами тоже лестница-стремянка. Он пьет. От жены вот ушел. Сейчас, говоришь, счастлив. А я, прости, не верю. Жалко…
Ну а этот, генеральный наш, Михал Михалыч. На работе одно, а дома – несчастье. Я знаю… Любовь его уехала, давно. Далеко – на север. Сейчас вернулась, а поздно. Он же гордый, ни от кого не зависит. На работе, ты ж знаешь, все сначала, когда придут, бунтуют, кричат: «Долой царя!». Только он не царь, он бог своего дела. Ты замечал, какой он на планерках всегда. Глаза горят, когда о будущем говорит, о том, что делать будем. Он – знает. И в те моменты все мы готовы перед ним на колени пасть, добровольно. А как критики его все ждут, пометок в работах – молятся, чтоб похвалил. А с друзьями он другой – я ж знаю. По несчастью друзья у нас общие. Душа компании, а стеснительный в комплексах по уши. Я, когда плачусь о зарплате, мне говорят, давай мы Михалычу позвоним. А я не хочу. Я уважения его хочу. Знаю ,для него деньги – ничто. Душа – все. Не хочу низости. Ведь он один. Карабкается. Так же как мы все. Жалко…
- Да, ты права. Ну а этот, завгав, Константин Евгеньевич? Он же по судьбе, как по головам нашим, в своих «берцах», так и кажется, щас раздавит.
- Ой нет! Не видишь ты, не знаешь ничего. Он на сапоги шпоры прибил, чтоб судьбу погонять, только судьба – то ему уж давно такую пощечину дала, что он ниже ростом кажется. Кричит, стульями бросает, только это все – фарс. Игра, понимаешь. Ты последнюю его научную работу читал?
- Ну?
- Баранки гну! Он же формулы уничтожал – будто судьбу свою в стене замуровывал. Легко вроде все, понятно, только во всех этих Х да У он сам, наизнанку вывернутый. Как золушка без бального платья. На защите ты был, знаю, в руках его, когда на доске писал, все страдание. Он на улице, за стенами НИИ нашего с тобой здоровается? Нет! Ну вот видишь. Это от того, что когда он поворачивается, то боится, как бы след, краснеющий на его щеке, от той пощечины никто не заметил. А ты говоришь – по головам… Жалко…
И снова замолчала.

- Вот и светает.
- И правда. Ну ладно, хватит. Включи свет, я на беспорядок на голове взгляну.
Он включил свет. Подал ей сумочку. Она, как ни в чем не бывало подправила макияж, застегнула кофточку, накинула на волосы шарф и подошла к двери.
- Ладно, пойду я. Ты извини что так вышло.
- Ты только не влюбись, кошечка. – сказал он, распахивая перед ней дверь.
Она обернулась и с тоской взглянула на него, с такой тоской, что он не выдержал, взял ее за плечи и нежно, осторожно вернул в квартиру. Обратно за порог, который она уж было переступила. Тихонько захлопнул дверь, прижал ее к себе крепко-крепко. Он не хотел ее отпускать.

На улице было давно светло, а у него в квартире плотно задвинуты шторы. Он тихо спит, разметавши на кровати свои длинные ноги и руки и кое-как укрывшись простыней.
Она уже обулась. Осторожно закрыла дверь и все еще не отпуская дверной ручки прошептала: «Не влюбись… Жалко… а я вот, ушла завтра от мужа. Потому что – жа-а-алко…» И еще долго молчание подъезда хранило эти ее слова и плотность маленького хрупкого тела, унесенного ею на тоненьких каблучках.
Был день. Жалко.