Сладкого сока горечь поэма

пролог

Так знайте же – о, ратницы и ратники:
мне в вечной жизни уготован ад.
Я заходил в чужие виноградники –
в чужом саду так сладок виноград!
 
Я гнул лозу, прокравшись поздним вечером,
срывал я гроздь, когда пылал рассвет,
и променял моё блаженство вечное
на краткий миг, который был – и нет.
 
Когда ж рука холодная и липкая
в конце концов нашарит мой висок,
приму её со светлою улыбкою
и с губ слижу последний сладкий сок.
 

запев

Судьбе и себе благодарен,
живу неприметно и чинно,
и, страсти умерив с годами,
теперь я степенный мужчина.
 
Любуюсь травою и небом,
в ладу и с собою, и с миром,
на завтрак довольствуюсь хлебом
со свежим холодным кефиром.
 
Не очень нуждаюсь в диете.
Пока не тревожит желудок.
Вполне обустроены дети.–
Короче, нормально живу так.
 
И вроде не дряблое тело,
и выпукло движется бицепс,
и так, чёрт возьми, захотелось
ещё напоследок влюбиться!
 

1-го января
тысяча девятьсот
високосного года

Покумекаю, плюну, дуну я,
ущипну себя: сплю? – не сплю?
Я сначала тебя придумаю,
а уже потом полюблю.
 
Ты не курская, не казанская –
где земли твоей полоса?
Будут кудри твои – цыганские
и – египетские глаза.
 
Дуну, плюну я, покумекаю,
глаз твоих соберу лучи,
станешь ты моим добрым лекарем –
будешь душу мою лечить.
 
Призадумаюсь я над именем,
чтобы было тебе под стать.
Я посыплю искристым инеем
твои волосы – лишь подставь.
 
Покумекаю, дуну, плюну я,
гляну в небо – в сплошную муть,
ночью тёмною и безлунною
сочиню тебе что-нибудь.
 
Видишь, добрый какой сегодня я,
как теплеет моя душа!
Просто глупости новогодние
сами льются с карандаша.
 

про любовь

Надо мной не кружи
птицей-ястребом.
Что же делать, скажи,
буду я с тобой?
 
Ты хватаешь за грудь –
в глазах крапинки,
не даёшь продохнуть –
ну, ни капельки!
 
То ли день, то ли ночь –
нет мне выхода,
даже сделать невмочь
вдоха-выдоха.
 
На висках серебро,
плешка кратером –
бес вселился в ребро
как проклятие.
 
От стыда б от позора
избавиться –
да стоит перед взором
красавица.
 

* * *
Сяду я в углу потише,
притаюсь, как в норке мышь.
Что с тобою?
Погрусти же! –
хорошо, что ты грустишь.
 
В жизни всё решает случай:
враз взлетишь, и снова – вниз.
Что с тобой?
Тебе получше?
Улыбнись же!
Улыбнись...
 

ещё раз про любовь

За окошком дерево
листьями шуршит.
Как любовь измерена? –
Вглубь ли?
Ввысь ли?
Вширь?
 
Пульса ли повторами?
Вспышками ли глаз?
Складкой ли, которая
нынче пролегла?
 
Спазмами ли нервными?
Ночками без сна?
Или не измерена
всё ещё она?


* * *
Ни удержу, ни сладу
в наплывах маяты.
Мне ничего не надо –
была б со мною ты.
 
Мозги твои запудрю,
ворвусь к тебе во сне
и разбросаю кудри
по белой простыне.
 
Ни удержу, ни сладу –
хожу, от счастья глуп.
До капли всю помаду
с твоих сцелую губ.
 
Слова мои без фальши,
поступки без личин...
О том, что будет дальше,
мы вместе промолчим.
 

* * *
Тревожно денно, тревожно нощно.
Зовёшь – лечу.
Пусть глохнут стены.
Пусть слепнут окна.
Прижмись к плечу.
Теперь ты рядом – дыханье, руки,
дрожанье век.
Мы растворяем себя друг в друге –
на миг? навек? –
теряя шансы на дальность рейса –
вперёд ли, вспять...
Как надышаться?
Как насмотреться?
Когда опять?
Нас оголтело швыряют штормы и мнут бока.
Прикроешь тело.
Отдёрну шторы.
– Пока....
 

* * *
А может быть, я вовсе не живу.
А, может быть, мне это только снится –
все эти окружающие лица
во сне приходят, а не наяву.
 
А, может быть, насмешкою дразня,
а сами, вовсе в искренность не веря,
идут в мои распахнутые двери
во сне моём притворщики-друзья.
 
А, может быть, прикосновенье губ
и трепет век прекраснейшей из женщин –
полёт, которым сон мой был увенчан.
Да как теперь проснуться я смогу!
 
А если я, встряхнувшись ото сна,
вдруг оглянусь по сторонам – и сразу
услышу отрезвляющую фразу,
которая разрушить всё должна!
 
И станет явь убога и тесна.
Напуганный внезапным пробужденьем,
я захочу вернуться снова к теням –
к виденьям зыбким радужного сна.
 

* * *
Гремят токкаты и фуги,
распластана зелень крон.
Мы вместе на центрифуге,
но с разных её сторон.
 
Не убежать от закона
слепых центробежных сил.
Взлетаем вверх по наклонной,
почти срываясь с оси.
 
Чем выше, тем больше радиус,
тем бешеней скачки ритм,
и каждый взгляд, как украденный,
и каждый – неповторим.
 
Раскручивает центрифуга,
врезаюсь плотней в ремни.
Нам надо настичь друг друга –
постой же, повремени!
 
Своим полукругом дальним
лечу, обгоняя звук,
и знаю: исход летальный,
когда остановка – вдруг.
 
Падение – и крушенье,
последних объятий стон...
Взаимного притяженья
неистребим закон!

Под нами дали присели,
соскальзывая под уклон.
На жизненной карусели
мы – с разных её сторон.
 
Орбитою беспокойной
летим, не сходя с кольца,
в бессмысленность ли погони,
в осмысленность ли конца.
 

* * *
Ой ты, лебедь моя – царевна,
украшенье небес и вод!
Пусть в груди твоей сука-ревность
золотое гнездо совьёт,
 
не давая тебе покоя,
пусть идёт по следам, как тень,
пусть коварной своей рукою
расправляет твою постель,
 
пусть приляжет к тебе на ложе,
душу выпьет твою до дна
и терзает тебя, и гложет,
как умеет она одна,
 
пусть отравит и дни, и ночи,
заползёт и в окно, и в дверь.
Только слушай её не очень –
и люби,
и ревнуй,
и верь.
 

* * *
Я заливаюсь соловьём
так бесшабашно!
У нас – у каждого – своё,
своя рубашка.
 
У нас – у каждого – уклад,
друзья и дети.
У нас – у каждого – свой взгляд
на всё на свете.
 
У нас – у каждого – свой дом,
свой ключ к замочку,
и мы друг к другу не войдём
ни днём, ни ночью.
 
Гнезда мы вместе не совьём
ни в сушь, ни в морось.
У нас – у каждого – своё
не вместе – порознь...
 

* * *
По****ушки-по****ушки:
порезвились – разошлись.
Две измятые подушки,
вечер, небо, звёзды. –
Жизнь.
 
Завтра у других пристанищ
будешь ты – любить ли, лгать.
Завтра ты с другими станешь
теребить подушек гладь.
 
Отрешенья высший градус
кто изведает с тобой?
Ты другим подаришь радость.
Ты себе оставишь боль.
 
Но однажды руки эти ж
вдруг взметнутся среди стен.
Но однажды вдруг заметишь
ты мою немую тень.
 
Небосвод окном окован.
Полумрак неумолим.
Назовёшь ты вдруг другого
тихим именем моим.
 
Я растаю, словно не был,
словно не жил никогда.
Не сгорает долго в небе
догоревшая звезда.


* * *
Поползли мои мозги набекрень,
захлебнулось моё сердце в груди.
Только слышу:
– Обогрей, обогрей!..
Только вторю:
– Остуди, остуди!..
 
Разгулялись надо мной ливни.
Мне пути пересекли струи.
Разрываю на бегу струны
всех магнитных силовых линий.
 
Я сорву замки с ворот и дверей,
все завалы развалю впереди.
Слышу голос:
– Обогрей, обогрей!..
Умоляю:
– Остуди, остуди!..
 

* * *
Мы вместе – лёд и пламень.
Мы врозь – глаза пусты.
Найдёт коса на камень –
ни камня, ни косы.
 
Живём, как на вулкане,
в предчувствии грозы.
Найдёт коса на камень –
ни камня, ни косы.
 
И взвешивать не станем,
и – к чёрту все весы.
Найдёт коса на камень –
ни камня, ни косы.
 
Своими же руками –
на части, на куски!
Найдёт коса на камень –
ни камня, ни косы.
 
Нашла коса на камень...
Нашла коса на камень...
Нашла коса на камень...
Ни камня, ни косы.
 

* * *
Уходим –
кто в загул, а кто в запой,
но нас везде подстерегают рифы...
Наш эпилог явился сам собой –
без позы,
без поэзии,
без рифмы,
 
так запросто
(вопрос давно решён),
в толпе
(мелькали плечи, спины, лица).
Ты бросила небрежно:
– Зря пришёл, –
добавив вслед,
что просишь не сердиться.
 
Любой вопрос не нужен и нелеп
и не имеет, стало быть, значенья.
...По улице мужчина средних лет
шагал
с завидным чувством облегченья.
 
Был ясный день
(а ночью дождь прошёл).
Светило солнце
(ночью были тучи).
Мужчина думал:
«Это хорошо!»
(а в скобках верил в то,
что будет лучше).


* * *
Струится за словом слово –
беседа:
вопрос – ответ.
Мы в полупустой столовой
сидим и жуём обед.

За окнами дождь. Он сразу
прохожих и мусор смыл.
Роняем за фразой фразу –
за мыслью скрываем смысл.
 
И надо бы – да не спросим,
оброним в конце:
– Пока...
Вдоль улицы гонит осень
лохматые облака.
 
Молчанье заполнить нечем. –
Повис тишины набат.
А было:
горели свечи,
звучал ре-минорный Бах,
 
и ночь наполнялась пеньем
до дальних до звёзд почти,
и слышались по ступеням
весёлые каблучки.

Не станем же биться оземь –
платить ностальгии дань!
Вдоль улицы гонит осень
былое куда-то вдаль.
 
А там, за сплошной завесой
невидимый, под дождём,
какой-то другой повеса
тебя терпеливо ждёт.
 
Промокла его рубаха,
дождинки текут вдоль щёк.
Токкаты и фуги Баха
ему предстоят ещё,
 
и будут ночные бденья
и бешеных фар лучи,
и вверх – по его ступеням –
весёлые каблучки.
 

* * *
Грущу.
И летом,
и в мороз
ищу
ответы
на вопрос:
обман – или промашка?
роман – или ромашка? –
срываю лепестки,
гадаю от тоски.
Всегда
в ответ
то – «да»,
то – «нет».
Ой, люли-люли-баю!
Люблю ли?
Сам не знаю.


* * *
Стою, опершись о стену,
не давит на сердце груз.
 
Бывает:
любви на смену
нежданно приходит грусть
 
и чувство вины и – вместе –
сознание правоты...
Порою доходят вести,
да – изредка – снишься ты.