Джига

  Потеря, боль, непонимание, отчаянные рывки надежды.
Самое страшное было даже не в этом.
  А в том, что ЗНАЛ, что потеряю искреннюю чистоту,
ЗНАЛ, что зерно доверия в душе умрет и похолодеет она,
ЗНАЛ, что буду делать многим больно,
ЗНАЛ, что не смогу стать прежним и верить как раньше - безоговорочно.
ЗНАЛ,
ЗНАЛ,
ЗНАЛ...
 Знать и пробовать недопустить - это страшная агония. Со всеми стадиями, от наивного непонимания что произошло, через попытки докричаться до отходняка как последнего дня, спокойного, сопровоздаемого дрожью издерганного тела. И смерть. И невозможность быть таким, каким был. Уже никогда.
 И после этого слышать, что это нормально, что через это проходят все... И поражаться остатками понимания, что это - НОРМА. Что на свете столько преданных, что стало нормальным предавать, что калек развелось столько, что на это перестали обращать внимания. То, что недопустимо - предательство самых близких с необратимостью бездны, назвали порядком вещей. Неужели это видно только из могилы, да и то, если она не закрыта наглухо?

Джига на присыпанной могиле
давит грудь и отдает в висок.
Жаль - черты лица твои застыли
Жаль - ты под крестом не одинок.
Кладбища на целую планету,
в зависти Денеб и Процион.
Столько душ гуляет неотпетых,
столько незаметных похорон.
Мы привыкли хоронить надежды,
прятать кровь и обрубать концы.
Мы не станем чистыми как прежде,
чтож, изменим догмы, подлецы?
Перепишем Библию на комикс,
"Отче наш" сменив на "Вашу мать".
Сменим все, убрав запреты, кроме
тех, что не мешают мягко спать.
Назовем их верностью и честью,
чистыми, без идеальных грез.
И любого, кто рискнет воскреснуть,
заколотим накрепко, всерьез.
В саван равнодушия и фальши
обернем. Оплачен труд швеи.
Он чужой, он слишком яркий, значит...
Целься! И по нежити - пали!