Мелочи из критического блокнота

Первые годы нового века (а тем более тысячелетия) — это не просто очередная точка отсчета на хронологической шкале истории народа, но самая настоящая пограничная ТАМОЖНЯ, где требуется предъявить для осмотра провозимый нами в будущее духовный багаж. Думаю, что именно это объясняет столь резко повысившийся в последние годы интерес к мемуарной литературе, а также всевозможным эссе, воспоминаниям, дневникам и письмам...

Особое, как мне кажется, место в этом ряду могут занимать мемуары литературного КРИТИКА, передающие, в отличие от всех прочих, впечатления от знакомств не столько с самими писателями, сколько — с их ПРОИЗВЕДЕНИЯМИ. Помня о том, что для заинтересованного исследователя эпохи каждое лыко — в строку, я и решаюсь сегодня предложить читателям сайта Стихи.Ru некоторые странички из своих “критических” блокнотов, надеясь, что воспоминания о встречах с СЮЖЕТАМИ, СТИЛЯМИ, СТРОЧКАМИ, МЫСЛЯМИ и ПЕРСОНАЖАМИ могут быть не менее интересны, чем рассказы о встречах с артистами или политиками.

                АВТОР.


*     *     *

...Выглянул утром в окно, чтобы узнать состояние погоды, и поежился от неприглядности увиденного. Температура вроде бы еще ничего — целых +14, но всё вокруг было так уныло и пасмурно, что у меня само собой родилось следующее стихотворение: “Нынче день какой-то сероватый — / сквозь него не глянешь на просвет. / Будто даль позатыкали ватой: / вязнет звук и не проходит свет. // Трудно внять, что, за пеленою, / небосвод — светлей и голубей... / Где же вы, дружившие со мною / стаи шумных белых голубей? // ...Огляжу окрестности с балкона, / и как будто кто напомнит мне: / «Так бывает. Чем темней икона — / тем светлее краски в глубине!»”

Первая строка, конечно, выдернута мною из Мандельштама, но я ее менять не хочу — это ведь просто моя поэтическая реакция на реалии окружающего дня, что же плохого в том, что мне помогли ее выразить ритмы Осипа Эмильевича?

*     *     *

...Второй день лежу дома с гриппом. Вчера не мог даже пошевелить головой, но сегодня полегче, так что немного посидел за компьютером и почитал журналы: из Питера как раз прислали два последних номера “Невы” за прошлый год, из Ростова — “Дон”, из Сибири — “Литературный Омск”, а из Харькова привезли “Березiль”. Ну и Марина зашла к Эбаноидзе и взяла у него первый и второй номера “Дружбы народов”.

В “Литературном Омске” меня здорово порадовали стихи молодого Виктора Гаврилова: “...В сене боссонниц не сыщешь иголки. / Тихая ночь. Мотылёчек огня... / Я выхожу на дорогу, и волки / О. Мандельштама глядят на меня. // Милая, грусть предавая огласке, / Был я наивен и, значит, смешон. / Всё же позволь доиграть в этой сказке, / Может, закончится всё хорошо.” Или вот такие: “...Пора проблему взять за жабры, / В простынный шелк друг друга звать. / Падём с тобою жизнью храбрых / На необъятную кровать. // Пусть люди пьют, сверяя даты. / Сжигают дни, как корабли. / Торопятся, идут куда-то... / А мы с тобой уже пришли”. Очень, как мне кажется, свежие и запоминающиеся строчки, во всяком случае, я рад, что открыл для себя это поэтическое имя.

В “Березiлi” выделяется оригинальной формой (впрочем, уже использованной Дмитрием Галковским в его “Бесконечном тупике”) фрагмент из романа-четверокнижия Владимира Кашки “Жилища”, названный им “Картотека господина Альфы”, который представляет собой россыпь пронумерованных мыслей к пока еще неструктурированному тексту только еще создаваемого романа.

*     *     *

Из случайных рифм:

“В Москву пришел гриппопотам, / чихают люди тут и там, / текут ручьями сопли... / «Спасите!» слышно вопли.”

*     *     *

...В сегодняшней литературе совсем не стало видно живых людей — у Достоевского, к примеру, его идущего по улице героя могла зацепить проезжающая мимо телега, задеть кнутом извозчик, он мог увидеть, как пьяный муж бьет жену, услышать разговор двух совершенно посторонних для сюжетного действия прохожих, ему могла попасться на глаза случайная девочка-попрошайка и многое другое. В нынешних же романах нет ни одного, так сказать, персонажа из народа, в поле зрения автора и его героев не попадает ни одно из незадействованных в сюжете лиц (как будто писатели боятся, что каждому лишнему персонажу надо будет выплачивать гонорар!), в произведение не залетит ни один обрывок случайного разговора, не забежит бродячая собака, в них практически абсолютно НЕТ ОКРУЖАЮЩЕГО МИРА.

*     *     *

...Литература нашего времени интересна пока еще не столько своими реальными художественными успехами, сколько лишь поисками каких-то новых путей для их достижения. По-видимому, новому веку и новой общественно-экономической формации требуется и новая художественная образность, по-другому, наверное, сегодня просто нельзя быть услышанным читателем, это будет разговор на чужом языке...

*     *     *

...Увы, нынешнее российское ТЕЛЕВИДЕНИЕ — ЭТО ТАКОЙ ЖЕ ЦИНИЗМ, КАК ДУЭЛЬ С ОДНИМ ПИСТОЛЕТОМ, когда один из дуэлянтов (тот, кто сидит “внутри телевизора”) может себе позволить стрелять в другого (того, кто смотрит на экран снаружи) любой самой отборной ложью, любыми подлостями и пошлостями, заведомо зная, что этот другой не “вооружен”, а потому и не в состоянии ответить ему адекватно. Единственное, что еще может сделать в этой ситуации зритель в качестве защиты — это прервать этот нечестный поединок, выключив (а еще лучше — разбив) свой телевизор...

*     *     *

Из рифм годичной давности:

“Я живу, как сказочный Емеля: / у меня — ни сайта, ни Е-maila, / вдоль Сети брожу я, как @, / на морозе выстывший гуляка...”

*     *     *

...Вспомнил свою недавнюю беседу с отставным генералом КГБ Кимом Цаголовым, с которым мы однажды возвращались вместе с дачи Людмилы Щипахиной. “Почему мы все время ищем вокруг себя каких-то врагов? — недоумевая, спрашивал он, когда, отправив машину немного вперед, мы шли по переделкинской улице, слушая, как высоко над нашими головами, хоронясь на зеленых клиросах, грохочут соловьиные хоры. — Почему нам так необходимо постоянно иметь рядом с собой какого-нибудь противника?..”

“Да потому, — ответил я, — что, мы очень сильно отпали от Бога. Если бы мы жили по Его заветам, то мы бы все свои силы направляли на борьбу с тем врагом рода человеческого, который прячется в каждом из нас самих, то есть воевали бы с дьяволом и своими персональными пороками. Мы же вместо этого, потакая своим собственным грехам и слабостям, направляем свою агрессию не на истинного виновника всех зол в мире, а только на таких же, как мы сами, но одурманенных его чарами людишек...”

*     *     *

Из случайных рифм:

“Беги, кавказец, скинув кеды, / когда идут Москвой скинхеды!..”

*     *     *

...Прочитал в девятом номере журнала “Дружба народов” за 2002 год фрагменты из книги Эмиля Мишеля Чорана “Разлад”, в частности, такое из его высказываний: “Свобода, — говорит он, — это самоопустошение, свобода истощает; тогда как гнет заставляет копить силы, не дает расплескивать энергию”, — и мне это показалось очень близким к раскрытию ПОЛОЖИТЕЛЬНОЙ СУТИ нашей недавней ЦЕНЗУРЫ, которая заставляла писателей искать пути для ее обхождения, не позволяла никому расслабляться и придавала нашей литературе элемент некой интригующей полуконспиративной игры. Даже демократические критики сегодня отмечают, что с отменой цензуры русская литература стала скучной, неинтересной и как бы ОПУСТОШЕННОЙ.

“Под крепостным ярмом, — пишет далее Чоран, — этот народ возводил храмы; освободившись, он громоздит одни ужасы”, — и это опять-таки один в один соответствует тому, что произошло с нами в результате перестройки. В эпоху социализма (даже во времена сталинской диктатуры и ГУЛАГа!) у нас в массовых количествах возводились ДК и институты, строились каналы и плотины, создавались новые виды космических кораблей и стратегического вооружения, расцветали наука, культура и искусства, росли надои, урожаи и всевозможные нормы выработки, а также повышались здоровье, интеллект, чувство патриотизма и даже уровень благосостояния всей нации; однако, стоило освободиться от гнета КПСС и КГБ, как в стране начали плодиться одни только головорезы да насильники, и по всей территории бывшего СССР поползла неостановимая эпидемия межэтнических войн и заказных убийств...

*     *     *

...Мимоходом подумалось: а не постмодернистичен ли по своей природе сам мир? Ведь мы же знаем, что “в каждом человеке сокрыт образ Божий” — разве это не аналог скрытой в тексте цитаты? Таким образом можно сказать, что ЧЕЛОВЕК — ЭТО ЦИТАТА БОГА, ибо КАЖДЫЙ ИЗ НАС, КАК ТЕКСТ СКРЫТУЮ ЦИТАТУ, ТАИТ В СЕБЕ ОБРАЗ БОГА...

*     *     *

...До начала назначенного на два часа дня секретариата успел прочитать в журнале “Знамя” весьма неординарные, как мне кажется, стихи недавно покончившего с собой екатеринбургского поэта Бориса Рыжего. Похоже, что на этот раз демократы нарушили свои правила, и превозносимый ими поэт ДЕЙСТВИТЕЛЬНО был талантлив. Во всяком случае, его строки обращают на себя внимание не только своей формой, но и определенной философичностью: “...Пусть будет лень, и грязь, и воздух спёртый. / Накроем стол. И пригласим всех мёртвых. / Век много душ унёс. Пусть будут просто / пустые стулья. Сядь и не грусти. / Налей вина и думай, что они — / под стол упали, не дождавшись тоста”.
И с каким бы там пренебрежением наши традиционалисты ни фыркали на модернистов, а это тоже — поэзия. Причём тоже — НАСТОЯЩАЯ.

*     *     *

...На днях побывал в Центральном Доме Литератора на подведении итогов открытого литературного конкурса “Российский сюжет”, который был учрежден весной этого года журналами “Новый мир” и “Знамя”, а также новым издательством современной сюжетной прозы “Пальмира”. Лауреатами премии в трех номинациях стали Светлана Борминская за роман “Охота на старушку”, Николай Шадрин за роман “Без царя”, а также разделившие между собой одну из номинаций Виктор Строгальщиков за эпопею “Слой” и Юрий Коротков за повесть “Мертвый”. При этом, характеризуя критерии отбора произведений на премию, нацеленную на поиски РОССИЙСКОГО сюжета, член жюри Александр Кабаков сказал, что их очень порадовало то, что наши умеют закручивать сюжеты ничуть НЕ ХУЖЕ АМЕРИКАНЦЕВ, а что касается книги Строгальщикова “Слой”, то эта вещь, по его мнению, сделана уже вообще не то, что НЕ ХУЖЕ, а, можно сказать, абсолютно ПО-АМЕРИКАНСКИ. И это они назвали — поисками русского народного романа?..

*     *     *

Услышал от кого-то произнесенную вслух фразу: “Стал Иван ВО ЧИСТОМ поле”, и подумал, что у нее есть еще и другое, не менее поэтичное и образное звучание: “Стал Иван В ОЧИСТОМ поле” (то есть в поле, имеющем ОЧИ, в ГЛАЗАСТОМ поле), — что лишний раз подтверждает мое давнее наблюдение над тем, что слова русского языка имеют способность к многослойному и многосмысловому прочтению, неся под лежащим на их поверхности видимым смыслом (точно матрешки под внешним корпусом) еще и некую потайную, обнаруживаемую только при “раскупоривании” этой внешней оболочки, суть...

*     *     *

Из случайных мыслей:

— Банкир с большой дороги.

*     *     *

Посмотрел нынче вечером программу “Апокриф” с Виктором Ерофеевым, в которой обсуждалась проблема так называемых “высоких” и “низких” жанров в литературе. В дискуссии участвовали Полина Дашкова, Дарья Донцова, а также вездесущий Пригов и некоторые другие авторы. Разговор в основном крутился вокруг того, можно ли считать настоящей литературой популярный ныне у нас в России детективный жанр, и при этом все постоянно хитрили, умничали, показывали свою образованность и напирали на то, что литература — это то, что ИНТЕРЕСНО ЧИТАТЬ, и уходили от того, чтобы говорить о главном. А главное, на мой взгляд, заключается в том, что важно вовсе не то, “высок” или “низок” жанр, в котором работает писатель, а — ПУСТАЯ или НАПОЛНЕННАЯ проза выходит из-под его пера, есть ли ему ЧТО СКАЗАТЬ миру. И это очень не второстепенные вопросы, потому что литература, наполненная глубоким содержанием, представляет собой высоко энергетический аккумулятор, подпитывающий читателя своими токами, тогда как литература бессодержательная выступает в роли энергетического потребителя, то есть — вампира, отсасывающего из читателя последние духовные соки.

*     *     *

Из случайных палиндромов:

— Чемодан?.. Надо — меч!..

*     *     *

...Похоже, что единого литературного процесса в сегодняшней России не существует, он раздробился на тысячи индивидуально пишущих авторов и десятки самодостаточно существующих литературных журналов, практически не пересекающихся друг с другом и ни в малейшей степени друг друга не взаимообогащающих. Единственное подобие ЖИВОЙ литературной жизни создает у меня Интернет. Хотя ее нынешний уровень и осчтавляет желать много лучшего...

*     *     *

...Прочитал сегодня принесенную мне Володей Пимоновым (это редактор журнала “Родомысл”, о котором я несколько раз писал в “Дне литературы”) книгу прекрасных стихов киевского поэта Александра Кабанова “Ласточка”, в которых практически почти отсутствуют какие-либо признаки нашего времени, но зато столько чистой поэзии! “Колокола Успенского собора / облизывают губы на морозе...”; “Море хрустит леденцом за щеками, / режется в покер, и похер ему / похолодание в Старом Крыму...”; “Наша память болтается, словно колхозное вымя / между ног исторических дат...”, — по правде сказать, я уже и забыл, что поэзия может дарить и ПРОСТО ЭСТЕТИЧЕСКУЮ радость, вне зависимости от того, является ли автор твоим идеологическим сторонником или противником...

*     *     *

...Сегодня во время поездки на работу не мог не обратить внимание на громадное количество бродяг в метро. В иные вагоны просто невозможно войти, такая в них стоит вонища. На бетонном полу возле эскалаторов валяются пацаны-попрошайки, на сидениях лежат оборванные люди в гниющих лохмотьях... И сами собой родились такие строчки: “Как выйти могло так, товарищ, скажи, / что нашу Москву наводнили бомжи, / и стала вонять, как в сарае свинья, / столица, столица, столица моя?..”

Вот бы, подумалось также, прокатить хотя бы разочек в сегодняшней московской подземке Лужкова...

*     *     *

...По дороге на дачу и обратно прочитал в электричке роман Стивена Кинга “Библиотечная полиция”. Надо, не кривя душой, признать, что читал я его с большим интересом — интрига и вправду так прочно привязывает к себе внимание читающего, что оторваться от сюжетной линии просто невозможно. Но в итоге испытываешь чувство откровенного разочарования. Не потому, что это сделано плохо, и не потому даже, что — жестоко, а потому, что проблема мистического характера решается исключительно на материальном уровне. То есть — с инфернальной нечистью и дьявольщиной герои борются практически теми же методами, что и с рядовыми бандитами — путем их физического устранения. А то, что против них существует такое мощное оружие как молитва, пост и церковное покаяние, им, похоже, даже и невдомёк. А поэтому, и одержанная ими победа кажется неубедительной: вампиры, бесы, ведьмы и прочие дьявольские отродия — это не та категория, которая исчезает с умерщвлением ее ПЛОТИ...

*     *     *

...Прочитал вчера двенадцатый номер журнала “Наш современник” за 2002 год с поэмой Юрия Кузнецова “Сошествие в ад”, а также два последних номера журнала “Дружба народов”, где опубликованы роман Бориса Евсеева “Отреченные гимны” и воспоминания Георгия Данелия “Безбилетный пассажир”. Лучше всего читаются воспоминания Данелия — легкие, искрометные, наполненные и юмором, и в то же время ностальгией по прошедшей эпохе. При этом он не стремится угодничать перед демократами и не предает своего старшего друга и учителя Сергея Бондарчука, которого многие деятели нашего кино буквально отдали в годы перестройки на заклание.

Роман Евсеева витиеват и отчасти затянут, а главное — движется не столько логикой развития событий, сколько более авторским своеволием. Порой он заставляет героев совершать почти немотивированные поступки, лишь бы те оказались там, где ему это надо, и с теми, с кем ему в данный момент требуется. Но сама описываемая в романе идея — отследить при помощи аппаратуры отделение души от тела в момент физической смерти человека (для чего исследователи снимают на специальное видео массовые расстрелы людей) и ее зарождение в момент зачатия (для чего они снимают сцены половых актов) — довольно любопытна и даже перекликается с работами В.Ю. и Т.С. Тихоплавов, которые в книге “Великий переход” пишут, что “живое существо (Душа) сначала проектирует себя в виде голографического полевого образа и на основании именно этого образа строит свое конкретное земное биохимическое тело... Академик П.П. Гаряев и его коллеги по РАН экспериментально доказали, что такая голограмма возникает еще до появления на свет целостного организма...” Более того, они подтверждают, что доктор геолого-минералогических наук геофизик Л.С. Прицкер действительно открыл возможность “фотографировать фантомы и другие сущности Тонкого Мира”.

Однако наибольшее количество мыслей порождает поэма Юрия Кузнецова “Сошествие в ад”, многие эпизоды которой подарили мне настоящее эстетическое наслаждение, как, например, строки: “То не птенец выпадал из гнезда родового, / То не мертвец поднимался из сна гробового — / Это разбойник явился — ни ночь и ни день, / Пала в долину его теловидная тень. / Глянул Господь на него и промолвил сурово: / — Встань и держись Моего обещанья и слова, / Да не побойся грядущих судеб и утрат. / Рай недалек. Но дорога пойдет через Ад”, или же такие, как: “Руки разбойник простер, как моряк с корабля, / И возгласил первозданное слово: — Земля! — / Молвил Сын Божий, как истина ветхая днями: / — Это подобье. Земля у тебя под ногтями. / Глянул разбойник на грязные ногти свои / и зарыдал, и взалкал чистоты и любви...”

Однако рядом с чисто поэтической красотой и стройностью поэма Ю. Кузнецова то и дело срывается в самую откровенную ересь, выдавая в авторе закоренелого материалиста, не понимающего, что перед Богом находится не сам разбойник, а только его ДУША, и стало быть, откуда же у нематериальной сущности может быть “земля под ногтями”?..

Аналогичное недоумение вызывают сцены, в которых Господь ходит по Аду и задает всем встречным вопрос: “Где Сатана?”, — как будто бы с Богом можно играть в прятки, спрятавшись за сундуком или печкой! Здесь в поэте снова говорит материалист, не признающий Господнего ВСЕВЕДЕНИЯ и того факта, что Ему не надо никого ни о чем спрашивать, ибо Ему ведомо не только то, кто где находится, но и, как говорится в молитвах, “и вся несодеянная нами” открыта.

Весьма пародийно, на мой взгляд, выглядит картина возвращения головы Иоанну Крестителю, напоминающая аналогичную сценку с возвращением оторванной головы конферансье Жоржу Бенгальскому, происходящую в романе Булгакова “Мастер и Маргарита”, где: “Кот, прицелившись поаккуратнее, нахлобучил голову на шею, и она точно села на свое место, как будто никуда и не отлучалась. И главное, даже шрама на шее никакого не осталось. Кот лапами обмахнул фрак Бенгальского и пластрон, и с них исчезли следы крови...” Почти то же самое происходит и в поэме Кузнецова, где Господь встречает идущего с головой под мышкой (!) Иоанна и спрашивает его (опять — спрашивает; опять, ЗНАЯ ВСЁ, зачем-то задает ему нелепый да еще и с явной долей иронии вопрос): “...Иоанн, что случилось с тобой? / Голову ты обронил, как скупец — золотой.” (Как будто бы Он не знает, что Иоанн лишился головы из-за проповеди Его же пришествия! Получается, что Господь просто пытается красоваться перед сопровождающим Его по Аду Юрием Кузнецовым Своим остроумием...) Выслушав ответ Предтечи о том, как его обезглавили по требованию Саломеи (при этом рассказ сопровождается такими подробностями, как сообщение о том, что блудница “обстрекала” голову пророка менструацией, из-за чего теперь та не пристает к костяку), Христос делает почти то же, что и кот Бегемот в романе Булгакова, а именно: “Глянул на голову Бог и во имя Своё / Взял и поставил на прежнее место её. / И приросла голова, и, ни мало ни много, / Встретились вровень два взора: пророка и Бога...”

Стремление к максимальной занимательности изображаемых сцен приводит к тому, что некоторые из них начинают смотреться как кадры современных мультфильмов. Так, например, абсолютно по-диснеевски воспринимается сцена с встреченным в Аду французским врачом-философом Ламетри, который ведет себя, как персонажи мультиков, то рассыпающихся на детали, а то вновь собирающиеся воедино: “Был он так худ, что себя разобрать мог на части. / Как мы увидели, он это делал отчасти. / Левую руку выкручивал правой. Стонал, / Но продолжал... Черт косматым ударом вогнал / Лысую голову грешника между плечами. / Грешник рассыпался, тупо мигая очами. / Стал собираться со скрипом у нас на виду. / Черная крыса мелькнула и скрылась в аду. / Духом собрался сперва, а потом уж и телом, / Так и скрипел, собираясь и в общем, и в целом. / Встал и ощупал себя и промолвил: — Добро! — / Но спохватился: — Проклятье! А где же ребро? / — Крыса его утащила!..” — и так далее. При чтении таких строк на память приходят кадры из фильмов про Робокопа, Терминатора и других саморемонтирующихся персонажей американского кино, но только не мысли о спасении души.

И вот такие по-мультфильмовски хохмаческие эпизоды соседствуют в поэме с довольно обширным перечнем тех, кого Ю. Кузнецов определил (исключительно своей собственной волей!) в ряды грешников. Среди обреченных им на адские муки находятся и Гоголь, и Белинский, и Тютчев с Денисьевой, и Лев Толстой, и А.Ф. Керенский, и погибший в бою генерал Лавр Корнилов, и расстрелянный красными под Иркутском генерал Колчак, и жестоко убитый кулаками мальчик Павлик Морозов, а далее — на равных с ними — Троцкий, Ленин, Свердлов, академик Сахаров, писатель Солженицын, генсек Горбачев, президент Ельцин, а также Чубайс и прочая сволочь. Как будто поэт никогда и не слышал о том, что погибшие в бою — достойны рая (тем более, что генерал Корнилов защищал БОГОУСТАНОВЛЕННУЮ власть в России!), а убийцы (в том числе и расстрельщики Колчака) забирают на себя грехи своих жертв, освобождая их от ответа за них перед Богом, не говоря уж о том, что Павлик Морозов принял МУЧЕНИЧЕСКУЮ смерть и вообще достоин причисления к лику святых. При этом по поэме рассыпано староверовское написание имени Господа — “Исусе” (вместо православного “Иисусе”), а адресованным к Богу молитвам героев приходится в их пути “обогнуть Сатану”, как будто они похожи на автомобили с гуманитарной помощью, которым приходится объезжать откуда-то взявшийся посреди дороги столб.

Понятно, что всё это ни в коей мере не снижает чисто ПОЭТИЧЕСКИХ достоинств поэмы Юрия Кузнецова, а только свидетельствует о том, что ее автор находится еще лишь на пути к обретению Бога, познать Которого ему пока что мешает въевшийся в него за предшествующие годы материализм. Но само стремление поэта прийти к вере является очень показательным для нашего времени и несет в себе обещание наиболее перспективных в художественном и философском планах открытий.

*     *     *

Из случайных мыслей:

— Любэрал-патриот. (О поклонниках группы “Любэ”).

*     *     *

...Хоть Юрий Поляков и пишет сегодня лучше всех своих литературных сверстников, его роман “Замыслил я побег” все равно вызвал самые противоречивые споры. В упрёк писателю поставили и умение приспосабливаться к требованиям рынка (хотя всем бы нам такое умение!), и потакание вкусам массового читателя, и сужение собственного кругозора до размеров двухспальной кровати... А между тем, он своим романом сделал практически то же самое, что Лермонтов повестью “Герой нашего времени” — т. е. показал очередную трагедию лишнего человека с поправкой на уже наше с вами время. Разница между героем поляковского романа Олегом Трудовичем Башмаковым и лермонтовским Печориным заключается только в том, что, чувствуя свою невостребованность эпохой, герой повести Лермонтова убегает от отторгнувшего его времени в безрассудные подвиги, дерзости и одиночество (из-за чего он ни к кому в романе и не привязывается), а герой романа Полякова просто прячется от своего времени в скорлупе своего личного эгоизма.
Что же касается вышедшей на передней план постельной темы, то до размеров постели сузился вовсе не кругозор писателя, а сам современный мир, из которого ушли все другие человеческие ценности.
Несмотря на свою кажущуюся статичность (главный герой весь роман собирает вещи, чтобы уйти от жены к любовнице, да вспоминает при этом свою жизнь), новая книга Полякова читается с неослабным интересом, в ней бездна сатирических эпизодов, а главное, столько узнаваемых деталей, что кажется, она вычитана автором из жизни каждого из нас.

...Спору нет, Солженицын — крупнейший писатель современности, но если от литературы второй половины двадцатого века уцелеет только роман Полякова “Замыслил я побег”, значит, мы уже не исчезнем в безвестности...

*     *     *

...Вечером посмотрел кусочек какого-то американского фильма, в сюжетной основе которого лежит заболевание героя СПИДом и вытекающие для него из этого последствия. Увы, в мире сегодня уже столько страдающих этой болезнью людей, что скоро из них начнут складываться некие самостоятельные сообщества. Прямо этакие настоящие СПИДо-расы. Или просто — спидорасы.

*     *     *

От нечего делать прочитал в сегодняшнем выпуске газеты “Завтра” интервью с заведующим кафедрой ЮНЕСКО по культурному туризму Валерием Квартальновым и у меня (безотносительно к тому, о чем шла речь в беседе) тут же сочинились сами собой четыре строчки: “Не надо фыркать: «Фу, туристы!» — / о тех, кто ходит с рюкзаком. / Они — просторов футуристы: / читают Родину пешком...”

Последняя строка, конечно, далеко не ахти, но думаю, что она не намного хуже крученыховского “бул, дыр, щыл”. А вообще я очень люблю всякое поэтическое трюкачество (трюк-качество) в духе футуристов-авангардистов-модернистов-метаметафористов и так далее. Литература без игрового начала — скучна и уныла, а уныние — это, по православным канонам, тягчайший грех. Мне кажется, из-за того, что писатели почвеннического крыла почти не используют сегодня в своем творчестве право на эксперимент и формотворческий поиск, патриотическая литература производит на свет очень много нечитабельного вследствие своей скучности хлама, девальвируя тем самым (или, по крайней мере, лишая значительной доли конкурентоспособности) и саму литературу, и патриотические идеи.

*     *     *

...В одном из номеров газеты “День литературы” опять опубликован большой рассказ воронежского прозаика Вячеслава Дегтева. Это очень талантливый автор, но вместо того, чтобы осмысливать действительность, он гонится только за оригинальными сюжетами, а потому как-то все время рубит с плеча, не замечая, как его проза, словно топор мясника, четвертует еще живую реальность. Вот и в своем новом рассказе (“До седла!”) он идет по этому же пути — популяризирует в художественной форме псевдонаучные идеи академика Фоменко о том, что вся наша истории выдумана древнерусскими летописцами да позднейшими историками. “На самом же деле, — утверждает он (а Дегтев эту ересь — для усиления своего рассказа — обильно цитирует), — Невской битвы, по всей видимости, не было, а уж тем более — Ледового побоища... Александр Невский, по всей видимости, — чистой воды миф. Прототип Невского — Царь Золотой Орды непобедимый предок наш батька-Батый, при одном упоминании имени которого трепетала вся Европа. А монголо-татары — это мы с вами, русские и казаки...”

Вот такая, как видим, “научно-академическая” гипотеза. Главным доказательством в которой выступает постоянно употребляемое выражение — “по всей видимости”. Так не потому ли именно, что он прекрасно осознает шаткость и самой этой гипотезы, и опирающегося на нее рассказа, Вячеслав Дегтев прилепил в конце своего повествования угрозу-запугивание для тех, кто посмеет высказать о нем критическое мнение? “...А которые станут хулить написанное или подвергать сомнению — тех да постигнет суровая кара Михаила-Архистратига и Георгия-Победоносца, предстоятелей казацкого воинства, и да поразится всяк хулящий огненным копием во имя сладчайшего Господа нашего Иисуса Христа, да святится во веки Имя Его, аминь”.

Не думаю, что Господь и Его архистратиги могут выступать в качестве защитников фальсификаторов истории, карая при этом тех, кто вступится своим словом за Правду. Тем более, что, если принять за основу хронологический метод периодизации истории академика Фоменко, то окажется, что и Сам наш Спаситель, и все Его Святые — это тоже, “по всей видимости”, только “чистой воды мифы”, тогда как на самом деле их прототипами были, мол, какой-нибудь Папа Римский или кто-нибудь еще. Так что это еще вопрос — КОГО поразит огненное копие архистратига...

*     *     *

...В который раз обратил внимание на то, что город буквально заклеен афишами, возвещающими о концертах Бориса Моисеева, Алсу, Юлиана, Филиппа Киркорова, Ефима Шифрина, Михаила Задорнова и целой массы других хохмачей и певунов, и самое удивительное в этом — то, что, несмотря на дикую дороговизну билетов на их представления, кто-то же да заполняет залы во время их выступлений! Что же это у нас за такой неисправимо идиотический народ? Только и слышно, как все вокруг ноют о том, что поставлены экономическими реформами на грань выживания, а сами что ни день, то спешат отнести свои последние деньги в кассу Театра эстрады, чтобы отдать их там Жванецкому на новый “мерседес”. Требование римлян было: “Хлеба и зрелищ”, — не к нему ли свелась и вся сегодняшняя жизнь России?..

*     *     *

Из случайных рифм:

“Россию наводнили педерасты / и прочие...  Фандорины Эрасты.”

*     *     *

...Перед сном открыл январский номер журнала “Наш современник” за 2002 год и еще раз перечитал опубликованные там записи композитора Валерия Гаврилина. Во многих местах он словно бы отвечает на какие-то из моих собственных вопросов. Ну вот, буквально несколько дней назад я удивлялся тому, что город оклеен афишами эстрадных певцов и сатириков и что люди на эти концерты валят гораздо активнее, чем в храмы или на политические митинги, где идет борьба за улучшение их жизни. И вот в датированной еще июлем 1977 года записи Гаврилина я встречаю: “Тяга к увеселениям и развлечениям — признак ОЖЕСТОЧЕНИЯ общества. Чем распространеннее, изобретательнее развлечения и увеселения, тем ожесточеннее и эгоистичнее общество. От экстаза увеселения до экстаза убийства — один шаг. Время удовольствий и время войны — соседи...”

Или вот еще одна запись: “У лакеев нет героев. Лакей — состояние души. Лакей понимает свою низость. И хочет всех окружающих и всё великое ОПУСТИТЬ ДО СВОЕГО УРОВНЯ И НИЖЕ”.

Прочитал — и сразу стало понятным поведение министра культуры Швыдкого, пытающегося легализовать употребление мата в русской литературе. Лакей ведь не способен на что-нибудь большее, кроме как только ОБСЛУЖИВАТЬ своих хозяев. А не смея превысить планку интеллектуально-духовного уровня нынешних “сильных мира сего” (которые наполовину — урки, извращенцы и дебилы), лакеи хотят опустить до такого же уровня и всех остальных. Отсюда и столь невиданный для русской литературы наплыв откровенной порнухи, жестокости, эротики, цинизма и прочего мусора.

Утешает покуда лишь то, что, по словам Валерия Гаврилина, русская литература — это “могучий, развернутый, глубоко эшелонированный в веках фронт, наступающий постоянно в одном направлении — к братству, добру, свету. Разрушив первую, еще не окрепшую линию, враг наткнется на старую, более могучую; удастся повредить ее — он выйдет на еще более старую, чудовищно могучую...” Вот и остается надежда на то, что пока что у нас разрушена только линия литературы соцреализма, а далее враг наткнется на нашу русскую классику и обломает себе зубы... Хотя, конечно, мы не должны отдавать без боя ни одной из своих линий...

*     *     *

Из случайных рифм:

“Мы выросли отнюдь не дураками, / коль пол-Москвы читает Мураками...”

*     *     *

...Это было в начале июня, я только что приехал из Пскова, где был на Пушкинском празднике, и шел на работу в Правление СП России. Вокруг звенели колокола, над Комсомольским проспектом кружился тополиный пух, и в голове начали сами собой рождаться строчки: “На праздник сошествия Духа / пронизана солнцем земля. / Щекотным кружением пуха / наполнили мир тополя...”

Но дальше сочинять не захотелось. Поэзия должна приходить к нам САМА, а когда ее дописываешь УМОМ, то это уже — ремесленничество...

*     *     *

Из случайных мыслей:

— Капитализм СООБЩА не строят. Поэтому у нас сегодня так стремительно исчезает дух коллективизма и воцаряется индивидуализм.

*     *     *

...Мучаясь как-то от бессонницы, включил среди ночи телевизор и сразу же наткнулся на концерт, посвященный памяти Юрия Визбора. И показалось, что сидящие в зале люди являются представителями какого-то другого мира — отрешенные, нездешние. Балдеют, подпевая все эти “Милая моя, солнышко лесное...” Такое впечатление, что они прожили последние десять лет, не заметив ничего, что произошло вокруг них — ни потери СССР, ни расстрела здания Верховного Совета, ни реставрации капитализма в России. Да они, похоже, не замечают даже того, что произносят их собственные губы! Вот промелькнули строчки:

...Ты прости меня, прости меня, пожалуйста —
ВДРУГ И Я ТЕБЯ КОГДА-НИБУДЬ ПРОЩУ?..

Смотрю на плывущие, словно в нирване, лица и вижу, что никто даже не задумывается о том, что автор здесь ведет себя под стать мелочному торгашу, требующему от любимой предоплату за то, чего он даже еще не сделал, а только возможно когда-нибудь случайно сделает в будущем. “Вдруг и я тебя когда-нибудь прощу?!” — делает он предположение и, еще не простив, уже пугается того, что это его гипотетическое действие может остаться неоплаченным.

Но это — все-таки Юрий Визбор, самый романтический и чистый из наших отечественных бардов, творивший еще без злобы и лицемерия...

*     *     *

Купил книгу Вадима Назарова “Круги на воде” — это создатель питерского издательства “Амфора”, друг Павла Крусанова, представитель нового слова в русской литературе... Содержание пока еще не захватило, но его стиль действительно доставляет подлинное эстетическое удовольствие. Ну, например: “...Трава на покосе ничего не знает о косаре. Многие люди прикасались к Господу, сами не ведая об этом...” Симбиоз поэзии и прозы.

Последнее время как-то так складывается, что по духу мне близки писатели патриотического крыла, а по форме интересны — демократы (я отношу сюда весь спектр литературного авангарда).

*     *     *

...Читая назаровские “Круги на воде”, наткнулся на такую фразу: “Свобода есть нелюбовь, потому что любовь есть служение”. Думаю, что это поразительно верно в отношении любого из проявлений любви — к женщине, к Богу, к Родине... Быть свободным от кого-либо или чего-либо можно только НЕ ЛЮБЯ их, и это как нельзя ярче характеризует собой ту свободу, которую принесла с собой в Россию так называемая демократия. С такой свободой можно спокойно смотреть на расстрел твоего Верховного Совета, одобрять введение сексуального воспитания в начальных классах общеобразовательных школ или менять гражданство, уезжая в Израиль или Америку. Но я-то вырос на других формулах и твердо помню, что “землю, с которою вместе мерз — вовек позабыть нельзя...” Так что Вадим Назаров — это для меня подлинное открытие. Оказывается, в каких-то своих проявлениях стан литературного модернизма не менее патриотичен по духу, чем наш Союз писателей...

*     *     *

...Сколько живу на свете, никак не могу понять, что же за такое странное существо — человек. Проблем сейчас вокруг (причем, как личного характера, так и общенародных) буквально выше крыши: страна погибает, мир катится к своей последней черте, литературу почти окончательно вычеркнули из российской жизни, а я второй день хожу и смеюсь над где-то случайно прочитанным анекдотом (к тому же — с довольно садистским характером), состоящим практически из одной, как бы оторванной от своего начала, строки: “...А по вечерам Мальвина поднимала свой единственный глаз к небу, смотрела на звёзды и вспоминала тот незабываемый поцелуй, который ей подарил Буратино...”

Остаётся только развести руками...

*     *     *

...Не знаю, почему, но сегодня я вдруг снова вспомнил о романе Александра Сегеня “Русский ураган”, — в свое время я по нему высказался не вполне до конца и, по-видимому, из-за этого продолжаю до сих пор возвращаться к нему мыслями. Ведь что греха таить? Сегень написал роман, который, по идее, должен был вызвать массу споров и откликов, а их почти нет. Почему, спрашивается? В чем причина того, что роман окружает такая тишина, будто он провалился?..

Думается, что дело в следующем.

Первая половина “Русского урагана” развивается по нарастающей. Героя из его московской квартиры выгоняет жена, нашедшая себе в новые мужья крутого бизнесмена и, унося от нее чемодан с небогатым мужским имуществом и некую открытую ему во сне знаменитым Львом Яшиным футбольную тайну, он тут же ввергается в каскад головокружительных авантюрно-амурных похождений, подперченных едкой сатирой на наше сегодняшнее общество. Двигаясь из города в город, он мечтает осесть у какой-нибудь из своих полузабытых подруг и, предложив местному футбольному клубу свои услуги, вывести при помощи открытой ему Яшиным тайны Россию на первое место в мировом футболе. А, начав с футбола, возродится, мол, и дух России, и ее промышленность, и оборонная мощь, и культура, и все прочее...

Однако во второй половине романа сила “урагана” как-то заметно ослабевает, и он выдыхается чуть ли не до эдакого легкого ветерка, лениво продолжающего гнать героя по адресам его бывших любовниц. Но ни он им, ни его футбольная идея местным клубам оказываются не нужными, и уже почти совсем на энергетическом нуле герой докатывается до своего маленького родного городка, из которого он когда-то уехал в поисках славы, и женится там на вдовушке с целым выводком ребятишек, из которых впоследствии и создает городскую футбольную команду, которая начинает-таки потихоньку реализовать на практике яшинскую формулу победных ударов в ворота. То есть, начавшись на высокой авантюрной ноте, роман к своему концу съехал к эдакому по-мещански серенькому и невыигрышному в литературном плане финалу, сильно проиграв по эффектности своему напряженному и в сюжетном, и в философском смысле зачину.

Но мог ли Сегень привести своего героя к другому результату?

По всем нравственным законам, испытания посылаются персонажу не иначе как для того, чтобы, пройдя через них и убедившись в тщетности и губительности всех окружающих соблазнов, он возвратился в итоге к некоторым незыблемым ценностям. Именно так происходит в библейской притче про Блудного сына и в книге Екклесиаста, то же самое мы видим в апулеевской истории про Золотого Осла и в повести Вольтера о Кандиде. По этим же законам хотел завершить свою поэму о Чичикове и Николай Васильевич Гоголь, да не нашел для нее художественно убедительных интонаций...

Так что и Сегень привел своего героя не просто к СЮЖЕТНОМУ ЗАВЕРШЕНИЮ ПРИКЛЮЧЕНИЙ, но именно к обретению им ВЕЧНЫХ ЦЕННОСТЕЙ, — ибо что еще на этой земле может быть более ценного, чем любовь, семья, дети, приносящий удовлетворение труд и ощущение того, что твоя жизнь нужна Богу, Родине и людям? Беда здесь только в том, что насколько великим и глубоким все это является в своей ФИЛОСОФСКОЙ СУТИ, настолько же мелким и будничным выглядит оно в РОМАННОМ СЮЖЕТЕ. Так что здесь появляется повод подумать не о том, чем заменить невыигрышно прозвучавший финал романа, а — как сделать так, чтобы выведенные в нем высокие жизненные ценности не только не уступали по занимательности непосредственно приключенческой линии сюжета, но и превосходили ее в литературно-художественном отношении, выводя роман на пиковую высоту.

*     *     *

...Читал исторический роман Владислава Бахревского “Столп” о временах государя Алексея Михайловича, то и дело подчеркивая строчки типа: “Земля без царя, как церковь без креста”; “От Господа Бога нам гроза, от Господа Бога и милость будет”; “Власть без слабостей в России — худшее из бедствий”; “Тут и задумаешься: так ли уж велика разница между разбойником и героем, если одного и того же человека то хулой мажут, как дёгтем, то хвалой, как мёдом?” — и им подобные.

В романе очень много перекличек с реалиями жизни сегодняшней России, да только разве история хоть кого-нибудь учит? Я думаю, что уже просто не существует таких психологических проблем или исторических поворотов, которые бы не имели своего художественного исследования в литературе, но человечество тем не менее все равно предпочитает наступать на грабли аналогичных ситуаций и зарабатывать шишки своего собственного опыта, нежели доверять опыту исторических предшественников. Так что литература существует сама по себе, а реальная человеческая жизнь — сама по себе.

*     *     *

...Россия настолько литературоцентричная страна, что в ней даже фамилия царской династии несла в себе определение одного из основных литературных жанров — РОМАНовы. Потому, наверное, и вся наша тысячелетняя реальность до краёв наполнена кровью, любовью и прочими романными страстями...

*     *     *

...Читал с утра по “Триоди постной” песнопения Великой Среды и всенощную службу. И в который уже раз обратил внимание на изумительную оркестровку большинства молитв внутренними рифмами-аллитерациями, например такими, как в “Свете тихий”: СВЕте тихий СВЯтыя СЛАвы БезСМЕртнаго Отца НебеСНАго, / СВЯтаго, Блаженнаго, ИиСУ-СЕ ХриСТЕ! / Пришедше на запад СОлнца, видевше СВЕт вечерний, / поем Отца, СЫна и СВЯтаго Духа, Бога. / ДоСТОин еСИ во вСЯ времена пет быти глаСЫ преподобными, СЫне Божий, живот даяй; темже мир Тя СЛАвит.

Вот откуда берет происхождение подлинная поэзия...

*     *     *

...Написал небольшое стихотворение, представляющее собой, по сути, рецензию на роман Виктора Астафьева “Прокляты и убиты”. В нем всего восемь поэтических строчек, но, в принципе, в них сказано практически всё то, что я по этому поводу думаю. Приведу его здесь целиком:

“Всё — неправда! Хоть убиты — но не прокляты! / И Отечество, тонувшее в крови, / сыновьями — Аверьянами да Проклами — / не из страха спасено, а из любви. // Ну неужто же и впрямь заградотрядами / была выиграна страшная война?.. / Нет, — народом: командирами, солдатами. / Тем, что звали мы — Советская страна...”

*     *     *

...Разговаривал сегодня со своей дочкой Алинкой о метафорах, эпитетах и другой инструментовке поэтического текста. Когда она прочитала в “Мурзилке”, что ”горбы верблюда похожи на два холма”, я предложил ей поискать какое-нибудь другое, более современное сравнение, ведь вряд ли живущей в Москве 11-летней девочке первыми придут на ум именно холмы, которые она, может, только раз в жизни и видела-то где-нибудь по дороге в летний лагерь из окна автобуса. Скорее всего, сказал я, у современных ребят должна при виде верблюда возникать какая-нибудь более знакомая им ассоциация — то, на что натыкается их взгляд здесь, в повседневной столичной жизни... Я схематично изобразил пальцем в воздухе горбы верблюда в виде двух спаренных узких дуг и Алинка тут же сказала, что это округленная буква “М”, а немного подумав, воскрикнула: “«Макдоналдс»! Это же «Макдоналдс»! Верблюд похож собой на лошадь, которая несет на спине рекламу «Макдоналдса»!..”

Так что метафоры ХХI века будут носить отнюдь не природный, а стопроцентно урбанистический характер.

*     *     *

...Сегодня перед концом рабочего дня ко мне в Правление СП забежал писатель Гарий Немченко, чтобы взять последний номер газеты “Российский писатель”, где напечатан его рассказ “Тайна драгунского батюшки”. Набрал кипу газет и прочитал мне взамен одно из стихотворений кубанского поэта Николая Зиновьева: “В степи, покрытой пылью бренной, / сидел и плакал человек. / А мимо шел Творец Вселенной. / Остановившись, Он изрек: / «Меня печалит вид твой грустный. / Какой бедою ты тесним?» / А человек сказал: «Я — русский!» / И Бог — заплакал вместе с ним...”

Наверное, это и правда хорошее стихотворение, но безоговорочно принять его мне мешает то обстоятельство, что оно опять повторяет собой уже изрядно надоевшую за десять последних лет тему “Оскорбленных и униженных”, тогда как нам сегодня необходима скорее “Песня о Буревестнике”. Сколько же можно только горевать да жаловаться?..

*     *     *

...Вечером в одной из телереклам мелькнула информация об очередном конкурсе — мол, надо выслать куда-то (я и адрес-то не успел расслышать) две крышечки от кофе “Пеле”, написать, за что ты любишь Бразилию, и у тебя появится шанс выиграть поездку на двоих в эту страну. Я стопроцентно знаю, что всё это полная туфта и никто никакой путевки никогда не получит, но тем не менее тут же написал стихотворение: “Покуда в разуме и в силе я, / в моей душе любовь живёт / к стране по имени Бразилия, / где кофе в баночках растет. // Как дом родной, страну ту знаю я: / там много диких обезьян. / (Но эта свалка обезьяния — / её единственный изъян.) // И всё в судьбе своей осилю я, / пока сияет мне во мгле / моя мечта — моя Бразилия: / ламбада, кофе и Пеле!..”

Помимо таких вот куплетов, я мог бы предложить любой из кофейных компаний целую кучу литературно-рекламных проектов, выводящих их на пик покупательского внимания, но Бог его знает, чем руководствуются их менеджеры — никто из них не ищет ни малейших контактов с писателями, никому не нужны толковые идеи, все думают только о том, как бы никому не платить и прибрать все предназначающиеся на рекламу деньги самим себе...

*     *     *

...Самое сильное впечатление от прочитанного за последние дни произвела на меня повесть Ивана Ефимовича Никульшина “Мать премьера”, опубликованная в самарском альманахе “Русское эхо” (№ 12, 2003). Это — гротескное повествование о том, как в одном из сел на границе Самарской и Оренбургской областей, где живет мать Виктора Степановича Черномырдина (бывшего при Ельцине премьером РФ), ожидают приезда этого высокопоставленного гостя. Местная власть перед ним (в повести угадывается намек на самарского губернатора К.А. Титова) всячески лебезит и угодничает, родная сестра Черномырдина (правда, он назван в повести Черногузовым) клеймит его за разорение России, а мать... мать есть мать, она его любит и жалеет, сует ему на дорогу испеченные пышки и всё еще продолжает считать его ребенком...

Повесть написана сочным языком, яркая, легкая и в то же время очень глубокая по смыслу, — в московских журналах давно уже не было ничего подобного. Да они, как мне кажется, и боятся такое печатать, так как это может поломать критерии их СОБСТВЕННОЙ талантливости...

*     *     *

...Ни с того ни с сего начали опять приходить в голову слова, внутри которых, словно бы мухи в янтаре, заключены какие-нибудь числа. Лет пятнадцать назад у меня таким образом написалась целая откровенно модернистская, но тем не менее весьма любопытная по своему содержанию поэма-о100в под названием “до100яние и100рии”, состоящая из слов, в основе которых хорошо прослушивается число 100, например: Хри100с, апо100лы, рас100яния, па100рали, Не100р-летописец, и100чники, Тол100й (“Хол100мер”), До100евский (“Подро100к”), за100й, противо100яние, 100лица, заба100вки, 100н и им подобные. Она даже была в конце восьмидесятых годов опубликована в журнале “Юность”, которая как раз демонстративно привечала тогда всякого рода модернистов.

(Что особенно интересно, так это — то, что слова в этой моей поэме каким-то таинственным образом САМИ выстроились на бумаге в довольно отчетливый смысловой ряд, описывающий эволюцию нашей планеты от древнейших времен и вплоть до нынешних дней...)

Сейчас же у меня пошли слова с совсем другой числовой основой: БорОДИНо, урОДИНа, холОДИНа, непогОДИНа, сморОДИНа, рОДИНа (можно писать как: Бор1о, ур1а, хол1а, непог1на, смор1на, р1а), поДВАл, рыДВАн, еДВА, преДВАрительный, морДВА (ры2н, е2, пре2рительный, мор2), ТРИкотаж, маТРИархат, повеТРИе, ТРИбуна, паТРИотизм, сТРИгунок, ТРИзна, паТРИции, оТРИцание, поп-рассТРИга, сТРИкулист, смоТРИны, АсТРИд Линдгрен, ТРИколор, ТРИнидад, мейнсТРИм, оТРИнутые, “ТРИстан и Изольда”, Уолл-сТРИт, арТРИт, гасТРИт, конТРИбуция, ГольфсТРИм, аТРИбуты, паТРИархия, “ТРИшкин кафтан”, смоТРИтель, ТРИнитротолуол, ТРИвиальный, проТРИ (3котаж, пове3е, 3буна, па3отизм, с3гунок, 3зна, па3ции, о3цание, поп-расс3га и т. д.), оПЯТЬ, всПЯТЬ (о5, вс5), СЕМЬя, ПоСЕМЬе (7я, По7е), СОРОКа, муСОРОК (40а, му40) и другие. Что из этого может когда-нибудь получиться, я пока что не знаю, может быть — и совсем ничего...

*     *     *

Из случайных рифм:

“...У «Тверской», «Арбатской» и «Лубянки» / не летают больше голубянки, / и в прибрежных зарослях давно / соловьёв не слышно в Люблино. // А когда-то, с удалью неслыханной, / свист стоял от «Свиблово» до «Выхино», / ширясь до «Калужской», «Беговой», — / будто гром гремел над головой!.. // ...В час вечерний я пройдусь по Тушино: / звёзды в небе — как костер потушенный. / Шелестит листва, плывут слова. / Как Павлиний Глаз, горит Москва...”

*     *     *

Из прочитанных за последнее время книг мне наиболее всего запомнился труд главы Туркменистана Сапармурата Ниязова “Рухнама”, представляющий собой исповедь руководителя государства перед своим народом, в которой он излагает основы национальной духовности и заветы нравственности. На нашем телевидении сегодня насмехаются над этой книгой, а я думаю, что если бы Путин написал нечто подобное, то ему следовало бы памятник поставить. Ну не завидно ли, что Туркменбаши, ни накого не оглядываясь, говорит о том, что государство должно стать школой для воспитания в людях лучших из их черт, что земля и недра принадлежат народу, что суверинетит должен стать основой национального возрождения,  что государство должно быть не потребителем, а производителем, что душа человека — это частица Бога внутри каждого из нас, и так далее. Что же может быть плохого в том, что глава народа говорит со своими людьми о семье, Боге, культуре, морали, государственности, духовности?.. Неужели же лучше, когда Президент боится произнести слово “русский”, а все время только юлит да заискивает перед США, Западом да всякими национальными меньшинствами, опасаясь, что ориентация страны в сторону сильной русской политики не понравится его заокеанским хозяевам?..
*     *      *
Из случайных рифм:

“И для души, и для ума — / полезна людям «Рухнама»”. // Мы тоже б жили по уму, / яви нам Путин «Рухнаму». // Но нет в России «Рухнамы» — / и мы блуждаем среди тьмы...”

*     *     *

...Просмотрел только что вышедший номер газеты “День литературы” (апрель, 2003) и увидел, что в моем очередном обзоре литературных журналов Владимир Бондаренко отрезал большой финальный фрагмент, в котором я разбираю рассказ Валентина Распутина “В непогоду”, помещенный в первом номере “РОМАН-ЖУРНАЛА, XXI ВЕК” за 2003 год. Не знаю, что его к этомувынудило, но мне как раз очень хотелось поговорить об этом рассказе — причем не потому, что Распутина нельзя обойти молчанием по причине его известности, а потому, что рассказ просто требует, чтобы о нем было принародно поговорено. Ибо Распутина (и я это особенно отчетливо понял после прочтения его повести “Пожар”, в которой оказалось деталей предсказано всё то, что происходило потом на Чернобыльской АЭС, а несколько позже и по всей России) нельзя читать как ЛЮБОГО ДРУГОГО автора — он уже давно, сам того, может быть, даже и не ведая, пишет не рассказы, а главы некоего Русского Откровения, в своеобразной притчевой форме показывающие, ЧТО нас ожидает в нашем шествии сквозь Историю. Поэтому и рассказ “В непогоду” нельзя воспринимать как очередное описание увиденного писателем бурана (да мало ли мы читали подобных описаний, чтоб нас еще можно было этим удивить?), поскольку в нем описана не столько МЕТЕОРОЛОГИЧЕСКАЯ, сколько, я бы сказал, АСТРОЛОГИЧЕСКАЯ картина, показывающая, ЧТО происходит с нашим Отечеством сегодня, и ЧТО его ожидает в его футурологическом завтра. Да — сегодня на нашу Родину обрушилась страшная мировоззренческая буря: она с треском ломает дубы нашей традиционной культуры и духовности, расшатывает наши хлипкие идеологические и экономические жилища и, как говорит одна из героинь распутинского рассказа, “так и норовит тебя сдуть с земли”, но пройдет еще какое-то время, и однажды утром...

“...Утром, когда я очнулся и выглянул в окно, весь мир был укутан в снег и тишину. Всё было погребено под удивительно белым и чистым, в застывших волнах, снегом. Как будто ничего и не было, как приблазнилось от болезненных дум...”

Белое и чистое — это краски Святой Руси, которая, слава Богу, никуда не исчезла, а просто пока что не видна нам за заслонившим всю жизненную перспективу ураганом. Верить в нее и стремиться дожить до нее, не осквернив свою душу унынием и забвением дарованных нам ранее свыше символов прекрасного — этому-то как раз и учит своего читателя таким простым с виду рассказом как “В непогоду” Валентин Распутин.