друзья и ремесло

 
В этом страшном месте,
В этой комнате
Видел я,
Как становятся знакомыми
Мне друзья. (Андрей Орлов)


ремесленное

Пять мостов проложено, не так ли,
Через голубые реки вен?
Пять невнятных строчек в жанре «танка».
Шулерская нычка в рукаве.

Сломанных растений вздох сиротский,
Раненых зверей утробный всхлип-
Пульс мерцает. Он вот-вот сорвётся.
Скатится  знакомой тропкой в Склиф.

Господи! Избавь меня! Зачем мне
Дар никчёмный, горький и сухой?
Мозг шнуруют строчечные черви,
Тёмные исчадия стихов.

Вскормленных печалью до удавов,
На исходе года, к декабрю,
Я перецелую их, рыдая.
И парик горгоний смастерю.

Знаю. Это сбудется когда-то,
Позову друзей родных ко мне.
Неразлучность. Навсегда. Константой
Мой нерукотворный сад камней.



   слово

В слове есть бесполезность кораллов,
Для чего оно нужно, зачем?
Сигаретного дыма каракуль,
В больно стиснутом дверью луче.

Мне руно второсортное трогать,
Что на золото не обменять.
Оно было прологом, прологом…
Раньше Бога и раньше меня.
Я ворона на тропке соловьей,
Мои перья с чужого плеча,
Одержимость первичностью слова,
Неизбывной гордыни печать.

Серебром этим путь отмечаю,
Что-то важное не уловив.
Оно было в начале, в начале…
Раньше Бога и раньше любви.

Через знаки молчанья густые
Золотое согласье идёт.
Слово камнем за пазухой стынет,
Годным только на груз и на гнёт.

Захотелось забыться и сдохнуть,
Но  в агонии сладко вздыхать:
«Оно было, истоком, истоком…
Раньше Бога и раньше греха…»



нелетальность

Я, оглохнув, умру. Как представлю, - когда-нибудь, где-то,
Стоны сонной луны утоляет созвучия дар,
Чтобы лысый мудак, одержимый идеей вендетты,
Над моею сонатой, замыслив резню, зарыдал.


Я, ослепнув, умру. Ведь гекзаметра дивную крепость,
Не возьму, не построю. Мне малые формы важны.
Не смогу сочинить золотой героический эпос,
Про того, кто пытался косить от троянской войны.


Я, конечно умру, вырвав сердце по-данковски быстро,
Словно панк-филантроп, осветив на мгновение зло.
Или может когда, весь огонь разбазарю до искры,
Бог натравит на печень мою алкогольных орлов.



Столько в душу плевали, что стала нечистой и рваной.
Отмывала, чинила. Остались и пятна. И швы.
Никогда не бывает смертельной душевная рана.
Нелетальность не сплюнешь как косточку вишни. Увы.



горькошоколадное

Анне Асеевой

Горький шоколад ночи
Липнет маскою посмертной.
Хочется её смочить
Болью, скопленной в предсердьях.
Выплывают из зрачков
В лодочках-слезах на шею
Отражения зверьков,
Мест в ковчеге не нашедших.
Мёртвых так зовёт спирит,
Как я тех зверьков искала.
Влага к небу воспарит,
Но останутся кристаллы...
*
Вот кто, значит, жемчуг мечет,
Чтоб потом его ногой!
Вот кто, значит, точит печень
За ворованный огонь!
Эти кто-то, это что-то -
Соль земли моей души.
Этой стайкою-щепоткой
Как огонь мне потушить?
Ни настроить, ни наладить
Мне под них ни взгляд, ни шаг.
В маске горькой шоколадной
Всё труднее мне дышать.
Я сама себе противна
С шоколадом на лице.
Знаю, есть паллиативы-
Не бывает панацей.
*
Оттого и нарочит
Полувскрик мой, полувсхлип мой.
Горький шоколад ночи
Маскою посмертной липнет





***
Под милосердьем сумерек прессуется,
Мой возраст в золотые четверть века,
Я возомнила, жизнь  кипит - не суетность.
Всё цело. Не успела исковеркать.

Обиженные мною-не обиделись.
Мне - воспарить наверх, - не испариться.
Пустая воробьиная обыденность-
В ближайшем рассмотрении Жар-птица.
Не кандалами скована, а узами,
Почтительно склоняюсь, а не горблюсь.
Знакомым показался, но неузнанным,
В костре заветной искры милый образ.

Весь день и ночь ,искусами искусана,
Корпела б над стишками - не скорбела,
Чтоб  не стащил, не сгрыз меня под кустиком,
Фольклорный серый зверь, из колыбельной.




кое-что о Музе, сроках ягод и джеме


Явилась в земляничный мой сезон
Чтоб первую любовь присыпать строчками.
А мне  хотелось истекать слезой-
Не  карандашиком шуршать отточенным.

Потом пришла черничная пора.
Уют и дом куском свалились лакомым.
Она мешала мне рожать, стирать.
В подарок «Ундервуд» нашла на свалке мне.

Малиновое время! Я б могла
Расслабиться в круизах и в любовниках.
Возникла. Из медвежьего угла.
С искусом интернета заготовленным.

Мои устои, походя сгубив,
(Покой потерян пуговкой оторванной),
Пытается вернуть гемоглобин
Железом из надкушенной антоновки.

Малиновое время! Я б могла...
Сижу. В клавиатуру нудно тюкаю,
Случайно сбросив с пыльного стола
Огрызков ржавых высохшие трупики.

Рябиновый период недалёк-
Пора почистить мир. Хотя бы внутренний.
Я знаю, дом мой будет населён
Котами, канарейками и внуками.

Похоже, мне не выйти из игры
Она найдёт, дыхнёт словесной вытяжкой.
Из вставших дыбом, зябких грязных крыл,
Плешивое перо со скрипом вытащит.

И чтоб друг друга не передавить,
Мы варим джем. Мы ищем общность пристани.
С душистой земляничностью любви
Надежд  черничных вяжущую пристальность

Мешаем. И малину по горсти
Кладём как веру. Чинно и рачительно.
И мудрость вызревает в ассорти
С грядущею рябиновой горчинкою.




глиняное (With A Little Clay Help From My Friends)

Посредством нехитрых песен на время свидеться с небом,
Чтоб просто была возможность в пропасть не оступиться.
Полгорсти высохшей глины смешать с прошлогодним снегом,
Слепить чудную свистульку, полуженщину-полуптицу
Друзья помочь захотели. - Ты ж можешь сделать ТАКОЕ!
Возьми-ка побольше глины! К чему тебе мелочь клеить?
Но тут получился голем, прячущий за щекою,
Мои стишки на бумажке, вопящие через клетки.
Отдайте мою бумажку! Стою у глиняной кучи.
Вы думаете, -я в клетках играю в крестики-нолики?
Я имена вычёркиваю проволокой колючей,
До зеро выжигаю буквы, и, в общем почти не больно мне.
Друзья  помочь захотели, но я к истерикам склонна,
С какой-то никчёмной целью, мне рушить всё удаётся.
Стою с измятой бумажкой, закрещенно-обнулённой.
Похож на могильный холмик прах глиняного уродца.
Разбив на порции глину, затею опять свистульки.
Их будет целая стая.И станет мне легче, если
Друзья придут и помогут, (они не ходят впустую).
Впихнут в моих пташек души, научат правильным песням,
Построят им голубятню, приманят зерном отборным,
Подрежут крылья, а после, - придушат моих пичужек.
В ближайшую вечеринку друг друга дичью обкормим,
И только крупинки глины слегка нам испортят ужин.



диалог

 - Что за чудовище дремлет в моих ладонях?
Кто этот монстр, от которого пальцы сводит?
Запах папье-маше подсознанье тронет.
Колер дождя, упавшего в рюмку водки.
Что же мне делать? Испуганно растеряться,
Бисером, сорванным с шеи. И кто утешит?
Ноша похожа на голос без интонаций,
Из телефона с помехами долетевший.
Волей моей чудо-юдо как хочет, вертит.
Эй, незнакомец! К тебе обращаюсь! Слышишь!

- Ты отыскала посеянный в поле ветер.
Как каллиграфии дар. Ненужный и лишний.

- Что ж я теряю опору? Будь так любезен,
И объяснись! Имей же  совесть, и жалость!

- Это Земля плывёт под ногами в бездну.
Звери, её державшие, разбежались...


- Из-за чего оказалась Земля в опале?
Как они смели устои её нарушить?

- Эти киты, черепахи, слоны, - устали.
Вашу планету держать опасно и скучно.

- Доводы мелки! Могли бы мыслить пошире.
О, незнакомец! Скажи мне, где, правда, скрыта?

- Люди собрались китов убить, а из жира,
Зелье добыть - детей сберечь от рахита...

- Ладно. Киты! Раз уж так, - то счастливо плавать.
Но у других зверей заботы пустые...
Только слоны разошлись по посудным лавкам,
А черепахи, похоже, в бега пустились...

- Ложны тревоги? А как же мечта о башнях.
Что из слоновьих костей? Жрецы Аполлона.
Варят по кухонькам супчики черепашьи.
Племя романтиков очень к садизму склонно.

- Что же нам делать? Ведь бездна, наверно, скоро!
И о спасенье тщетно видно молюсь я...

- Может, найдёшь когда-то точку опоры.
Или мутируй  в призрачного моллюска.



 райская песенка

Лесенку сплету я скоро,
Мне чуть-чуть осталось, малость,
Из веревок, на которых,
Мне повеситься мечталось.

В небо я ее закину
На архангельский джем-сейшн.
Жизнь моя сойдется клином
В плеске этих крыл светлейших.

Зашифрованнее Морзе
Звук по трубам их запрятан,
Он теснится костным мозгом -
Справедливый глас расплаты.

В небе дыры есть в озоне -
Мне теперь они полезны,
Гаммельнским ребёнком-зомби
На грядущий звук полезу.

Ах, архангелы встречают
Духовым своим оркестром,
Карамельными речами,
И конечно ходом крестным.

Они лесенку притянут,
На верёвочки растащат,
Сладят люльку мне средь пряных,
Трубных звуков райской чащи.

Как их глазки голубеют!
Как любви порыв отчётлив!
Только выйдет колыбелька
Катафалком отчего-то.

Песня потечёт ровней чем
Сон в душе моей порожней,
«Баю-бай»,- звенит рефренчик.
Как на реквием похоже!

Одного из них я трону,
Он склонится в нотных брызгах.
Ласковой рукою, томно,
Выдерну перо. Он взвизгнет.

И последней строчки выдох
Так их песенку украсит -
Ведь она прозрачней выйдет,
Чем хвалёный воздух райский.



пегасное

Пятилепестковой весны немножко-
Последний цветок сирени прожёван,
Пегаса снова пора стреноживать,
Нервами, взвинченными до мажора,
Посредством пальцев, крутящихся вместо
Колков. Оборот у виска... Канючит ...
Ему бы крылья отрезать и в вестерн,
В шапито, в зоопарк, хотя бы в конюшню!
Как надоел его выпас и выгул!
Решусь! Для начала выщиплю перья-
Буду писать по амбарным книгам
Расчёт финансов и прочие перлы.
Перьями можно набить подушку, и
Уснуть. Во снах с эдемской усладою,
Чужие песни рыдать и подслушивать,
Такие чудные.  Такие складные.
К ветеринару на днях вот сходим мы,
Пускай кастрирует. Обманом, силой ли.
Тем паче, что врёт мой конь, всё охотнее,
И не серебряный почти, а сивый он.
Я хироманткою изворотливой,
Смягчу грядущие беды ретушью,
Блуждая в замкнутых иероглифах,
Следов копытных, без песен треснувших.
Куда же делись свет и огонь его?
Его безумие вполне заразное,
И для чего продлевать агонию?
Прибегну к помощи эвтаназии.
С другой стороны - раз он околеет,
Я тоже вряд ли останусь живая.
Но где я возьму этот странный клевер,
С четырьмя листками, как он желает?




завязала…(для Н.Т.)

*************

Всё так произошло, как было мне угодно.
Меня как барабан устало бьёт озноб.
Во мне разбужен зверь, разлёгшийся у входа.
Мне не прийти в себя - теперь он не уснёт.
Он, в общем, и не он. По полу он - зверица,
Проверка на болезнь - душевная Пирке.
Она поможет мне от глупости забыться,
Я у неё пойду на прочном поводке.
Выбрасывая букв черешневые кости,
Я вымету слова-бумажки от конфет.
Мой праздник завершён, я тихо успокоюсь.
Заклею до зимы души своей конверт.
Скорлупки запятых, арбузнокоркость скобок.
Ну как же всё во мне безумьем заросло!
Корявою строкой-шнурком смешным и скорбным
На бантик завяжу чудное ремесло.
Но где-то между рам есть божия коровка,
Похожая на глаз (хоть о семи зрачках)
Пустого сизаря. На каплю грязной крови.
На точку. И её не вытащить никак.
******************************

Кириллицей каюсь. Щепотью сдавленной
На небо шлю реноме.
Губами в помаде на чашке ставлю я
Арабской вязи фрагмент.
В речах моих несвязных и матерных,
Порою сквозит латынь.
На клинопись плохо глаженой скатерти
Иероглиф пепла летит.
Родная! Путаю вдохи-выдохи.
Безумно и хорошо.
Я справа налево ивритом выведу
По джинсам у сына шов.
Родная! Я между строк лавирую.
Я что-то пишу везде.
Ногтями. В кровь. На спине любимого.
И вилами по воде.



   
             * * *
Уж прошлое мне кажется мудреным.
Порядок жизни был так нерадив.
Мои стихи навеки эмбрионы.
Они во мне, но мне их не родить.


И я, уже привыкшая к покою,
Побольше набросаю якорьков.
Все потому, что как-то на жаркое
Мне дали соловьиных языков



                * * *
Становится ближе, чем дом и обыденней будней,
Утерянный и позабытый, никчёмный, вчерашний,
Язык, на котором общались счастливые люди,
Пока не затеяли строить бездарную башню.

И новый язык, что раздроблен, зажат и ограблен,
Уже я могу полужестом ленивым исправить,
Читаются строки, в невидимом воздухе рябью,
Приплывшие из-за крыла собеседника справа.

И всё постигаемо в мире - пускай не дурачат
Агностики, скептики, циники. Может нелепо,
Узнать вдруг незримые буквы в пространстве прозрачном,
Пришедшие из-под копыт  собеседника слева?


Рай - это лишь реверс, (ну как не понять было сразу?),
Лишь реверс  смешной, преисподней. Не лучше, не хуже.
Утонет пакетиком чайным мой девственный разум,
Утонет котёнком, глаза не открывшим, ненужным.




 доннобездонное

                Л. Т.

С каждым днём притягательность бездны яснее.
Есть ли дно? Неотвязный вопрос. Неотложный.
Опускаюсь как флаг на вечерней линейке.
Как дурные глаза перед образом Божьим.

Опускаюсь, влекомая тяжестью рёбер,
В колосник превращённых прирученным бесом.
Он вселился туда, как положено - робко,
А теперь не спастись ни запоем, ни бегством.

Не зовите ни Кащенко, ни Айболита
Я не шавка Муму, и не бедная Лиза.
Кто в пробоины вложит перста с любопытством,
Только пепел найдёт от моллюсков осклизлый.

А коралловый памятник всё разветвлённей.
А медузам внутри всё просторней и легче.
Из морского ежа мне скроили дублёнку,
Жаль, что аккупунктура такая не лечит.

То ли пол при рожденье мне данный теряю,
То ли наоборот - обретение жанра
Инь-и-Ян. Голубица во мне и стервятник.
Посейдон и русалки мне равно желанны.

Опускаюсь. Мой остов разбит и разрушен.
Я согласна на слепо -, на глухо -, на немо-…
Я согласна на жабры, на тело в ракушках.
Но оставьте мне гусли и песню про небо.





    *   *   *
В лучших стихах никогда не дано нам согреться.
Их аромат  нам не будет пропет и рассказан.
Во временной промежуток длиной в сигарету,
(Той, что даёт сердобольный палач перед казнью),
Пишут их люди с привычною болью в запястьях,
Или с мозолью, курком неудобным намятой.
Те, что имеют при жизни в словарном запасе
Пайку сырых междометий, присоленных матом.
Их прочитать сможет лишь любопытный прозектор,
Вывернув веки клиенту разрезом продольным.
Морг зазвенит вдруг такой красотой предрассветной.
Правда и это убогий подстрочник. И только.