Параграфика лет

Астроформат вселенной в автофургоне дня
в облаке белопенном ищет в бреду меня...
Сам я того не знаю: ради каких высот
падаю и стенаю, и головой вращаю,
как землеройный крот...


В это кафе приходит агонизировать осень
в старой, проеденной молью шали
на ветхом, благеньком теле,
в котором едва теплится  душа
со своими прежними  изысками,
сбежавшая отогреться после чужих похорон.

В миру низложенных богов мы букв больших не ставили,
но даже в те года Любовь жила по вечным правилам.

Во рваном рубище Любви тревожат нас ночные сны.
В них — святость Храма на крови, в них — зов проведанной Весны.

В тот миг, когда недовозрос ни образ, ни его предтеча,
мы веруем — пребудет встреча в саду пленительном из роз!

В принципе — все правильно, в принципе — всё верно:
до полудня — праведно, от полудня — скверно.

Гугеноты от Пьера Кардена и пилоты, сожженные в прах,
в скорбных урнах из цинка нетленно не воскреснут в грядущих мирах...

Где и чувства-то берутся:
лица пью, как чай из блюдца!
Тромбы-бомбы руки рвут:
блюдце вырвут, чай прольют...

Друзей не забыть, не обидеть... Друзьями становятся вдруг.
Их не возможно предвидеть: ведь дружба — не фирма услуг.


Комочки Человечества, смешные пострелята —
судьбы — её величества потешные ребята.

Дорога, по которой бежит ребёнок,
переходит в дорогу, по которой идёт юноша,
переходит в дорогу, по которой ступает старик.

Люди приходят к Богу от одиночества...
люди уходят к звёздам от одиночества...
Все обиды земных существ — от глобального одиночества...


Колотые, резаные, рваные раны, как меня кафешантанные.
Неустанно ноют и болят. Знать бы от чего?.. Не говорят.

Дельфины поют в морях, птицы — в небе, человек — ворчит на земле.
Человек ругается в злобе и пене — всегда и везде, всегда и везде, всегда и везде!


Люди усталые ходят усталой дорогой,
Птицы уставшие в небе — сорвались в пике.
Годы усталые в душах знобят, — их не трогай!
Память не спица, её не зажать в кулаке.


Любви людей легко любящих
латентных зарослей леса
дивятся даже небеса...


Есть на Земле законы Памяти,от которых сердце горчит...
Есть на Земле патроны Памяти. Каждый прямо в сердце строчит.


Есть ложной славы пьедестал. Над ним кто только не блистал.


Есть отзвук дня, есть окрик ночи, есть ропот нескольких минут,
есть миг, который напророчил в бреду какой-то шалопут.
Есть безутешные атаки на безобразия эпох,
в пылу поспешном забияки и пыль изведанных дорог...

Дивертисмент, игра наитий, и мир пружинит от соитий,
и размягчает ласки ночь... В них полночь вспениться не прочь!


Неяркие  тени  сменяются  блеском... Вот так и живем.  Вот так и живем.
А миг ищет краски земного гротеска. О том и поём...  О том и поём...


Жизнь обовьётся густо снова какой-то сетью трын-травы.
Но и тогда пробьётся слово, и рухнут ядерные рвы,
и можжевеловое счастье перелопатится на нет...
И на оскомине участья пробьётся новый Человек.


И я смешон, и ты нелеп, но оба мы вкушаем хлеб,
и воду пьём из родника, и мчит нас времени река.

Музыку грядущих вёсен: то мажор, а то минор
обещает миру осень — грустных сказок дирижер.

Книги вещие молчат, толпы лозунги кричат,
рвём Историю живьём. — Так вот дышим и живём...

Культ личности, столичности — есть метод осмеяния
того, кто в неприличности свои вершит деяния,
кружит себя на вертеле искусственных ура...
В Париже и Антверпене  о нём идёт молва...
Да только как не тужится, но славы всей в нём — лужица.


Кончается сезон кокосов и бледнолицых глупых фей.
Опять ждут в мире абрикосов и гуттаперчевых аллей,
в которых спрятаться уместно и лестно будет от себя.

А там, что будет!.. Интересно, а вновь ли клюнут на меня
уже не золушки и феи, а дамы-крошки, видит Бог,
недовозросшие пигмеи с призывной страстью между ног...


Как сделать из прошлого —  вечность, а с  нового времени — блажь,
послав на чердак человечность... Скажи мне приятель, уважь!

Кляуза-пауза, жизни пробой, стылая пауза, вялый френдбой.
Зло, особачено, оСТОчертев, лает оплачено, правду призрев!..


Меня влекут политика и секс, и старый сенбернар по кличке Рекс,
и новые беспечные дела, и вечные опальные слова.

"Крези Мери" приняв кружку, я ебу всю ночь подружку,
и она, приняв глоток, заебла меня чуток.
Говорю я ей: Устал, тела страстный пьедестал
спрячь в уютную постель, пусть вздремнет и пьяный Лель.

Лунный свет разлился в мире, мысли в полночь воспарили,
в поднебесный сна альков,и сорвали сто замков.

Мы живём в столице... Себя! За душой у нас — ни рубля!

Музыка в медовой пене. Кутюрье в мажорном мыле.
СтрипКоктейль и “травка” в вене — Всё. Отмазано. Уплыли...
Всё приехали — шарада: съезд экзотик в жалком мире,
и в преддверье камнепада слет нудистов на Памире.

Маркирован уголок Природы — много горя в этом уголке.
Там живут отпетые уроды и  поют на птичьем языке.
Хоть не радость в их экипировке, Фитью-фить... Хоть дрыном по головке!

Молодёжь сосала пиво — это было полумило,
это было полугадко: полукисло, полусладко...

Мир музам, перу и бумаге, мир доброму сплаву сердец!
Даны нам знаменья отваги и сказки счастливый конец!

Меня влекут политика и секс, и старый сенбернар по кличке Рекс,
и новые беспечные дела, и вечные опальные слова.


На дворниках — фраки, на улицах — блюз, в парадных ламбада объятий и вздохов.
И светлая радость, и прошлого груз,  и чаянье счастья у вечных истоков.


На пять минут быть хорошим получается едва не у каждого...
На пядь жизни  — уже не у всех...

Наше время дало в избытке мечтателей и алкашей.
Наше время стыло на пытке — изгонять справедливость взашей.
Наше время вышло в ночное и стреножило мыслей взлёт.
Тот, кто выжил, выдаст такое, что за сорок веков прорвёт!

Не ведая Кармы грядущего, мир верит в волшебные сны,
в волнение мига текущего, в рождение новой весны...

Нас,  не помнящих родства, более чем быть желало:
все мы те, в которых мало доброты и естества....

...Не освящай обилие пироги, не предавай традиций синагоги...

На искалеченный гербарий вчерашних слов и суеты
взирает духа пролетарий, какой-нибудь, как и я, и ты...

Не терзай меня, родная, я  и сам терзаем сном,
про который не узнаю,что в нём — счастье или слом.

Непереводимое — уличный жаргон! Ясность сердцу милая, хамский ветрогон.
Мишура сусальная, разлетайся вдрызг. К чёрту эпохальное! В нём — истошный визг!


Мне сегодня поезд сниться, вытираю поясницу. —
Прочитав стихи Юхницы, хочется опять напиться
и от "счастья" удавиться…

Я "заказан" им давно, просто в жизни, не в кино.
За пятьсот зеленых — бах! Жил-был Веле, только так.
То ли будет, то ли нет, он — поэт, и я — поэт.
Он сжигает жизнь легко, я хлебаю в ней дерьмо.

Оба Киеву верны, оба Родины сыны,
но "контрольный выстрел" дней нас двоих убьет, поверь.
Лучше выпьем по пятьсот — доллар в месяц мой доход,
так что, Женя, наливай! Пуля — дура, так и знай.

Знай, стихи они мудрей,там, где боль до мозолей.
Хочешь, — пой, а хочешь — вой,вот тогда-то ты земной,
ритмы, рифмы, ритуал, кто поэтов не знавал?
Между ними нет родни — каждый — дьявол во плоти!


Можно вырасти овощем в кадке на житейском оскале души,
если б только не черные латки во вселенской звенящей глушт

Не давай себя увлечь ожиданьем страстных встреч.
У житейского ручья — откровенная ничья.

На впадинах щёк — эфы, вдоль сюртука — струны,
вяжут слова — Эльфы, в душах родятся дюны.

Не предмет поэзии гениталий зуд. “Вколота” магнезия —  призрака несут.
Не родить ей более  вящего Христа — Скальпелем родящие срезаны места.

Не без того, чтоб нахамить, когда рассудка рвётся нить.
Не без того, чтоб осмеять, когда зло вспенится опять...

Ни снов, ни сказок мне не жалко! — Они пускают в будни жалко,
и жалят по чем попадя, не исцеляя погодя.
Какой в них сыщешь интерес, когда и там, и здесь — регресс!
В изломах судеб, в злом: ”Даешь!” из сказок вызревает ложь.

Он не простил ей мать от ирокезов — как врезал, так и врезал, так и врезал...


Одарка-тутарка, отнюдь не татарка, а некто Оксанка в обилие поз.
Роскошные формы, литая огранка —  с утра, спозаранку терзает невроз..

От уюта до взрывной волны — две минуты и одно участье,
лёгкий трёп на пене-соучастье и седая изморозь вины...

Опять в нас сказок маловато — идёт волнище самиздата,
опять в нас вера на нуле к официозной болтовне.


Очень просто жить на звёздах. Стоит только захотеть.
Подрастали  птицы  в  гнёздах и надумали взлететь.
Птицы лучиками стали, упорхнув из птичьих гнёзд.
В синем небе запорхали и умчались в бездну звёзд.


Огромные спелые груши на кухне сиротского дома.
У прошлого —  чуткие уши. Оно с тишиной не знакомо.
Рождается смысл Сотворенья... — Все прошлые страхи в песок!
Рожденные в горьком томленьи — поверженных судеб итог...


Обои клеят заново, а стены остаются.
Над ними ходят радуги и облака смеются.
Под ними — сто фундаментов, над ними — потолок,
где в трещинах-орнаментах — сумятицы клубок.


Одного занимает чеканка, а другого — с женой перебранка,
а у третьего в сердце — ежи,у четвертого — слов виражи.

Отыщи свой карандаши свою бумажку,
строчек будущих муляж, мыслей промокашку.
Обретут они ключи мудрых откровений
и промчаться сквозь ключи солнечных сплетений!

Обветрились, окрылились... Раздобрели, обленились...
Променант на эшафот: кушай, бабушка, компот;
слушай, милая, стихи... Донер ветер!.. За грехи!
Пусть мы скромней других и тише, но мы весь мир Душою слышим...


Память безымянной лжи лижет брустверы архивов —
эпатаж ничьей межи с силой ядерного взрыва..


Плевок любовницы в кастрюлю и два плевка в моей Душе.
Таки в общем-то ходули, а сам я — страсти атташе...

Печальный случай между строк: любовь оплачена —  PLAY  OFF!

Профанада? Буффонада? Так, как видно, нам и надо!..

— Приходи  ко мне на стрелку! В непрогляд сломаю “целку”...
Старый глупый какаду тарабанит “Юрунду!”


Прокуратор Иудеи носит пурпура канву.
Прозябают ротозеи с жаждой крови на пиру.
Прозябают ротозеи да дворцовая шпана...
Жаждут крови ротозеи. Кровь проходит в письмена.

Пока не придумано счастье — съедают наркотики боль,
пока не придумано счастье — судьба отрицает любовь...
Прежде — шепот, следом — ропот, возражений громкий рокот,
шум оваций, воспаренье, слово за словом, забвенье...

Повод к бедам — плен победы: в стременах — седые деды.
Все иные не у дел... Жесточайший беспредел!
Продувные бобыли мёд собрали с крапивы,
лбы прогрели в камышах и остались на шишах!..


Перегорев в кромешной суете, мы, здешние, теперь уже не те.
Не станем больше прошлое сучить в пустых печалей прожитую нить.

Пока в энергетике ноль — планида на плюс не проходит,
и в жизни никак не выходит поставить защитный пароль.


Порою легче взять взаймы, о  чём сказать отдельно,
чем прыгнуть выше головы и падать беспредельно.
России нужны иностранки, как мне утром бахнуть сметанки!
К чему ей, скажи, иностранцы, когда ведь и мы не засранцы?

Рассвет у изголовья дня “Чем счастлив ты?” — спросил меня.
И я,  в пылу земных забот, ответил: “Тем, что жизнь идёт!”

Я сказала —  все молчат: выплеск жизни, трёп девчат...
Две косицы над ушами... Нет проблем! Выходим сами.
 —  Ротик —  бум, да —  ротик —  бум!.. Ноги, девочки!  Тюм-тюм...

Ради Бога, всё — от Бога и от нас ещё немного,
от шлепков весенних в луже, и от каждого к тому же...


Сквозь хлев проплыли облака, минуя ясли Бога.
Продрогли ладанки-века, и кончилась дорога.

Неуставной императив — злоследствие предтечи:
а мир по-прежнему ретив, взвалив Любовь плечи...

По-человечьи, по судьбе... По замыслу от Бога,
поскольку снова на земле  рождается дорога...


Собачьим помётом покрыта планета  —
не где-нибудь в общем, а рядышком где-то...


Строчу литературные этюды... Который год.
Подборы, переборы, от кутюры — души разброд...
Строчу литературные облыжки — за ни хрена.
Когда-нибудь издам большую книжку... За — Ёк манга!..

Сапоги Души моей разлетелись всмятку,
припустил их Асмодей танцевать вприсядку...

Стрижка трав в колдовское вечерье:
душит мята расплавленный зной.
В ожерелье любви на доверье
майский жук вносит сладостный вой.

Сентябрьский покос травостоя в отпетой Стране дураков
лишает иной раз покоя начальственных дутых ослов.

Старики-сорококнижники, по-житейски, — сплошь “облыжники”...


Судьбы извечные законы: о молодость, о жмых солом...
Жевать на нарах ком мочёный ничуть не жиже чем в дурдом...

Сцепление пружин и вех, гамбит историй важный.
А за окном — житейский снег: судьбы финал миражный...


Сквозь постное жизни теченье романтика звёздных дорог
слом судеб прошла в заточеньи и в космос ушла за порог...

Старшинская лексика, ефрейторский лоск:
— Изволите-с персика? — Что за вопрос!


Спецназовский черный берет, в руках рапидограф и тушь,
рисунки по контуру лет, а в контуре — чернь грязных луж.
По лужам бредет не спеша художника, друга душа!


Суламифь, ты как родник, что так дивен и прелестен...
В этом мире твой двойник — мир из песен Песней песен...

Снов магическое блюдо — исцеляющий кристалл
излучает ноты чуда от  космических начал...

Сорвало Время якоря под вечным плаваньем в себя...
Но где до поисков себя, где Время сушит якоря?..


...С Европ срывают гласные, а мы с тем не согласные,
поскольку мы причастные к сват-русской трижды-Е...
Оно хоть длинношеее, но всё же, тем не менее,
талдычить и собачить “Е!..”  на русском языке...

Туристы-иноверцы  под стронция дождём.
У нас такие скерцо,  что здорово помрём,
коль жить мы не сумели подранками судьбы
в подрамниках метели  житейской трын-травы.

Такие в общем-то дела: у нас иные ордена,
у нас иные имена, у нас иные времена...
Мы — иностранная страна самих в себе самих себя...


...Тень Йорика в тени времён не пила детский панадол,
а танцевала рок-н-ролл среди поруганных икон...

Татарам даром дам! За сто грамм водки!
Татарам точно дам! Татарам дам!..

Так ведомо было в начале, так требовать стала Судьба,
чтоб истину строки точали из  горя, сумы и ума...

Ты кричишь, — вселенная оглохла:
я прислал тебе затычки для ушей.
Сумрак слов как иней лёг на стёкла —
осень гонит изморозь взашей...

У меня —  рабочий стиль, а не просто бонус:
отпахав за: “Будь здоров!", — укрепляю тонус...


Упал Старик душою в камнепад... Там бьют его, а он тому и рад.


Уголовные спайки коммунистов и ЗЭКов:
от ЦэКа до “малин”, от “затырок” до дач...
Это время для них далеко не потеха —
выживают сегодня жиган и ловкач.


У мира миг — сеченьем в бездну лет:
в нём много зла, отчаяния, бед.
В нём мечется в зачатиях Любовь,
чтоб новый миг явился миру вновь!

У нас стригут карманы и леденят сердца
законы-”уркаганы” и сказки без конца.
У нас гербарии миров — живём на промежутке:
вчерашний день зарыли в ров,а завтрашний — в желудки.

У турчанок есть свой эротический вкус. —
им не ведом раскормленный северный гнус.
Столь нелепый они отвергают соблазн:
их в “бараках любви” не настигнет экстаз.


Фаллические пальцы сигарет у девушек с карибскими ногтями.
Гризеток хадж — оплаченный миньет и “травки” дым, влекущий к сточной яме...

Фавари, Руфь, Урия — нету им числа. Ради божьей унии множили чресла.
Дочери их бёдрами были широки, и рожали вовремя, зачав у реки.
Той, что безоглядная, в пересуде лет. Той, что самокатная стелит в Назарет.

Цветочный синдикат, нимфетки,пивной маньяк, супруги дня,
две молодые кругосветки, а с ними я...

Что ломает людей, что ломается в людях?
Не хватает идей?.. Не хватает орудий...
пыток с первой попытки, пыток с третьего сна 
стоны хрупко чуда —  мерный зуд естества...

Чесотка языка, подкожный зуд гормон,
падение Икон и далее по тексту...
Ещё один рывок, ещё один разгон...
Но оказалось —  зря. Как  видно, и ни к месту!..

Чем был известен Мандельштам?
Он Сталина сажал на вертел,
а в остальном, уж мне поверьте,
стихи  обыденно писал...

Чем труд Сизифов был нелеп?
Мы все едим Сизифов хлеб:
с вершин срываемся на дно —
парить гордыне не дано!..

Что было, то и будет — нелепей жизнь не будет:
что к полночи прибудет, кто прошлое осудит.
С кем — тени у порога, кому — судьба от Бога,
на ком — кресты да раны, в ком — Прошлого нирваны.
Кому играют скрипки,кого ведут на пытки,
над кем — судьбы порука, с кем — лет прошедших мука...

Экзольтируют себя те, кто шли за орденами.
Отставные егеря жертв своих берут под знамя
пересортицы трухи... Жертвы с неба не смеются.
Экзольтировать грехи? Нет! Они вам отольются!

ЭF-U-Ci-Key, эФ-Ю-Си-Ки...
 — Скорее снимем трусики!


Я научился просить у мира именно тогда,
когда уже сумел этому миру давать,
тогда, как мир не востребовал
моё ему вспомоществование.
И тогда я смирился.
И начал профессионально писать...
Аминь!

Я зарабатывал печали. Они — стирали мне носки...
Где бились вещие скрижали, там жизнь являла лепестки
какой-нибудь иной предтечи... И снова ночь шла  сну навстречу...

Я жил в стране Вчера-на-Завтра, я жил в преддверии себя,
лишённый ложного азарта, мир миллиардов  вновь дробя.

Я не желаю откровений с пересеченьем Душ и Лет.
Душа на ритме Воспарений едва не съехала... В кювет.

Я колдую над славой,я — горшечник удачи:
каждой строчкою малой грёз решаю задачи.


Терзают пасмурные дни седых подранков плачи:
сквозь радиацию — одни, теперь вот жизнь колпачит.
Их души выбрались сквозь щель одной щемящей раны,
а там, как прежде, врут досель политики-тираны.

Политиканства политес — гнуснейшее занятье:
вчера врала КПСС, сегодня — партий платья.
Примеряй всякое — в дерьме окажутся оборки,
а детям — шиш на баструмебез паюсной икорки...


Ан,  далече по воде вилы пишут: что и где?..
Разобраться б и понять — в чём  и  как себе пенять...
Бог велел благотворить.  С тем и будем в мире жить.

Будулай ему в печёнку  — носят бабушки юпчёнки.
носят дедушки очки, носят удочки-крючки...
Носим каменные мины, во три шайбы ворота,
хоть ни в чём и не повинны — в каждом — устриц правота.

Божедарки  вдовые ищут, блин, ровесников.
Где же вы, елдовые  пареньки-кудесники?..

База дней, база лет, базилики  икон,
прошлых снов трафарет, прошлых снов пришлый звон...

Бедные мальчики — Вовы и Юры —
шпарят каприччо и увертюры,
давят с утра и до вечера Баха —
не потому ли им, блин, не до траха?!.
Не потому ли в них вязко уснули
фаллосы, будто опята в кастрюле...
Сидя и стоя на сцене причинно,
мальчики члены измаяли чинно...

Берегиня, Род, рожденье, судеб россыпи в рассвет,
чресел женских размягченье, крик младенца —  жизни свет.

Бойкий стиль — отвратно и легко я пишу о том, что ощущаю,
будто словом светлым причащаю, пью души парное молоко!


Большие люди в маленькой квартире: великий Он и  мудрая Она —
вчера ещё при  власти и мундире, а завтра — неустроенность одна.


Болит затылочная кость, подайте срочно витаболик!
Какой я к черту алкоголик, вот только выпить я не прочь…

Века и страны —  суета: творят историю дебилы,
а прочим смертным —  маята: они влачат себя в могилы.
Над ними —  скорбные кресты и вдовы, сжавшие персты.

В пору цветения чертополоха клоуны пляшут отчаянно плохо.
В пору цветения чёрной травы мир наполняют расстрельные рвы.


В Европе — “птичьи” сказки, а в Киеве — зима,
душевные салазки и мыслей кутерьма.

...Взбрык  по фразе, сдвиг по фазе — мир сленгует в метастазе...

Выдубили кожи фиговые рожи. Сказки обернули в старые рогожи.
Вытравили души, высадили дверь. Старые баклуши — ты им, кум, не верь.

В холодных сумерках кумарно взорвался древних бивней гром...
Будильник брякнул лапидарно и прорычал хмельно: "Подъем!"

Ведает Мишну  Гемара,знают пророки судьбу,
в спазмах земного кошмара редко услышишь мольбу.


Женский промискуитет — б***оход до склона лет.

Законы физики прорыва — от первоВзрыва до себя,
ранимость ядерного взрыва в переполосице огня
животрепещущей удачи  на сдачу, в атомном клише...
В нём умирают люди наши — сейчас, сегодня и уже...

Золо-пепельная злость мозговую точит кость.
Скорбь зелёного листа — в жёлтой проседи холста.

И я на выпорке Души,  на выкрике эпохи,
орать готов как малыши — отшлёпанные лохи...

Икра в мальках играет снедью, смывает осень облака
и осыпает землю медью во ржавых кавернах стиха...

Клуб “Голивуд”, фен, зеер гуд, “цептер”-маршрут, сказкам  капут...

Когда на небе ангелы бранятся — жгут на земле иконы святотатцы...

Жизнь толкает на поступки, от неё не жди уступки...
Когда  роняется  народ — к уроду тянется  урод...

Когда я отправлюсь в последний путь, мне выставят посох за дверь,
и я буду странствовать в мире без пут — ты на слово мне поверь...