Она стояла у двери в свой дом

Она стояла у двери в свой дом... уж больше не прелестный:
Глаза опущены, банты
Растрепаны, и плач ребенка был слышан в тишине ночи.
Война. Ушел. Вернется ли еще домой? – осталось тайной безызвестной.
И слезы, кажется, помогут пережить. А дождь стучит. Стучит. Кричит.

Отец ушел, обнял лишь на прощание. Сказал - вернется. Но когда?
Оставил ей лишь ветра трепыхание.
Оставил боль и гордость…

А бывший лучший друг – проклятый телевизор -
Ломает сердце дальше, не спеша.
Война. Ирак. Комедии. Реприза?
А, может, наказание за капризы?
Или начерчены судьбы Его эскизы?
Неважно. Папа, продолжай дышать!

Она стояла у двери в свой дом… не отчий больше:
Ждала, пока он не уйдет;
Пока машины шум не смолкнет;
Пока война та не пройдет;
Пока ее тут кто-то не найдет.
Стояла, не заметив, что банты намокли.

Проходят дни. Недели. Две недели.
Она как будто перестала ждать.
Но, нет… Ждала недели, две недели,
Пересчитала жертвы и потери,
Не понимала, почему не уцелели…
Решила лишь: жить значит побеждать.

Взрыв где-то. Кровь. Пришла ли смерть куда-то?
Страна объята прахом дымовым.
Вот в Мекку бы иракским всем солдатам…
Тогда домой придет солдат один.

Истории учебник. Как все гладко.
Пятнадцать глав. Четыреста страниц.
И фотография отца лежит закладкой,
Поглядывает на нее она украдкой,
И в душу вшито будто бы заплаткой:
“Пятнадцать дней и тысячи убийств”.


И снова дождь. И снова взрыв. И снова школа.
И Альма Матер. И в ботинках грязь.
Картина дочери, оранжевый фломастер.
Прервалась связь…
Перекрестясь, пошел он в бой.

И взрыв опять.
И старая с косой ходит где-то
Совсем уж рядом, боя не страшась.
И суждено ли на дорогу ей попасть?
И некого обнять
В такое время.
Он триумфально доживает до рассвета.
Как гордый князь.

И стоило идти так далеко?
И воевать?
И разве долго отчизне возвратился?
Да, возвратился. Непрерывною тоской.
Нестрашно умереть – страшнее убивать.
Страшнее убивать, ужасней – предавать… своих детей.
И уходить, зачем не знаешь сам…