НОЙ

Говоря о поэме «Ной», умножая пространство на время, мы приходим к обычному выводу – океан бытия – всемирный потоп – семенем брошенные в лес души вырастут в ковчег спасенья.
Идея ковчега-души, в ее стремлении спасти всех и вся : каждой твари – по паре, не нова.
В поэме, корпус ковчега несколько дубоват и порою корма и нос утяжелены ненужными украшательствами. С другой стороны, резные детали не достаточно отшлифованы и, после проведения по ним ладонью, оставляют занозы. Один из экспертов по ковчегоустройству, проверяя шлифованность палубы ступней ноги, занозился и помер от столбняка. Потопные качества ковчега признаны удовлетворительными, хотя в шестой части несомненно заливание трюмов и угроза потопления.
Душа-ковчег недостаточно оригинальное средство спасения, но как индивидуальное плавсредство допустимо.
( Из энциклопедии по Ноеведению.)

1

Ной присел рядом со мной. Собственно это присел я, просто в отшлифованной скале видишь себя со стороны. Я – это уже не ты. Как стул –уже не дерево. Запятая – уже не точка. Внутри меня остров – огромный монитор, телевизор с одной программой. Выключите меня.

Ближние дальше.
Дальние ближе.
Кто там на мостике смотрит в трубу,
дым глаза ему разъедает.
– Что-то резкость никак не наведу.

Ревет быком, отдавившим свой орган, ковчеход.
Опоздавший может выкинуть билет,
ковчег набирает ход.

На палубе празднуют – кто, день рождения...
кто – новый год.
Хренометр каждые полградуса
по броне шампанским бьет.
И склянки падают в волну.

Трюмы стонут от спасенных.
(«скоты» – размножаются)

Опоздавший выкинул билет.
В пустом ковчегском порту догоняется.
И в одиночестве тару бьет.
Идиот.

На верхней палубе зубные врачи
играют в шахматы.
Зуб на зуб.
Коренные – короли,
молочные – ладьи.
Потерялась фигура, не беда.
Новую вырвут.

Недозревшая до совершеннолетия мелочь
высыпает в море.
Веснушками на восьмиклассной наивности
вспыхивают на воде
брызги разменности.

В мониторах, в каждой каюте, – Земля.
С пальм падают прямо в рот спелые арбузы.
Крестьяне-туземцы выкатывают виноград,
их трикатиновые блузы
покрылись Корденом.
Бульдозеры выстроились в ряд –
скоростной заезд по формуле Пифагора.
А вот и он сам.
Стирает тогой чертежи с грифельной доски.

Выключите меня.

Радиорубка ?
«Нет – рубка леса. –
улитка зажала провод в зубах, –
Метеосводка :
шторм, непогода,
тайфун по волнам скользит на ушах».

Первые волны встали на цыпочки .
Цыпки брызг
и мурашки пены.
– Где этот штормик.
Штормяшка прелестный,
сегодня утром разрушивший Вену.
– Париж в руинах...
– Париж в трущебах.
– Не может...
– Может...
– Москва в тревоге.
– Смотрите, «Анжела» !
– Так это женщина ?
Волны от негодования встали в позу.

Рвануло соленым.
Потом влажным.
Ковчег нырнул
головой в воду.

– Ной, ты видел такое раньше?
Ты помнишь при жизни такую погоду ?
– А хрен его знает, всего не упомнишь.

Я видел косяк испуганных задниц.
Нырнул.
И не выплыли.
Жаль теплокровных.
Сожрут их зеленые темные раки,
иль кто-то из этих –
«головоломных».

Голоногие на палубе заволновались.
Стрельнули ногами
пару раз по шторму.
Но «Анжела»
разозлилась страшно :
– Я покажу вам собственную форму !
Крутнула бедрами
и ковчег дрогнул.
Рванул коренным кобелем в центр.
Дорвался, скотина, до 04.
Тоже мне – молодой Вертер.

Море белее чернил,
политых сливками.
Чернее радости
от смерти врага.

– Ной, ты когда-нибудь видел такое ?
– Видел однажды.
Не помню когда.

Там – в каютах
лопались мониторы.
Шипели кинескопы
разбитой горловиной.
Но на матовых экранах –
все так же спины,
руки виднелись
«Понадолы» и ...долы.
Бледные ногти
и ноги распятья,
руки в крови
у хирурга. И спины.
Ствол
у преступника. Ветви деревьев.
В белых халатах
идут помидоры :
«Мы остерилены,
мы не заразны».
Звери вылазят на палубу,
просят.
Лапами просят
и просят глазами.
– Вы-то на черта в ковчег мой залезли,
я не спасу вас,
спасайтесь-ка сами.
Благословляю вас на безумство.
Стоп, корабль! Человек на борту.
Это безумное непостоянство :
жил – не жил, живу – не живу.

Кроме памяти
что осталось ?
звери палубу
блевотиной обольют.
Я виновник – строитель ковчега.
Но у спасаемых свой собственный путь.

Хреново.
Хрен –
монументальное
растение,
фаллос Вакха,
и тот от
зависти,
у забора
завял в малости,
сделав пи-пи.
Ковчег задыхается
мокротой хрипящей груди.
Смерть улыбается.
Двести семьдесят километров в час.
Восточное полушарие мозга
избавлено от зараз.
Западное впереди.
Наши мучения пропорциональны вечности.

- КОМУТАТОР, СОЕДЕНИ

Скоро отменят СОС. Коммутатор,
коммутатор, соедини меня с берегом.
Коммутатор, соедини
меня с прошлым, меня с самим собой.
Коммутатор, соедини.
Я  дам ему лоцманскую карту
с материками любви
и островами, где черепахи плачут.
Коммутатор, соедини...
Но ковчег мой без радиосвязи
с прошедшим без визави.
Зови – не зови.
Коммутатор, соедини.

Я ХОТЕЛ ПЕРЕПЛЫТЬ ОКЕАН.

Я хотел переплыть океан.
Я готовил ковчег,
конопатил борта
и смолил до черна.
Обивал дно листом –
медь играла огнем,
и желтела сосна.
Кедр был маслянист...
Оказалась мала
у пруда глубина.
Не уплыть в океан,
даже если ковчег –
океанская я-
хта .
Но потоп разобрал,
но потоп все разгреб.
Покачнулись борта.
Вздрогнул высохший пруд.

Ничего просто так
Ничего просто так
Ничего просто так
не уходит туда,
где нас в гости не ждут.

Я построил ковчег,
а куда ему плыть
не спросил. И зачем.
Но пришел океан
и кораблики смыл.

– Ной. Ты пьешь водку ?
– Я пью даже морскую воду.

песня НОЯ  у горы ПЕРГАНАТ КАЛЬЦИЯ.

Пейте, братья, сыны матерей, пейте.
Пейте, братья, и матерейте.
Заливайте нахрен ковчег.
Мы устроим этим тварям ночлег.

Замочим всех до единой твари,
которой каждой по паре.
Беспарных за борт вооще.
Заливайте нахрен ковчег.

Собака в трюме потерялась.
Воет и воет
всю ночь зараза
мокрую морду
тянет вверх.
Вой стекает по ее морде,
как волны носом режет ковчег.

Ближе, ближе душа телу,
все теплей.
Матерейте отцов и матерей.
Пейте.

– Сколько у нас там еще за душой ?
Пардон, в трюмах ?

В трюмах темно.
Лишь вода плещется,
шлепает ладошкой о борт.
Да крыса плывет.
Звери озверели вооще.
Вода осоленела –
заливает ковчег.

Сахар в мешках размокает, рис пророс бамбуковым лесом, и среди зеленых удочек желто-черные тигры устраивают алые родники. Обезьяны моей глупости, хохоча, обвесились подгнившими бананами, как зубами умерших тиранозавров.
Я сам по ковчегу ищу чего-то. На бочки, на ящики натыкаюсь. Откуда это все ? Это не мое. Я не такой !
Дряни-то сколько тащу с собой.
Вода прибывает и прибывает.
По толстой кишке, хрящеватой,
как горло пылесоса,
прокатывается плотная вода.
Но трюм не очищается.
Попугаи кричат : беда !
– Что, Ной хренов, доигрался ?!
Крысы упаковывают чемоданы,
складывая немудреное бельишко.
– Папа ! – кричит бронтозаврик,–
Я намочил штанишки.

Где я ? В каком трюме ?

Истошно орущая отбивается от насильников.
Белые ступни дергаются в волосатых руках
дегенератов.

Слава богу. Это всего лишь ВИДЕО.

Вода поднимается, монитор погружается,
и сквозь зеленоватую растворенную соль
на экране мелькают лодыжки и белые бедра
не загоревшей актрисы, но как натурально.

Вода по плечи. Иду, раздвигая плоть воды,
натыкаясь на валуны вещей.
Трап в куске помятого света
виднеется вдали.

Через луч света, как мотыльки :
крошечная пантера, бегущая за стадом,
или это так далеко ?
последний прыжок, в горло вцепилась.
Ей стало легко.
Она нашла цель.
Она сама цель.
Сбылось, как волной смылось.

– Ной, ты живой ? Ной !
Ной кивает головой.
Блюет Ной.

СПЛОШНАЯ БЛЕВОТА.

Голая лань. Дрянь.
На глазах самца
невзначай соблазняет осла.
Подрагивает ее округлая ягодица.

Тому не до того.
Мутит его, того.
За кармой след
ослиной кармы,
ослиной кормы.

Ной кивает головой.
– Блюем, Ной ?

Ковчег – не подводная лодка.
Для спасения
лучше быть Ихтиандром.
Архангелы, дуя в трубы,
встают со дна океана.

Даже тюленя в очках,
привыкшего себя в океанской колыбели качать,
многотомником Сартра рвет.
Только гад в блевотине,
извиваясь к штурвалу ползет,
курс поменять стараясь.
Ползи, тварь, ползи –
эмбрион элегантных сапог.
У архангелов для тебя
найдется парочка ног.
Дельфин-эфиоп выдавливает
полупереваренные песни-мутанты.

Иуду рвет крестом,
влюбленных – друг другом.
Романтического мальчика – блудом.
Актера – собственным лицом.

С боку, на поручень навалилась тень Гамлета.
Черепа черепахи прыгают в море.
И архангел с лопатой
засыпает волной последний остров.

плачь черепахи, застигнутой штормом на атолловом рифе, похожем на черт знает что :

Я - черепаха.
Я череп
в руках моря.
Гамлеты
бросят
Офелию
в волны
против
моей воли.
И не
выплывет,
бедная.
Так же
как я –
череп
в руках
моря.

– Ной, ты выпил ?
– Я вообще не пью, даже морскую воду.

ПРЕД  ОЧИ.

Кто-то режет матку-правду –
скальпелем по ней.
Я не хочу быть рвотным составом
между набухших грудей.
Аппендикс не равносилен Богу,
но когда икота диафрагму гнет –
душа ищет пятый угол,
вылетая через рот.

Внутренности стремятся к Богу.
Кому-то это, как апперкот.
Посмотрю с изнанки.
Посмотрю наоборот.

Вырвало. Чем ?

Когда явлюсь пред очи,
чем вырвем меня, отче ?
Желчью ? Блудом ? Любовью ?
Гвоздями ? Ногами длинными ?
Фламинго полуощипанным ?
Не написанными книгами ?
Шапками Мономаха ?
Замашками имперскими ?
Синими лодыжками ?
Друзьями повешенными ?
Вином перебродившим ?
Вонючим дерматином ?
(Что во мне останется ?
Тебе видно ?)
Ненавистью ? Вечностью ?
Хандрою ? Сплином ?
Днями очерствелыми ?
Пляжами Крыма ?
Блудное отрочество
когда-то кончится.
Хочется – не хочется,
у нас твое отчество.
Простишь ?


В волнах за кормой
черный шлифованный длинный «линкольн»
линкором.
Рядом смокинги, манишки,
резиновый мячик с полосой по талии,
карта мира и сама Италия
на волнах в масштабе один к одному.
Качаются сейфы с зеленой валютой –
почти броненосцы без экипажа.
Рядом с фуражкой потерянная честь
и не совершенная кража.

Рука шарит в кармане, ища капитанский табак и трубку. Черт, я же бросил курить.

Дымная песня.

Многие лета, дым сигареты
клубами входил в трахею гортани.
И дальше по бронхам
взрывом в тоннеле.
И в этом месиве, в этом крошеве
мелькали частички угля,
вонзались в нежную пленку клеток.
Смола густела, смола текла.
По розовым легким, по альвеолам.
Что ? Дышится ?
Вам фимиам курю.

Я идем на демонстрации. На нашем кумаче : «здравствуем одиночество !». «Голосуйте за собственное ковчегство !»

Здравствуем одиночество.

Они уходят.
Я свободен.
Вон той волне еще не придумано имя.
Она унесет тебя
и будет названа
во имя тебя.
С ненавистью,
помада дымится алым,
губы – в тонкий порез.
Скользит по трапу
мокрой подошвой,
друг постарался.
Эта. Уходит, ломая «шпильки»,
шпильки двухвосто
вылазят из копны волос.
Они уходят. Я свободен.
Последний вопрос
и тот ушел к Богу,
забрав из трюма
пустую тару.
Я свободен.
Я выкинул все, что мог –
от страны Мазайсык до ног,
от архипелага до соли щепотки,
от Брестской крепости
до оленей Чукотки.
Но тонет ковчег.
Безумный в коридорах человек,
слепошарый,
тыкается кулаками в стены,
двери ломать пытается.
А за ним пьяный бич – вопрос :
зачем ? И икает.

Стою на палубе.
Волны заходят стаей,
изгибаясь, гловарь-волна
метит в ковчеговское горло.
Волны, хищно пену роняя,
через меня перелетают.