Осколки тунисских мозаик

***
   Музей Бардо. Склеп мозаик, склеп человеческих вер, желаний и надежд. Склеп жизней – удручает, не правда ли? Впечатление зависит от точки зрения...
   Так странно — всё самое важное в жизни происходит будто мельком,… Мимоходом, по касательной, проскальзывают в нашей жизни  незабываемые люди, события, книги, песни...
   И на выходе из зала, полувзглядом, которого могло бы и не быть, я вижу статую. Голову статуи. Все они в этих бесконечных залах изуродованы – отбиты носы, отбиты руки, насильно стёрты с лиц, пусть не до конца, и гордость, и величие.
   Но эта девочка... так и видится (заштампованным внутренним зрением), как кто-то грубым каблуком бьет ей в нижнюю губу. И теперь — мраморная холодная — она будто прикушена. Будто от невыразимой и бесконечной боли только и осталась на лице, что эта страдальческая гримаска, детская и беспомощная.
   Время вносит свои коррективы...
   в любую гордость и любое величие...

***
   Мне казалось, что мы похожи на волны. И разбиваясь о прибрежный песок, лишь на миг получаем возможность осознать (в неком высшем смысле), что с нами происходит... и не пользуемся ею... лишь пытаемся и пытаемся уцепиться за этот бездушный холодный песок... такие трепетные волны...
   
   Ерунда. Волнам ведь не жаль разбиваться вдребезги — они помнят, что за спиной океан, вечное вместилище, из которого они и не выходили — живые вздохи титана, последнего и вечного. Крошечные частички огромной души.
   Хотя, что такое «помнят», «не жаль», что такое «душа» для волн? Лишь то, что я думаю о них...

   Рассудку не поднять этот огромный камень — мысль о том, что если из море в мгновение ока убрать всех людей и всё, сделанное ими, оно даже не поморщится. Скорее вздохнет легко. И вновь будет жить, как жило — много тысяч лет до нас...
   И к морю неприменимы человеческие слова и даже чувства — это не больше (хочется сказать «и не меньше» — самоуспокоение), чем песчинка на морском берегу. И с этим можно только смириться — хотя и смирение только песчинка...

   Все мы похожи... на людей. На людей на морском берегу. Кто-то всё строит замки из песка — кто серьезно, кто до первой волны, кто до потери пульса. Кто грезит о прочности гранита, кто — о воздушности облаков. Кто-то забрасывает замки, уходит вдаль на кораблях, плотах и досках, а философы остаются у берега — гадать по гребням волн «так вот какое оно, море?....»
*
   Я иду по полоске песка и воды, чувствуя, как рядом дышит вода. Солнце греет кожу. И о цвет мокрого песка вольготно разбиваются все слова и метафоры.
 
***
   Море... я чувствую его в себе. Как биение сердца, как кожу. Под поверхностью тела во мне разливается соль.
***
   Карфаген. Картаж. Картагос. Деленда эст Картаго.
Песчинка человеческой истории, под наслоениями мифов превратившаяся в жемчужину —  в жемчужину, отливающую если не фальшью, то синтетикой...
   Заря цивилизации.
   А мы — дети цивилизации если не выросшей, то подросшей. Младенцы, разевающие рот на развлечения, виды и легкоусвояемую информацию. От наивного восторга туристов, спешащих запечатлеться полным составом на фоне растрескавшихся колонн и стен, щемит сердце. Хочется взять на ручки и сказать «агу, маленькие».
   До тех пор, пока под лестницей в дальнем закутке не видна груда бутылок, банок и салфеток. Тогда хочется подвесить за ноги и сказать «а-та-та, маленькие».
   Только вот напрасно — это не как бисер перед свиньями, это как из дробовика по танку массовой культуры. Потому что не добиться бережного отношения к тому, что воспринимается только как красивый фон для собственной обгорелой физиогномии. Никогда
   А зачем? Ведь фон цел и невредим!  А кучка бутылок, да кому она мешает? Уборщики придут, подлижут, не делайте трагедии! (из комедии!)

   И правда — человеческая комедия на фоне человеческих же камней.
   Непонятно, была бы она трагичней, если бы камни были природными. Вам приходилось видеть презервативы в Ниагарском водопаде? И мне нет. А они есть. Без сомнения. Потому что и перед природой дети цивилизации давно не испытывают священного трепета.
   Для меня надругательство над природой грязнее надругательства над развалинами — но это индивидуально.

  И не надо говорить, что нет смысла циклиться на мелочах. Просто в каждой бутылке у ступенек Карфагена отражается, как в грязной капле, всё прошлое и будущее нашей цивилизации. Вот и всё.

   Своей физиономией я безупречный силуэт колонн на фоне моря портить не стала.

***
   И лёжа на берегу моря, на обочине собственной жизни и на границе взбаламученного повседневной суетой сознания я подумала, что мне хорошо. Что хорошо бы иметь вот такой вот, вот такусенький масенький собственный кусочек моря — у которого можно было бы лежать. В перерывах между работами. Между днями. Между работой и домом... между одной частью жизни и другой частью жизни...

   Забавно. Мы всю жизнь стремимся «вот так вот» отгородить себе «кусочек жизни». Маленький такой, безопасненький. Желательно, с забором попрочнее и чтобы калитка была с глазком. Чтобы можно было выбирать, каких гостей пускать. Какие пейзажи взращивать. Какие чувства испытывать. Всё это велико-лепие (вполне по-хайдеггеровски, через дефис) нужно сдобрить кусочком работы побольше (чтобы была возможность поддерживать «в стоянии» заборчик и собственную способность быть начеку), можно подпустить пару «синих птиц печали» и «черных птиц бессилия» для колорита (только, упаси Боже, никакой тоски или отчаяния!) и еще несколько гусеничек неприятных мыслей, чтобы было на кого роптать за то, что жизнь не приносит радости...

   В раковине волн не бывает. Вода в комнатном бассейне не дышит. Не выплескивается с величественной монотонностью на борт — будь он хоть гранитный, хоть пластмассовый...  можно устроить маленькие волны — карманным же двигателем — и воображать себя строителем крохотной вселенной — каждому своё... в самом неосуждающем из всех смыслов.
   
   Можно выкроить себе маленький кусочек моря — каждый добивается того, чего действительно хочет,  по-другому просто не бывает. Так или иначе. Ездить к морю на машине. Или построить виллу в диком безлюдном заливе — под вечной (и сладостной для кого-то) опасностью: в шторм проснуться среди волн. Или построить яхту — с неизбежной (и сладостной для кого-то) перспективой просыпаться и засыпать с семью футами под килем.

   Вероятно, существуют точки зрения, с которых не видно разницы между комнатным бассейном и  кругом горизонта вокруг яхты... не знаю. Знаю одно — для меня быть «слегка беременной» морем — невозможно.

***
   Если бы мы могли думать о ком-то день и ночь, каждую минуту, не отвлекаясь на еду и мух — мы бы действительно могли любить. Но в этом мире всегда существуют и еда, и мухи. Таков приговор Камю.
   Бесполезно напоминать себе кассетой о прибое. Но, может, бесполезно — это не так уж и бессмысленно?

***

Голоса...
   звучат они над морем или у меня в наушниках — разница не так уж и велика для меня...

   и песня, рассчитанная на успех, где в меру и рычания, и бренчания, и размеренного буйства — и удивительно, сколько подлинной красоты придают ей волны, мерно бьющиеся у моих ног: словно они смывают всё наносное, обнажая дно, которое может быть и красивым... или, наоборот, сглаживают то, что наносится временем...

   а этот нежный голос... он ведь не думал о море, когда писал эту нежную песню... нет, этот нежный светлый как солнечный лучик мальчишка с голубыми глазами не думал о «вечном»  или «скоротечном» — но море не сводит мелких счетов... и его мягкий голос скользил бы над волнами, как тёплый влажный ветер...

...обязательно ли думать о вечном, чтобы создавать вечные вещи? И что вообще такое вечность — для моря, для песни, для меня, стоящей на берегу?

   Говорил кто-то, что наша заслуга и цель в том, чтобы строить на песке и из песка — как если бы из камней и на камнях...

Может быть.

Интересно, можно ли рисовать пейзажи морской водой?

***