Непостижимая женщина

*    *    *

То, что со мною все-таки осталась ты,
Надеюсь, не привычка жить вдвоем
И не синдром хронической усталости.
И дело не в стремлении твоем
Меня укрыть крылами глупой жалости,
А в том, что мы с тобой осознаем,
А, может, просто чувствуем порою,
устав от утомительной игры,
что легче жить, конечно, под горою,
но мир виднее все-таки с горы…

ЗАЗЕРКАЛЬЕ

Я в осень ушел, проклиная Наталью,
отрезав любые пути возвращенья...
Мое отражение из Зазеркалья
порхнуло за мной демонической тенью.

Я брел сквозь сентябрь - равнодушный и жаркий -
слепой от отчаянья и унижения.
Мое отражение зрячей овчаркой
меня уводило в мое отражение.

Когда я очнулся - уже было поздно:
все левое вдруг поменялось на правое.
Мое отражение хмурилось грозно,
являя меня за зеркальной оправою.

А рядом Наталья просила прощения.
Надменная, гордая, злая Наталья
просила прощения у отражения,
не видя меня в глубине Зазеркалья...

*    *    *

Кровь по венам тащится,
как солдат до части.
Смерть моя таращится
на меня с запястий.
Что-то там пульсирует
по пути в ладонь...
Жизнь моя вальсирует
под твою гармонь.

Шаткая идиллия,
смертная печаль...
Помнят сухожилия
бритвенную сталь.
Жизнь моя вальсирует
у твоих ворот,
где трамвай курсирует
носом в поворот

Буфера скрипучие,
видя данный факт,
по такому случаю
отбивают такт.
Светофор трассирует
красным вдалеке.
Жизнь моя вальсирует
бритвой по руке.

Кровь по венам тащится,
как на дело вор.
Смерть моя таращится
на меня в упор.
Во дворе грассирует
твой сосед-еврей.
Жизнь моя вальсирует
у твоих дверей...

КРУГОВОРОТ ЛЮБВИ В ПРИРОДЕ

Все кончится, но кончится ничем,
поскольку начиналось непонятно
и продолжалось как-то глуповато,
ну а к концу и вовсе еле шло.
Однако, отрицательный конец -
не повод предаваться размышленьям.
Уж лучше побыстрее окунуться
в какую-нибудь новую любовь!

*    *    *

Под раскидистыми ивами,
под развесистыми кленами
были мы с тобой счастливыми,
были мы с тобой влюбленными.

Под разлапистыми кедрами,
под разнузданными соснами
стали мы с тобою вредными,
стали мы с тобой несносными.

И размазывали слезы мы
под карельскими березами.
И делили долго сына мы
под сибирскими осинами.

ВАЛЬКИРИЯ И ВАЛЕРИЯ
          С. Алексееву

Обкусанных губ перемирие
на фронте обкусанных губ.
Психованных рук кавалерия
замедлила яростный бег.
- Куда ты летишь, Валькирия?
- На зов неведомых труб.
- О чем ты грустишь, Валерия?
- О том. что не выпал снег.

- А что тебе снег, Валерия?
Он бел и похож на пух.
- А что тебе труб, Валькирия,
неясный январский зов?
- Люблю я зимы мистерию
и снежных колючих мух.
- Устала в твоей квартире я
от звука чужих голосов.

- Я буду молчать, Валькирия,
ты только не уходи.
- Я буду лепить, Валерия,
снежки из своих седин.
- Прощай. Песчаная Сирия
лежит у тебя в груди.
- Прости, но больше не верю я
в клятвы, мой господин.

ИСТЕРИКА

Я так стучал тебе по телефону
я так звонил во все колокола
я бился в дверь как рыба о прилавок
я назначал свидания другим
(другие, кстати, тоже не ходили)
я отобрал у нищенки сухарь
и долго грыз испытывая стыд
я все искал жетоны на метро
в краях где не слыхали о подземке
я так хотел чтоб ты была со мной
но ты уже ушла по скользкой тропке

ГЕРАНЬ

Задумчивость цветочного горшка
во мне всегда будила чувство мести
к хозяйке той квартиры. И пока
мы были почему-то с нею вместе
и коротали наши вечера
бессмысленной ходьбой по полю брани,
мне так хотелось росчерком пера
увековечить ненависть к герани.
Стереть ее глаголом в порошок,
сослать навеки в сумрак коридора...

Но тот цветочный глиняный горшок
не стал причиной нашего раздора.
Вернее, стал, но этого она
не поняла в припадке глупой злости...

Стоял апрель, и мерзкая весна
трепала нервы и ломала кости.
А мир упорно шел в Тьмутаракань.
И я решил свернуть, покуда мною
не завладела пошлая герань
на пару с переменчивой весною...

И пусть сменял вершок на корешок
и не блещу ни славой, ни богатством,
я часто вспоминаю со злорадством
тот идиотский глиняный горшок.
Он пятый год взирает со стола
на пыльный мир чужой Тьмутаракани.
И женщина, которая спала
со мной, давно устала от герани.
И дни горшка, конечно, сочтены:
он канет в бездне мусоропровода
в какой-нибудь бездарный день весны
унылого и суетного года...

*    *    *

Я безграничен, как континент,
хотя признаю, что немного странен.
А ты ограничена, как контингент
советских войск в Афганистане.
Мои интересы идут вразрез
твоим сомнительным интересам.
И я отступаю, как дикий лес
перед научно-техническим прогрессом.

ПОРАЖЕНИЕ

Я зря искал в загашнике патроны:
закончились. И нужно будет пасть
на рубеже последней обороны
меня от женщин в низменную страсть.
Они уже, наверно, просчитали
щелчки моей винтовки и идут,
готовые пленить меня в печали
(печаль, она, известно, - не редут...).
Их поступь все уверенней и строже -
так по Смоленску шел Наполеон.
Так шел Тимур. Не чтобы уничтожить,
а чтобы взять противника в полон.
Последний час разгромного покоя...
А впереди - столетия измен,
и после каждой новой - взмах рукою:
пошло все к черту! Книга перемен
уже белеет титульной страницей
в столешнице решающего дня,
и женщины нацелили ресницы
в такого беззащитного меня...

КОСТЕР

Когда отключат все батареи
и на улице будет под 50,
я тебя своими стихами согрею -
мои стихи хорошо горят.
Костер такой запалю, что сразу
станет тепло и тебе и мне.
И этим поступком я, Широглазов,
стану известен по всей стране!

РИТА

Чего вы от меня хотите?
Чтобы я влез на броневик
и начал говорить о быте,
как о марксизме большевик?
О сите, бронзовом корыте,
о том, как сушат невода?..
Я лучше расскажу о Рите.
Она была как газ-вода:
встряхнешь, взболтнешь ее - взрывалась,
поспешно вверх рвалась из блуз,
а после странно выдыхалась
и приторной была на вкус.
Она всегда казалась сытой,
как кошка, съевшая мыша,
и представлялась Маргаритой.
И говорила, что душа
верна неведомым пределам
(порой, усевшись на диван,
она читала между делом
кого-то там из вологжан...).
Она любила на свидания
ходить в малиновом пальто.
Ей не хватало обаянья
и женской грации. Зато
она умела быть послушной
и жить по-тихому, без драм...
С ней иногда бывало скушно,
особенно по вечерам,
когда она читала книжки
на вологодском языке...

Я прожил в этом городишке
четыре месяца. В реке
ловил какую-то рыбешку,
писал какую-то муру,
ел пельмени и окрошку.
И как-то рано поутру
ушел к неведомым пределам,
решив махнуть рукой на быт:
для Мастеров на свете белом
найдется много Маргарит...
Так и хожу - бездушный зритель
чужих сомнений и тревог...

Простите, что вы говорите?
Ах, вы о Рите... Как я мог?
Я не любил ее, не скрою,
и с каждым часом все сильней.
Хотя признаюсь, что порою
я часто думаю о ней.
Скорее, с грустью. Но, поверьте -
я не испытываю стыд.
Мне суждено до самой смерти
безумно ненавидеть быт.
Ведь быт покрыт налетом пыли:
чихнешь - и с ног до головы...
Жаль одного - что нас любили,
а мы - увы, увы, увы...

ВИНА

И здесь советчики нашлись!
Во все дела мои вникая,
они сказали: “Повинись!
Она простит. Она такая”.
Что ж, это тоже результат.
И так, наверно, и случится.
Но в чем я должен повиниться?
Ведь я ни в чем не виноват...

ГРАНИЦА

Как перелетная синица,
что с юго-запада стремится
попасть на северо-восток,
я нелегально пересек
нас разделившую границу.
Границу-сны, границу-лица,
границу-происки судьбы...
И пограничные столбы
оставив за своей спиной,
я погрузился в мир иной,
где по-другому пахнут дети,
где по утрам о сигарете
никто не думает, где мной
пренебрегают на рассвете,
боясь нарушить чудный сон
внезапной встречей трех персон...

Я воровато шел вперед
сквозь незнакомый мне народ,
и, извиняясь за вторженье,
чужие видел выраженья
недоуменных лиц. И вот
среди безумного круженья
мелькнул знакомый силуэт.
Неужто это я? Ах, нет...
Костюмчик - не бывает проще.
А то, на что костюм надет -
не тело, а святые мощи...
Я был таким смешным и тощим,
когда мне было 20 лет,
и мой студенческий билет
давал мне право прокатиться
за полтарифа до столицы...

Я изменился. Стерли годы
с лица следы былой свободы,
и некогда мятежный дух
среди житейских заварух
затух. И вечные приходы
мои домой в районе двух
с очередной хмельной гулянки
весьма сказались на осанке.
Я стал другим. Иным. Статичным.
И в этом мире заграничном
я попытался отыскать
себя такого.
                И опять
столкнулся с тем - категоричным,
несущим на челе печать
таланта делать все иначе,
страдать, метаться и решать
неразрешимые задачи.

Он на меня взглянул в упор
и предложил мне "Беломор".
Я равнодушно отказался,
а он радушно засмеялся.
И вновь исчез. И вновь возник
среди развала старых книг.
И я внезапно испугался
того, что где-то мой двойник
пронзен насквозь вязальной спицей
на пятьдесят седьмой странице
твоих сомнений. И помочь
ему уже нельзя. Как птица
я в страхе устремился прочь - 
назад к спасительной границе...

В моем мирке стояла ночь.
Как пугало на огороде.
Ее бессмысленный оскал
все вещи делал в среднем роде.
И лишь будильник на комоде
заботливо напоминал
о том, что все течет в природе.
Я тихо сел на край тахты,
где в этот миг царила ты.
Во сне глубоком и тревожном
ты грезила о невозможном
и вновь кидала на весы
мои минуты и часы.
И я окликнул осторожно
из-за нейтральной полосы
тебя по имени. Но эхо
вернуло мне осколки смеха...