Устрица

ПОСВЯЩЕНИЕ ПРЕДКАМ

Глядят из глубины веков и из черновиков
на то, как я спешу, грешу и пачкаю тетради
Макар Попов, Лука Попов и Африкан Попов,
и Широглазовы - Иван, Маркел, Трофим, Геннадий.
Мне 36. Я мастодонт, легенда, корифей,
но мимо станции Зима я проезжаю, плача:
Здесь был расстрелян прадед мой - Таюрский Тимофей,
и все регалии мои тут ничего не значат.

Изрезан дальний горизонт отрогами Саян,
спешит сибирская Ока в мою ворваться фразу.
А где-то там, в лесном краю, лежит село Уян,
где каждый третий до сих пор, представьте, Широглазов!
Я не был там, я не был там, представьте, никогда.
Представьте, не был никогда, да и уже не буду.
Я разменял свои года без всякого труда,
и сдал на склад свои года, как винную посуду.

Могилы предков заросли высокою травой,
мне с Вологодчины до них никак не дотянуться.
Не ждет меня моя родня - я для нее чужой.
Ну, как я мог с роднею так в пространстве разминуться?
О, Боже мой, я за собой не сжег своих мостов.
Не покидайте же меня, прошу вас, Бога ради,
Макар Попов, Лука Попов и Африкан Попов,
и Широглазовы - Иван, Маркел, Трофим, Геннадий!

ЗИМА В ДЕРЕВНЕ

Снег скрипит за окном.
                Мои двери рассохлись от старости
и скрипят в унисон с рыхлым снегом. И этот дуэт
мне напомнил о том, что помимо тоски и усталости
в этой сирой деревне есть почта и сельский Совет.

Одеваю тулуп и подшитые дедовы валенки,
опускаю конверт в самодельный холщовый карман,
и на почту иду, поклонясь сельсоветской завалинке,
где степенные тетки слагают житейский роман

о добре и о зле, о гулянках с гармонью и песнями,
о беспутых мужьях, что забыли и совесть и стыд...
И совсем мимоходом о том, что "и нонича пенсии,
знать, не будет - ты глянь-ко:
                кассирша на нас не глядит".

Эх, российская жизнь!
                Вся-то ты не впритык, да ухабами!
Все-то "мэры" твои, "президенты" и прочая шваль,
оседлав "мерседесы", воюют с усталыми бабами,
добавляя тоску в без того вековую печаль...

Я иду по деревне, облаенный шумною сворою
одичавших собак, на которых уже и не злюсь.
Я иду сквозь свою одряхлевшую, битую, хворую,
и по-прежнему очень любимую зимнюю Русь.

А на почте - обед. Как же я позабыл расписание?
Вот ведь - "с часу до трех". А еще без пятнадцати два.
Ну куда тебя деть - мое глупое злое послание,
где убористым почерком - глупые злые слова?

А, была - не была! Улетает конверт за околицу,
камень падает с сердца на чистый декабрьский снег.
Надоело молить, выяснять, разбираться и ссориться -
не такой уж я склочный и злой на земле человек...

Возвращаюсь домой. Вновь киваю заснеженным теткам,
вновь рассохшейся дверью привычно на входе скриплю.
И гляжу на огонь в настроении тихом и кротком,
понимая в душе, что я вряд ли тебя разлюблю...

ВИЗИТНАЯ КАРТОЧКА

Вот и кончилось лето
в этом сером краю.
Я свою сигарету
до конца докурю.
Неприятная новость.
Вот и лету конец...
Вологодская область.
Город Череповец.

ВОРОТЯСЬ ИЗ ПАЛОМНИЧЕСТВА...

Как близок путь от счастья до беды...          
Как годы пролетают мимо, мимо...
Нет времени испить глоток воды
с источника Святого Серафима,

припасть к мощам и обрести покой
и жить во имя, ради и во благо,
покуда под рукой течет рекой
бумага. Терпеливая бумага.

Она готова вынести на свет
и боль мою и строки покаянья...
Но времени опять безбожно нет
и нет в душе любви и состраданья.

Вся жизнь моя - овражистый пустырь,
и с каждым днем овраги шире, шире...
А мне б уехать в город Алатырь
и позабыть о суетливом мире.

Окончить путь в мужском монастыре
под крылышком отца Иеронима...
Но дух томится в тесной конуре,
а годы пролетают мимо, мимо...

Велик и грозен счет моих долгов.
Но может быть на станции доставки
зачтется мне без подписи и справки,
что я прошел четыреста шагов
по краюшку дивеевской канавки...

НОЧЬ В ДЕРЕВНЕ

Бревенчатый сруб,
Коптящая печь.
Срывается с губ
Ненужная речь.
Сырые дрова.
Сырые слова.
Ах, ты не права!
Ах, я не права?!
И снова ответ
На глупый вопрос.
И нет сигарет,
И нет папирос.
Один самосад,
И тот сыроват.
Разрушенный лад,
Обрушенный взгляд.
Кончается ночь.
Кричат петухи.
Оставлена дочь
Пока у снохи.
А там поглядим
Кому отдавать.
Махорочный дым
Обходит кровать
И вяжет петлю
На уровне глаз.
А нет бы - “Люблю”
Здесь и сейчас...

*    *    *

Мы курим с деревенским мужиком
солому вперемешку с самосадом,
и разговор сиреневым дымком
задумчиво плывет над палисадом.

Я равнодушно внемлю старику,
хотя в душе своей и не приемлю
всех этих разговоров про муку,
про дождь и обнавоженную землю.

Но мать учила: “Старость уважай!”
И я цзежу: “Неважная погода.
И будет хуже этот урожай,
чем урожай 2000-го года”.

У старика тотчас теплеет взгляд,
он размыкает старческие губы:
“Гляди, как низко ласточки летят.
К дожжу”. И улыбается беззубо.

Пусть будет дождь! И вздуется река!
И грянут на посевы водопады!
Я уважаю старость старика...
Пусть будет дождь, раз это ему надо!

Пусть не разъест его лопату ржа,
пусть наконец исправится погода,
пусть будет лучше этот урожай,
чем урожай 2000-го года!

Он счастлив. Он готов меня обнять
за то, что я поддакиваю дружно,
за то, что я прекрасно понял мать
и делаю опять не то, что нужно.

А что мне нужно - скажет ли старик,
когда приду прощаться, уезжая?
Да нет. Для старика я - только миг
в пути от урожая к урожаю.

Лет через пять он тихо отойдет
от хвори непонятной и случайной.
А я вздохну: “Похоже, этот год
на смерти что-то очень урожайный...”

*    *    *

В преклонном возрасте пророческие сны
Нас посещают с каждым днем все чаще.
И мы вздыхаем: не сыграть бы в ящик…
И думаем: дожить бы до весны…
В преклонном возрасте все очевидней суть
Добра и зла, сияния и тени…
И ты стремишься преклонить колени,
Чтобы до срока ног не протянуть…

РИСТАЛИЩЕ

Ристалище. 12.20 дня.
Рать превратилась в склад металлолома.
Глазницы мертвеца из-под шелома
Навязчиво преследуют меня.
Мы победили. Дорогой ценой,
Но все же, слава Богу, победили.
Вопрос стоял сегодня – или-или,
И мы его решили. И виной
Бессмысленно терзаться. По другому
Быть не могло. Я подозвал коня
И ускакал по направленью к дому.
Но с той поры до нынешнего дня
Глазницы мертвеца из-под шелома
Преследуют навязчиво меня.

*    *    *

Город - не город, село - не село:
три километра в длину...
Как нас с тобою сюда занесло -
в скучную эту страну?
Что мы забыли в этих краях?
Сделали что, черт возьми,
чтобы счастье искать на паях
с этими вот людьми?

Север - не север, восток - не восток:
не-разбери-поймешь...
Скрипнет в ночи деревянный мосток,
вспыхнет женская брошь -
и затихает ночной городок.
Так, что в четыре утра
чиркнешь спичкой о коробок -
эхо на три двора...

И под обрывом река - не река:
в старой осоке плес...
И на застывшего рыбака       
трудно смотреть без слез.
Если он в воду опустит весло,
то заскребет по дну...
Как нас с тобою сюда занесло -
в скучную эту страну?

*    *    *

Песок просеивая сквозь
татуированные пальцы,
мой собеседник бросил вскользь:
“Мы все - бродяги и скитальцы.
Жизнь - бесконечный коридор
к тиши последнего Парома...”.

Но я-то знал, что это вздор,
сжав в кулаке ключи от дома...

НЕБО

Стою, задрав башку,
гляжу на небо
(на небо я нечаянно набрел).
А если б неба
почему-то не было,
я б небо непременно изобрел.
Сидел бы ночи
без воды и хлеба,
приклеивал бы звезды
к небесам,
отдал бы людям и сказал:
 “Вот небо.
А как туда взлететь -
не знаю сам...”

ПОРА!

Еще горят прожектора
и совершается работа.
А между тем, уже - пора,
хоть, если честно, - неохота...
Но электрическую сеть
уже замкнуло. И, наверно,
нам всем придется умереть.
Хоть это, в общем-то, и скверно...

ВМЕСТО ЭПИТАФИИ

Меня не ломала судьба,
не били под ребра годы,
меня миновала борьба
за принципы и свободы,
я не порвал своих жил,
не поседел от лиха,
и умер так же, как жил:
неинтересно и тихо.

*    *    *

Что ты есть, моя дорога -
тьма или просвет?
Мне отмерено немного:
восемь-десять лет.
Если восемь - значит скоро
уходить в расчет.
Если десять - значит горы
сворочу еще.

ЧЕРЕПОВЕЦ

Я не стану даже по пьяни
Романтично мечтать о Москве.
У нее ж две колоды в кармане
И крапленый валет в рукаве!

У нее же меняются моды,
Ну а здесь уже много лет
У меня самого две колоды
И в кармане крапленый валет!

УСТРИЦА

Я - устрица. Над самым потолком
своей квартиры, разбирая вещи,
я чувствую затылком холод трещин,
оставленных вселенским молотком.

Я -устрица. Простое существо.
Ничтожное среди дрожащих тварей.
Я по натуре не пассионарий,
не брат его, не друг, не тень его.

Я - устрица. Моллюсковый никто.
Я вижу перламутровые стены
и радуюсь их прочности толстенной
и таю от ненужности Кусто.

Я -устрица. И мне подобных - тьма.
Нас миллионы здесь на мелководье.
И наше соответствие природе
для нас успокоительно весьма.

Я - устрица. Я не желаю лезть
в чужие разногласья и раздоры,
мне не нужны дворцы и коридоры.
Я есть один. И потому я есть.

Я - устрица. Живой дрожащий ком,
зажатый домом-раковиной в клещи.
За что же мне кошмарный холод трещин,
оставленных вселенским молотком?

АВАНС

Какое счастье - выдали аванс!
Все мужики приобрели осанку
и смотрят на прохожих свысока,
поскольку и в расцвете и с деньгами.
А женщинам уже ни до чего
нет дела, а тем паче - до работы:
у них в глазах считает калькулятор
пусть скромные, но все-таки рубли.

А я шагаю в книжный магазин,
хоть знаю, что, конечно, не потрачу
аванс свой на поэзию и прозу,
но факт наличья денег веселит...

*    *    *

Я умер. Нет меня. Я умер.
Но телефон не умолкал.
Я трубку снял, и я сказал:
“Я умер. Нет меня. Я умер”.
Но снова телефонный зуммер
отвлек от дел. Я заорал:
“Я умер! Нет меня! Я умер!”
Но телефон не умолкал...

НИЧЕГО

Так, к счастью, еще бывает
в жизни моей кочевой:
когда ничего не спасает,
спасает меня Ничего.

Оно незаметно для глаза,
живу я, его кляня.
Но не подводило ни разу
мое Ничего меня.

К нему я прикручен прочно
невидимой вам бечевой.
Оно, словно Бог, непорочно -
святое мое Ничего.

Порою весь мир заменяет
и прочно во мне живет...
Когда Ничего не спасает,
уже ничего не спасет...

НА РУБЕЖЕ

Черный вечер. Белый снег.
Фонари. Аптека.
Позади - ХХ век -
сирый век-калека.
Он в отчаянье своем
(от того, что краток)
грозно целит костылем
мне промеж лопаток.
Я шепчу себе: "Не трусь.
Он прошел. Он сгинул".
Вру. По-прежнему боюсь.
Жду удара в спину...

ТРОЙКА-РУСЬ

Тройка-Русь несется вскачь,
а на облучке
курит трубочку палач
в рваном армячке.
За верстой летит верста,
оседает пыль.
Ни погоста, ни креста -
поле да ковыль...
Курит трубочку палач,
щелкает кнутом.
Тройка-Русь несется вскачь
из Тогда в Потом.
И под грохотом копыт
отступают вдаль
тишина могильных плит,
вдовья печаль.
И не слышен детский плач
и собачий вой.
Тройка-Русь несется вскачь
стороной степной.
Кнут свивается в петлю,
трубочка дымит.
По степному ковылю
Тройка-Русь летит...

АВТОЭПИТАФИЯ

В стране болоньевых плащей,
клещей,
несвежих овощей,
мощей
и повивальных бабок
мне не хватало трех вещей:
пространства,
времени
и “бабок”...

*    *    *

Как долог путь от станции метро
до места лобного, где происходят казни...
Извозчик у "Макдональдса" хитро
вам подмигнет - и вы уже в боязни,
что этот плут поедет по "кривой",
чтоб лишний рубль заработать ловко.
И мимо вас расхристанной Москвой
покатятся стрелецкие головки.
А вы проспите Смуту и Петра,
трясясь в повозке прошлых поколений.
И вам в лицо с гранитного одра
ехидно хмыкнет лишь Ульянов-Ленин.

Как долог путь от станции метро
до тех хором Посольского Приказа,
где продают приказчикам ситро
две милых персиянки из Шираза.
Одна из них, наверно - Шагане,
что не нашла в толпе замоскворецкой
Поэта, потому что по весне
он пьет вино в гостинице "Советской".
Другая - не воспетая никем -
имеет тоже странные причуды
и вечерами пишет в дневнике:
"Московитяне - страшные зануды...".

Как долог путь от станции метро
до вычурной громадины Манежа,
где у полотен Фалька и Миро
толпятся староверы Заонежья.
О, Боже мой, как долог этот путь
сквозь город, где киоски и "Березки",
где анаша забита в папироски,
а кол забит в раскольничую грудь,
где просто невозможно не уснуть,
трясясь в полурасхлябанной повозке...

Как долог путь от станции метро...

ВРЕМЯ

Кто-то бросил камень на дорогу
посчитав что пришло время
раскидывать камни
а кто-то его подобрал
посчитав что время их собирать
Кто-то быстро прошел мимо
даже не заметив
что камень перешел из рук в руки
потому что время не ждет
А я просто стоял и смотрел
как облака собираются в тучу
которая пройдет стороной
и не подарит ни капли дождя
этой истосковавшейся по влаге земле
на которой стоит человек
для которого больше не существует
времени

ТИХАЯ РУСЬ
(вольные импровизации на рубцовские темы)

Я знаю, что мне не удастся найти
тихую свою Русь:
только нащупаю - и по пути
обязательно с кем-то напьюсь.
Может ищу я ее не там,
может не та тропа...
А может в обход по “святым местам”
свои направить стопа?
Там хорошо, там шумят камыши
у подножья “святого” холма...
Но святость - это не свойство души,
а скорее - свойство ума.
И здесь отголоски вселенских бурь -
я явственно слышу их вой.
И мне наплевать на чужую дурь -
своей хватает с лихвой.
   Это - не святость, пародия.
   Где же рассветы твои,
   тихая моя родина,
   ивы мои, соловьи..?

Я знаю, что мне не удастся найти
ответ на “русский вопрос”.
И даже не то, что найти - подойти
к этому делу всерьез.
Я иноверцам - ни друг, ни враг.
Меня не подбить на месть.
Я слишком для этого сибиряк
и слишком люблю поесть.
А зло несъедобно, как ни крути,
как его ни готовь...
Оно никого не может спасти -
спасает только любовь.
   Где же любовь? Вы не видели?
   Сам я найти не могу...
   Тихо ответили жители:
   “Это на том берегу...”

Я знаю, что мне не удастся найти
путь через этот поток:
не обойти его, не перейти -
больно уж он широк.
Значит, с любовью не повезло...
Значит, все-таки месть?
А, может быть, просто не множить зло -
это добро и есть?
И где-то лежит моя тихая Русь
в складках своих болот?
И я когда-нибудь доберусь
до ее золотых ворот...
Вошедший в них - навсегда защищен
от сплетен, обид и бед.
Но... “посторонним вход воспрещен”,
“извините, у нас обед”...

Я знаю, что мне не удастся найти
ничего, кроме вечного сна.
Уж слишком тернисты твои пути,
родная моя сторона.
Уж слишком похож на нелепый бред
твой повседневный быт.
А правда - в дыме моих сигарет
и в соли моих обид.
Метровый буквы глядят мне вслед:
НИКТО НЕ БУДЕТ ЗАБЫТ!
   Все через пень - колодина...
   Но я не напрасно жил!
   Тихая моя родина,
   я ничего не забыл!
   Для тех, кого жизнь поставила
   в игре со смертью на кон,
   помнить - это не правило,
   помнить - это закон.
   И пусть моя карта бита.
   Унаследуют дети мой стыд.
   И ничто не будет забыто...
   И никто не будет забыт...

*    *    *

По обезумевшей земле
без веры в Бога, в черта, в Чудо
мы с другом шли навеселе.
Шли Никуда. Из Ниоткуда.
Мы вышли в этот длинный путь,
рвя из безверья коготочки,
чтобы попасть куда-нибудь.
И там пропасть. Поодиночке.

ПОВОРОТЫ

...А путь казался длинным-длинным,
и жизнь задумчиво текла
то вслед за клином журавлиным,
то прочь из ветхого села.
Жизнь обожала повороты.
И мир казался мне войной,
где капитан сопливой роты
меня назначил старшиной.
Я пил из скользкого окопа
и суп хлебал из котелка,
вязал веревкою из стропа
в лесу охапки сушняка.
И жизнь казалась длинной-длинной,
но снова - новый поворот.
И из метели тополиной
я вышел в жизнь-наоборот.
Там мир царил везде и всюду,
там пили красное вино.
И я решил: чуть-чуть побуду -
и на войну. Ведь все равно
мне не суметь остановиться:
за поворотами судьбы -
другая жизнь, другие лица,
другие вехи и столбы.
Там ждут друзья по рукопашной,
чуть подостывший котелок
и капитан наш бесшабашный
от смерти чуть наискосок.
Но новый мир был разукрашен
и разрисован под Дали.
В нем силуэты древних башен
слегка маячили вдали.
Я доползти до них пытался,
но мир причудливых ротонд
все удалялся, удалялся
и превращался в горизонт.
А мне вослед кричали люди,
чью воду мне не пить с лица:
“Чудак, в российском Голливуде
все кинофильмы - без конца”.
Они кричали и кричали,
а я ссутуленно  молчал
и был в полуденной печали
и горизонты изучал.
И степь казалась длинной-длинной,
но впереди маячил лес.
И я по россыпи полынной
к нему пошел наперерез.
А после, выйдя на опушку
и спину прислонив к стволу,
я встретил жалкую лягушку,
во рту держащую стрелу.
Чело покрылось липким потом,
сознанью не хватило слов:
ведь я к подобным поворотам
был абсолютно не готов.
Была минута длинной-длинной,
длинною в годы и века.
Потом был дом и быт рутинный
и длинный рубль из носка.
Дали ушел, остался Кафка.
И стало явью слово “сын”
(не то чтоб семеро по лавкам,
но вдвое больше, чем один).
и слово горькое “работа”.
И понимание в душе,
что жизнь дошла до поворота
и больше нет ее вообще.
А ведь казалось длинной-длинной
и так задумчиво текла
то вдаль за стаей журавлиной,
то прочь из ветхого села.
То башни строила из света,
то все меняла кверху дном...
И вот итог - семья поэта
в мечтах о близком и родном.
Разлив души покрылся тиной
(она недавно зацвела).
А жизнь казалась длинной-длинной.
И так стремительно прошла.

ВОПРОС

Как получилась эта ерунда?
Начало где печального итога?
И жизнь моя - дорога в никуда.
И смерть моя - такая же дорога...
Совсем иного я просил у Бога.
Но Бог меня не понял. Как всегда.

*    *    *

Так и живу - сжимая полюса
тупого безразличья и тревоги,
как будто бы зашел на полчаса
погреться в дом, стоящий у дороги,
не претендуя даже на постель
и не надеясь, что душевно встретят,
поймут и по-особому приветят...
Зашел. Погрелся. И опять - в метель...

*    *    *

Я в печь подброшу дров
и загоню заслонку.
И все. И - будь здоров!
Пишите похоронку.
Взметнется сноп огня
в прощальном пируэте.
И все. И нет меня
на этом грустном свете.

*    *    *

Я шел по лунному лучу
в набедренной повязке.
А бабы думали - хочу,
и строили мне глазки.
А дети думали - шучу,
как фокусник из сказки.
Я шел по лунному лучу
в набедренной повязке.

*    *    *

Когда гремели ключами,
я лишь пожимал плечами.
Когда за мной захлопнулась дверь,
я сказал себе: думай, надейся и верь!
Когда за мною пришел палач,
я сказал себе: ты только не плачь!
А когда покатилась моя голова
по дощатой глади погоста,
на ум не пришли никакие слова -
все было ужасно просто...

*    *    *

Вот уже 35 лет
день за днем
я вяжу полосатый свитер
своей жизни
вот только пряжа мне попалась плохая
а вечером дети
мои непослушные дети
тайком распускают все то
что я сделал за день
петля за петлей
петля за петлей
нити нервов все тоньше
и все чаще
рвется нить
не поспевшая за стремительной спицей
и все же мой свитер
почти что готов
но примерить его не спешу
потому что еще не пришло
это время -
время носить полосатый свитер
моей жизни

МОЛИТВА

Господи, дай мне силы
честным дойти до могилы!
Господи, дай мне воли
не сгинуть в широком поле!
Господи, дай мне веры
в какие-нибудь химеры!

СЫТОСТЬ

Натощак и Путин - президент,
натощак и Вологда - столица,
натощак и я - хороший парень,
и стихи мои - туда-сюда...
А поем - и сразу полегчает:
тут же выключаю телевизор.
Сытому - что Путин, что Распутин,
Вологда вообще - тьмутаракань.
Ну а я, когда полно в желудке, -
просто грандиозен и всесилен,
и стихи мои - конгениальны,
их бы сразу - жутким тиражом.

Жаль, что не всегда приходит сытость
вовремя, по графику, мгновенно.
Я бы уж прославился и может
Нобелевку даже получил!