Непостижимая женщина

НЕПОСТИЖИМАЯ ЖЕНЩИНА

Чем бы дитя ни тешилось -
лишь бы дитя не плакало.
Старую эту истину
я повторяю вновь.
Непостижимая женщина
держит меня за лацканы,
бьет по щекам ладонями
и говорит про любовь.

Я покупаю шарики,
и надуваю шарики,
и заставляю шарики
женщине этой служить.
Непостижимая женщина
радуется, как маленькая,
и полагает искренне,
что мне без нее не жить.

Чем бы дитя ни тешилось -
лишь бы оно не плакало.
Шарики мои брошены,
плод любви - без корней.
Непостижимую женщину
я обнимаю ласково
и абсолютно беспочвенно
ее называю своей...

НЕ СХОДИТЕ С УМА

Не сходите с ума -
я не тот, кто вам нужен...
Просто очень уж вьюжит
в чистом поле зима.
Я не стану, мой друг,
никогда вашим мужем.
Не сходите с ума...
Не сходите с ума...

Просто свет фонаря
неприкаянно ярок,
просто вьется в лесу
первых лужен тесьма.
Скоро эта свеча
превратится в огарок.
Не сходите с ума...
Не сходите с ума...

Я не прав, в суету
погрузив вашу душу...
Что для вас этот снег?
Просто белая тьма.
А когда все пройдет,
я, конечно же, струшу.
Не сходите с ума...
Не сходите с ума...

Я менять не спешу
что-то в этом укладе.
Просто бешенный снег
позамел все дома.
Вот и все. Мне пора.
Ну а вы, Бога ради,
не сходите с ума...
Не сходите с ума...

ЦЕЛЕСООБРАЗНОСТЬ

Все целесообразно,
что небезобразно,
а то, что безобразно
в природе - это бред.
Но вот что мне не ясно,
что мне совсем не ясно:
все то, что так прекрасно, -
прекрасно или нет?

Не думая нисколько,
течет куда-то Мойка.
Прекрасно отраженье
гранита в бездне вод...
А что может быть прекрасней,
чем старая помойка,
когда вокруг помойки
черемуха цветет?

Черемуха белеет
и рядом - на аллее.
Но разве это дело,
когда весь сад в цвету?
А что может быть прекрасней,
чем банка из-под клея,
когда ее бросаешь
с разбега в высоту?

А мы с тобою рядом
друг друга сверлим взглядом.
Я от недоуменья
впадаю в простоту:
тебе я покупаю
прекрасные наряды,
а ты в моих нарядах
теряешь красоту...

*   *   *

Я купил себе “Веселые картинки”,
я с ума схожу четвертый день подряд:
на столе стоят мои ботинки,
под столом стихи мои лежат...
   Нету писем. Ну и пусть.
   То ли радость, то ли грусть...

Я наверное, себя не знаю,
а тебя так и подавно не пойму.
Вот сижу и уж четвертый день гадаю:
ну зачем все это надо и кому?...
   Нету писем. Ну и пусть.
   То ли радость, то ли грусть...

А письмо - как будто первое свиданье:
ждешь с опаской, а дождешься - рад и нем.
За четыре дня возникло мирозданье,
обветшало и разрушилось совсем...
   Мне не пишут. Ну и пусть.
   То ли радость, то ли грусть...

ТЕЛЕФОН

Какую сигарету я курю -
уже не помню.
Я со своей женою говорю
по телефону.
Она давно понять меня должна.
Ну, я не знаю!
На то она и есть моя жена,
а не чужая.

Ну вот и все, я понят и прощен.
Куда деваться!
Алло, простите, девушка, еще
минут пятнадцать...
Какую сигарету я курю -
уже не помню.
Я со своей женою говорю
по телефону...

ДВА БЕРЕГА

Что хотят, пусть болтают женщины,
и пусть косятся мужики...
Мы с тобою живем невенчены,
как два берега у реки.

Мы судьбой с тобой не обижены.
Ты как хочешь нас нареки...
Как два берега мы приближены,
как два берега - далеки.

Два характера, два брожения.
Кто осудит нас, кто поймет?
Не разделит нас наводнение,
да и засуха не сведет.

А НА ЗЕМЛЕ...

А на земле такая тишь,
словно промчался ураган,
словно навек на ноте “ми”
замер орган, замер орган.
И у тебя и у меня
в запасе день, в запасе час.
Так помолчим хотя бы раз
просто про нас.
Перешагнем через два “я”,
есть и у нас в мире друзья.
Главное - знать, что они есть,
что они есть...

На подоконнике конверт
вес приобрел среди бумаг.
Возле письма он - как эксперт
наших забот и передряг.
Я на него похож чуть-чуть:
так же лежу, окончив бег.
А за окном который век
падает снег...
Белой пургой схвачены мы,
не убежать нам от зимы.
Так и останемся навек
в этой пурге...

ОРАНЖЕВЫЙ ПАРИЖ

На улицах Парижа
опять цветет сирень.
Опять цветет сирень
на улицах Парижа.
А день ужасно рыжий,
ужасно рыжий день,
и цвет твоих волос
ужасно тоже рыжий.

С утра Пале-Рояль
в огне твоих волос.
В огне твоих волос
деревья на Мормартре.
И рыжая эмаль,
и рыжий купорос
окрашивают мир
от вечера до марта.

Ну что тебе еще,
мой рыжий Вельзевул,
мой рыжий Вельзевул,
оранжевый чертенок.
Вон сердце под плащом
упрямо ест траву.
Нет, это не оно,
а рыжий жеребенок.

А плащ - он тоже рыж,
хоть был когда-то синим.
И ты его не снимешь,
ты будешь в нем - как мышь.
Ты здесь. Ты говоришь:
“Мы под плащом хранимы,
пока стоит Париж,
пока стоит Париж...”

НОЧЬ

Уберу сигареты на край стола,
чтоб до них дотянуться ты не смогла,
приберу со стола, пот смахну с чела,
проклиная свои дела.
И будильник поставлю на 5 опять,
тихо сяду на нашу с тобой кровать -
то ли сон твой полуночный охранять,
то ли просто сидеть, молчать.

Я собою доволен вполне, и мне
хорошо существуется в тишине.
И как будто бы не по моей вине
ты ворочаешься во сне.
Но еще не измерена та вина,
и ужасно обманчива тишина.
А с небес равнодушно глядит луна
на стихов моих письмена.

Тихо дождик ударил по скатам крыш,
разгоняя в подъезды покой и тишь.
Голова на подушке. Ты спишь, как мышь,
и тихонечко так сопишь.
Нос чешу, чтобы вдруг не сказать “ап-чхи”,
умножая тем самым свои грехи.
До чего же слова в этот час тихи,
но как громко молчат стихи...

ВОЗМОЖНО, УТРОМ...

Зайдем в кафе, где властвует бармен,
закажем пиво с воблой по-сибирски,
и я откроюсь вам, как джентльмен,
что я женат на Зайцевой Лариске,

что у нее прекрасные глаза,
за что и жил я с ней четыре года...
Я не могу вам это не сказать,
тем более, что портится погода

и будет дождь, причем, наверняка
нам эти пивом будет не согреться...
Пойдемте к вам. Вот вам моя рука.
Возможно, утром я отдам и сердце...

Пойдемте к вам, отбросьте ложный стыд.
Ведь жизнь идет, а вам уже за тридцать,
и ничего уже не заболит,
и ничего уже не повторится...

Ведь жизнь идет, а может, в этом суть,
чтобы однажды не вернуться из похода
и попытаться все перечеркнуть,
тем более, что портится погода,

и будет дождь струиться с потолка,
и будет дуть в распахнутую дверцу...
Пойдемте к вам. Вот вам моя рука.
Возможно, утром я отдам и сердце...

МИНУТА СЛАБОСТИ

Минута слабости прошла.
И я очнулся,
спросил у Оли: “Как дела?”
и улыбнулся.
Она меня не поняла
и промолчала.
Была, решил я, не была -
начну сначала!

И понеслись, как прежде дни -
резвы, как ветер.
И были мы с женой одни
на белом свете.
Никто с женой нам не мешал,
никто не трогал...
И я себе пообещал
найти дорогу.

И я искал ее три дня,
искал три ночи,
чтоб подходила для меня,
чтоб покороче...
В такие скверные дела
я окунулся...
Минута слабости прошла,
и я очнулся.

ВОЙНА

Моя страна начала войну
против твоей страны.
Моя вина пустила ко дну
корабль твоей вины.
Мои миражи разбили в прах
твоих миражей сонм.
В твоей стране воцарился страх,
в моей воцарился сон.

А кто-то подумал: такая игра,
чтоб с ней коротать вечера.
А это пришла такая пора -
плахи и топора.
Он очень хотел, этот странный гость,
забить перемирия гвоздь.
Он бросил небрежно игральную кость
на нашу с тобою злость.

Но наша война ему не видна,
ему не слышны бои,
в которых гибнет моя страна,
мысли и чувства мои,
в которых теряется даже суть
сомнительных наших побед.
Но, может быть, это
единственный путь
к цели, которой нет.

Моя страна начала войну
против твоей страны.
Моя вина пустила ко дну
корабль твоей вины.
Мои миражи разбили в прах
твоих миражей сонм.
В твоей стране воцарился страх,
в моей воцарился сон...

ТЕЛЕГРАММА

Когда придет последняя любовь,
чтоб вытащить меня из этой давки,
и равнодушный голос почтальона
мне бросит: “Распишитесь”, как пароль,
я опущу смущенные глаза
и не поставлю подпись в глупой справке.
Я не хочу быть станцией доставки.
Назад верните эту бандероль.

Моя душа конкретна и проста.
В ней места нет абстракциям и чувствам.
И если жизнь - троллейбус на маршруте,
я буду спать, уткнувши нос в стекло.
И никогда меня не поглотит
то, что не предусмотрено искусством,
и никогда со мною не случится
чего со мной случиться не могло...

Я слишком долго пил “на посошок”,
чтобы уйти из этого бедлама.
От дружеских вечерних разговоров -
привычное похмелье по утрам.
Но вот опять полуночный звонок:
“Вставайте. Распишитесь. Телеграмма”.
Да, это я. И адрес мой. И имя.
Но я не жду подобных телеграмм...

НАТАЛИ

Ты не думай, я зла на тебя не держу...
Просто я почему-то с утра раздражен.
Если хочешь, поедем в город Уржум.
Говорят, он немного похож на Дижон...

Мы пройдем босиком по уржумской пыли,
и с того авеню повернем на Пигаль...
Только ты не сердись на меня, Натали,
ну, не хочешь Дижон - значит, будет Версаль!

Ты не думай, что я, как последний пижон,
претворившись “шнурком”, твою жизнь сторожу.
А, с другой стороны, ну на кой нам Дижон,
если он хоть немного похож на Уржум?

Для торговцев - что франки, что наши рубли...
А сухое вино и в Уржуме - вино.
Только ты не сердись на меня, Натали, -
на такого, как я, обижаться грешно...

Засыпай. Я пораньше тебя разбужу,
потрепав по щеке, как мужья треплют жен.
Мы с тобою поедем в город Уржум,
оставляя французам их драный Дижон.

Ты увидишь, как медленно тают вдали
силуэты домов, где никто нас не ждет...
Только ты не сердись на меня, Натали, -
эта летняя ночь очень скоро пройдет...

ЦЫГАНОЧКА

Век, стремящийся к концу.
Снег осеннего призыва.
И слезинка по лицу
вниз бежит неторопливо.
И душа еще болит,
но любовь уже остыла...
По ночам спокойно спит
та, что обо мне забыла.

Время вяжет бечевой
все намеренья - тоскою.
И не нужно ничего
кроме денег и покоя.
Позабыты боль и стыд.
На душе весь день постыло.
По ночам спокойно спит
та, что обо мне забыла.

Тихо тикают часы.
За спиной осталось детство.
Мне со средней полосы
никуда уже  не деться.
И разыгранный гамбит
спрятан в шкаф с названьем Было.
По ночам спокойно спит
та, что  обо мне забыла.

Век, стремящийся к концу.
Снег осеннего призыва.
И слезинка по лицу
вниз бежит неторопливо.
Но и это отболит.
И отпустит злая сила.
По ночам спокойно спит
та, что обо мне забыла.

ЧУЖАЯ ЖЕНЩИНА

Чужая женщина закуривает “Ту”,
и каждый жест ее - из области искусства.
А я словами заполняю пустоту
за неимением желания и чувства.

Чужая женщина смеется невпопад,
чем обстоятельно мне действует на нервы.
А я с тоской гляжу на серый циферблат
и открываю дефицитные консервы.

Чужая женщина закуривает “Ту”...

РАЗВОД-2

Что случилось? Просто пьянка,
мрачных дум моих изнанка,
невеселая гулянка -
на одну персону пир.
Сигареты. И хоть тресни -
ничего нет интересней,
чем пластинка с глупой песней
“Как прекрасен этот мир”.

Что случилось? Так, ненастье
во дворе. И нету счастья
на обломках двоевластья
гоп-империи Семья.
Позабыть поклялся имя
на квартире в “Третьем Риме”.
Но висит в табачном дыме
баба бывшая моя.

Что случилось? Что случилось...
Как-то все переменилось,
все куда-то покатилось.
И похоже, под уклон.
Я сижу в хмельном угаре.
Мне б Дагаева в ударе -
он бы выдал на гитаре
“Глухарей” и “Вальс-бостон”.

Что случилось? Жизнь уходит.
Снова водка. Лучше, вроде,
нет лекарства при разводе
для спасения души.
А кому какое дело,
что лечусь я неумело.
Боже, как мне надоело
мерить все на свой аршин.

“Ах, как прекрасен этот мир -
посмотри...”

ТЫ-ТО ЗДЕСЬ ПРИ ЧЕМ?

Она махнет мне на прощанье, как всегда.
А я к фонарному столбу прижмусь плечом.
А ты мне скажешь: “Ерунда!
Ведь это все не навсегда”.
Но это лишь моя беда.
А ты-то здесь при чем?

Я растолку носком ботинка крошки льда.
А ты мне в руку сунешь кружку с первачом.
Всю ночь чужие поезда
бегут в чужие города.
Но это лишь моя беда.
А ты-то здесь при чем?

А ты не знаешь ничего и никогда.
Ну что ж, тогда и я прикинусь кирпичом.
Моя усталая звезда
пыталась обмануть года.
Но это лишь моя беда.
А ты-то здесь при чем?

ЛЮБОВЬ

Пока жива моя любовь и вера
в то, что любовь моя, как снег, чиста,
я не боюсь объятий Люцифера
и не надеюсь на объятия Христа.

Смешно искать причастия в таверне
и в бардаке найти пытаться суть...
Одна любовь меня хранит от скверны,
одна любовь мне освещает путь.

Мне век подкинул сложную задачу,
но я сыграю с веком в “се ля ви”.
Мне жизнь дана, и я ее потрачу
всю до конца, служа одной любви.

И пусть кричат: так, дескать, не бывает -
мне наплевать на крик чужой тщеты...
Одна любовь мне душу согревает
в краю российской вечной мерзлоты.

И если вдруг случится, что однажды
в своем стремлении все сделать поперек
я на костре своей духовной жажды
когда-нибудь сгорю, как мотылек,

я буду горд за то, что был в ответе
за всех, кого когда-то приручил,
одной любви служа на белом свете
по мере всех своих способностей и сил.

ВДВОЕМ В ПОДЪЕЗДЕ

У меня за пазухой тепло -
обогрей озябшие ладошки.
Зимний ветер дует из окошка
и свистит в разбитое стекло.
Нам с подъездом вновь не повезло,
но с любовью повезло немножко.

Встань поближе и прижмись ко мне сильней.
Холода - они страшны лишь для тех, кто в одиночку
вдоль по улице бредет, ощущая сквозь сорочку,
что зима все злей и холодней.

Стоя на заплеванном полу
темного чужого коридора,
мы с тобой вполголоса, как воры,
в пыльным неухоженном углу,
дружно стосковавшись по теплу,
тянем нить смешного разговора.

Кто услышит нас, решит - дураки.
Разве можно просто так, ни о чем, в бетонной клети...
Нет бы в кухне, у плиты, на скрипучем табурете
медленно позевывать с тоски...

Нужен нам скрипучий табурет,
как собаке - боцманская трубка.
На тебе - искусственная шубка,
а на мне - немыслимый берет.
Но зато есть пачка сигарет -
первая совместная покупка.

ПЕРЕДЫШКА

За рекой догорают огни.
На носу - Новый год.
Наконец-то мы в доме одни -
ни детей, ни забот.

Небольшая передышка
в нашей жизни шебутной.
Мимолетная интрижка
между мужем и женой.
Со стола свисает платье.
На столе стоит халва.
И витают над кроватью
позабытые слова.

Мы не ждем телефонных звонков
и вечерних гостей.
Мы-то знаем с тобою - каков
груз дурных новостей.

В нашем маленьком домишке
объявляем выходной
мы по случаю интрижки
между мужем и женой.
Пусть за дверью - мат на мате,
пусть по “ящику” кино...
Мы не сдвинемся с кровати
в этот вечер все равно.

Ах, как редко случаются дни
в этот век, в этот год,
когда мы в нашем доме одни -
ни детей, ни забот.

Небольшая передышка -
и опять с порога в бой.
Завершается интрижка
между мужем и женой.
Завершается некстати
появлением детей.
И витает над кроватью
груз последних новостей.
А за дверью - полк гостей?
Покуражились - и хватит...

ДЕТИ ХХ СЪЕЗДА

Ты не дождешься меня у подъезда,
кинешься сдуру в январский мороз...
Мы словно дети ХХ съезда -
любим всерьез и ревнуем всерьез.

С пира веселого мелкие крохи
нам удалось в свой карман положить...
Мы - отголоски великой эпохи:
если уж жить - так уж именно жить!

Я догоню тебя у гастронома,
кинусь к ногам, потешая народ.
Он не поймет, что нельзя по-другому,
да он вообще ничего не поймет...

Новое время - иные порядки,
но с каждым днем все сложней объяснить:
как это можно - любить без оглядки?
Будто бы можно с оглядкой любить...

Мы будем долго смотреть друг на друга,
молча внимать красноречию глаз.
И на мгновенье январская вьюга
скроет от шумного города нас.

Скроет от города, скроет от века,
где с равнодушьем соседствует зло,
где очень счастливы два человека,
время которых еще не пришло...

НА МАЛЕНЬКОЙ СТАНЦИИ

На маленькой станции
с глупым названием
мы повстречались.
На маленькой станции
мы повстречались.
Как это смешно.
Гремели составы,
скрипя буферами,
колеса стучали
гремели составы,
колеса стучали,
дождь бился в окно.

Ах, все это было
не там и не с нами,
а с кем-то и где-то.
Ах, все это было
с кем-то и где-то,
а с кем - не все ли равно.
Сказал нам кассир,
подмигнув из окошка,
мол, нету билетов.
Сказал нам кассир,
что нету билетов
и затворил окно.

Потом были люди,
которым нет дела
до нас и до мира,
потом были люди,
которые нам предлагали вино,
потом была чья-то
большая, но все же
чужая квартира.
Пыхтел самовар
песню пел телевизор,
дождь бился в окно.

Вдруг что-то возникло
невесть откуда
на радость злословью,
ушла незаметно
трезвая мысль,
что это грешно.
Наверное, это и было
внезапно возникшей любовью.
А впрочем, сейчас
по прошествии времени
не все ли равно.

Сказали нам утром:
“Счастливо, ребята,
ваш поезд в 12”.
Сказали нам утром:
“Ваш поезд в 12 -
запомнить не мудрено”.
Ну вот и 12.
Минут через двадцать
пора расставаться.
Мне дальше, а вам
обязательно ближе -
так уж заведено.

На маленькой станции
с глупым названием
мы повстречались....

НАД ПАРИЖЕМ

Ты как-то задумчиво спишь,
как будто во сне видишь город Париж.
Вдоль скверов и крыш
ты тихонько паришь
и знаешь, что ты - над Парижем.
А мне остается курить у окна,
поскольку парит над Парижем жена.
Жена, у меня здесь другая страна,
но мне она как-то поближе.

Над Парижем, над Парижем
ты летишь чертенком рыжим.
Я так ясно это вижу
и предвижу, что во сне
стану я немного ниже,
но зато намного ближе,
потому что там, в Париже,
ты соскучишься по мне.

Но время проходит, и вот
на сонной дороге - крутой поворот:
в твой сон входит “Череповецкий “Азот”,
и вид его грозен и ярок.
А мне остается курить у окна,
поскольку опять на работе жена.
Но все же “Азот” - это наша страна.
А наша страна - не подарок.

По “Азоту”, по “Азоту”
ты плетешься на работу.
Твой висок блестит от пота -
ты тревожишься во сне.
Да и мне сейчас тревожно.
Я рукою осторожно
разбужу тебя. Возможно,
ты соскучилась по мне...

ДВЕРЬ В ЛЕТО

Я был один, и ты была одна.
И одиноко щурилась в оконце,
как в пятистишье древнего японца,
холодная январская луна.
Стоял мороз в душе и на дворе,
кусты в сугробы втягивали плечи.
И ничего не предвещало встречи
меня с тобою в этом январе.

Я вышел в ночь, тоскою обуян,
не ведая, что этой ночью странной
мы встретимся негаданно-нежданно
с тобой у магазина “Океан”.
Я шел вперед, не зная о тебе,
И вел меня неразличимый некто
по кромке Воскресенского проспекта
навстречу нашей маленькой судьбе.

И в одиноком свете фонаря
На фоне занесенной остановки
ты попросила тихо и неловко,
чтоб я тебя забрал из января.
А ветер выл, как одинокий зверь,
но впереди уже маячил где-то
кусочек света из-за двери в лето.
И мы с тобой шагнули в эту дверь...