Слишком много димедрола

Am Abend, wenn wir auf dunklen Pfaden gehn,
Erscheinen unsere bleichen Gestalten vor uns,
Wenn uns dürstet,
Trinken wir die weißen Wasser des Teichs,
Die Süße unserer traurigen Kindheit.

Georg Trakl

«Зачем все это? Жить из страха предсмертных конвульсий?»

Дверь вышибут через несколько дней, врачи не обнаружат признаков пульса.
Характерный запах, на полу и листах бумаги – следы какой-то драмы,
Судя по количеству трупов – внутренней, и докторами
Ты будешь облюбован, как парикмахером
Срубленная шевелюра, оставив в записке лишь лаконичное: «Пошло все на хер!»

…Последние кадры: окна дома напротив,
Кто-то досматривает ток-шоу, потом идет заваривать кофе,
Снова бухает, готовится к завтрашнему выступлению,
Трахается, кто-то за ними подсматривает, кому-то выносит последнее предупреждение,
Купает кошку, читает перед сном,
Закрывает помидоры на зиму, обзывает директора «козлом»,
Выщипывает брови, выносит за ней блюдо,
Наконец-то остается с ним наедине, пишет письмо кому-то,
Собирает в дорогу, собирается уйти,
Считает, сколько дней он будет еще в пути,
Всполаскивает новый чайник, переустанавливает Windows
(Побеждая тем самым ненавистный вирус),
Занимается любовью на полу в коридоре,
Сидит тихо в углу и шепотом пророчит ей горе,
Допивает пиво, настраивает пианино,
Поливает цветы, возвращается с поминок,
Нервно бросает «Счастливо!», не помогая ей одеть пальто,
Не надеется уже ни на кого и ни на что,
Прикрепляет над кроватью листок с корявыми буквами: «Я его ненавижу!»,
Приходя с работы, спрашивает: «Ты покормил Мишу?»,
Говорит, что проект все-таки заморожен,
Заявляет, что если он сейчас же не уйдет, то получит по роже,
Рассказывает подружкам, какой же он все-таки странный,
По кассетным курсам учит какой-нибудь иностранный,
Думает, как же так, неужели теперь только пенсия?
Осуждает американскую империалистическую агрессию,
Чистит зубы, недокуривая, тушит сигарету,
Требует, чтобы она открыла дверь, откразывает ему в минете,

Или просто подходит к зеркалу, садится и плачет...
Ты берешь из шкафа тарелку, высыпаешь на нее десять таблеток как сдачу,
Вспоминая, как в первом классе старался писать цифры точно в клетку,
Буквы в строчку, а мяч – в корзину,
Как с восторгом смотрел на часы и новогоднюю стрелку –
И подчеркиваешь карандашом в книге слово "невыносимо".

Восемдесят пятый год. Мне девять лет.
Пермь. Палата. После операции. Диагноз: аппендицит.
Я только что пришел в себя. Солнечный свет
На фоне каряг октябрьских деревьев. Часы
На серо-зеленых стенах палаты.
На тумбочке – банка с клюквенным соком, принесенная моей мамой и вата.
Я пробую встать и подойти к окну,
Но больно даже пошевелиться, и я понимаю, что не смогу.

Входит доктор и говорит, что двигаться не надо:
Швы снимут только через неделю, очень свежая рана.
В коридоре – шаги моей молодой, красивой и взволнованной мамы,
Она трогает моей разгоряченный лоб губами,
Врач чеканит: «Таблетку вечером и внутривенно два грамма».