tp yfpdfybz

На покинутой планете, на мертвой от крови Земле, на опушке сытого бесконечностью леса, в тишине Вселенной, «существовало» лишь двое – труп мужчины, а верхом на нем, в позе «наездницы» – девочка лет 11. Оба были без одежды. Мужчина лежал, широко раскинув руки. Кожа на правой ладони, начиная с запястья, отсутствовала. Рана была свежей, сквозь плотно сжатые в предсмертной судороге пальцы, еще капала на равнодушную от вечной весны траву, кровь. Левая ладонь крепко сжимала свернутый в трубку журнал. По всему телу мужчины росли перья, белоснежные и пушистые, немного желтоватые и жестковатые в подмышечных впадинах и паховой области. Нереальную белизну оперения подчеркивали ручейки крови, сочащиеся из рвано-укушенных ран на груди и животе. Размеры и характер повреждений указывали на то, что их оставил какой-то крупный, и судя по отсутствию внутренностей,– голодный, хищник, скорее всего, из семейства кошачьих. Лицо мужчины закрывала картонная маска – маска Любви, изображающая оскаленное лицо мужского пола с кудрявыми волосами и звездой во лбу (подобные маски можно встретить во многих квартирах на просторах Союза Советских Социалистических Республик, году примерно в 1975-80). В седых волосах, разделенных кожаными шнурками на две косицы, блестели лучи заходящей Звезды. Широкие борозды на теплой от крови Земле, оставленные особыми выростами на пятках мужчины, больше всего напоминающими шпоры, указывали на то, что жизнь он отдал не за просто так, а после тяжелой, долгой и мучительной борьбы. Колени мужчины были выгнуты в противоположную сторону.
Сидящая на чреслах мужчины девочка, ритмично покачивала задом, тело ее извивалось. Длинные, черн гаденыш гнида вонючая воньые волосы, рассыпавшись по спине, надежно скрывали от посторонних глаз сложную цветную татуировку – сто сорок четыре тысячи правосторонних свастики. Своими мохнатыми лапками они щекотали рыжие конопушки на ее спине.
Упругие черные волоски на лобке и под мышками, которым не было еще и трех месяцев, резко контрастировали с поросячье-нежным, девственно-чистым, девичьим тельцем. Сырое, розовое, охуительно свежее мясцо девичьего влагалища плотно обхватывало уже начинающий синеть член мертвеца; массировало, всасывало, причмокивало. Белесоватые  подтеки слизи – ****ятины, склеили паховые перья мужчины в неопрятный, серый комок. Указательный палец правой руки девочка глубоко-глубоко засунула себе в морщинистую звездочку ануса и вертела, вертела там, погружала, доставала, ощущая волнующую теплоту заповедного ректума, податливую мягкость пюреобразного девичьего говна, тонкостенность перегородки между прямой кишкой и влагалищем, где подобно удавившемуся удаву шевелился *** мертвеца.
Три пальца свободной руки – большой, указательный и средний, сложенные щепотью, обстоятельно, закуток за закутком, исследовали мертвячью простату, уже тронутую первыми признаками разложения.
Недостаточная эрекция члена мертвеца, его вялость, заставляли девочку нервничать. Времени оставалось совсем мало, а эластичная целостность девственной плевы так и не была нарушена. Движения ягодиц девочки становились все быстрее и быстрее, она буквально впечатывалась ими в переднюю поверхность бедер трупа, сжимала не знавшими родов мышцами юной ****ы трупную ***ню, выжимала из простаты гнойные соки, вытащив из своей попки нежные пальчики со следами шоколада, ирисок и сухофруктов, сжимала ими сморщенные снежки яиц. Но желанная дефлорация не происходила, наоборот, становилось все хуже,– хуй мертвеца опадал все сильнее, и держался внутри ****ы девочки только ценой неимоверных усилий ее влагалищных мышц.
Наконец, осознав всю тщетность своих попыток, девочка перестала прыгать на трупе, наклонилась к его лицу и, откинув косицу, закрывающую его правое ухо, яростно вцепилась в него зубами:
- Зовут меня Машенька. Машенька-***шенька, песенка-какашенька. Фамилия старинная – Живомертвоглинная. Расскажу я сказочку, длиную-преглиную, где только огромное небо
сжимает в смертельных объятьях
где только свободные птицы
не знают о цели полета
где мелкие бесы скребутся внутри
пищат, раздирают бумажную кожу
советуют бросить копаться в дерьме
случайно убитых, непрошеных мыслей
и эхо усталых, пустых разговоров
притихло в колодцах разинутых ртов
огромное небо плюет безразлично
в озера засохших от истины глаз
внутри и снаружи
смеяться с песком
разлиться с водой
засыпать с золой
столетние корни отрубленных пальцев
кричат в тишину, наступившей весне
что больно, больно, больно
все как всегда
под складками дней
жирок неминуемой, призрачной смерти
от липкого счастья
что ты не один…
…я накормил своих бесов
то-ли сон, то-ли явь, то-ли третье
закрываешь глаза, но не спишь
где блуждают по звездному небу
лучезарные Зебра и Мышь
всем женщинам, которых я любил
хочу сказать – до встречи в океане
среди цветов. С я ****ь я ***** я *****я ***** я ***** я *****я ***** я ***** я *****я ***** я *****я ь я бл*****я *****я ***** я ***** я *****я ***** я ***** я *****я ь я бл*****я ***** я ***** я бл*****я ***** я ***** я бляядь я бл*****я ***** я *****я бляядь я ***** я *****я ***** я ***** я *****мечтой о капитане
кораблик молчаливый плыл
и волны лихорадочно шептали
грозя прогрызть бумажные борта
о том, что ложь – загадочные дали
что впереди – святая пустота
там умерла моя любовь.
там умерла моя любовь
в багряном зареве пожарищ
среди обугленных ***в
развалин каменных влагалищ
где рыбы заблудились в море
стакан до правды не допив
где радость – смерть, рожденье – горе
и ритм один – прилив-отлив
где в небесах морские звезды
сомнений распускают нить
сплетая сумречные грезы
душить, рубить, топить – убить
а в глубине, на будущей странице
цветы, прямые линии сквозь сжатые губы
стада невидимых людей
предателей с закрытыми глазами
соломенными слезами
расстрелянными мечтами
вырванными языками вселенских вопросов
согласными на быструю смерть буквами
ржавыми от святой воды гвоздями
с непреходящим, всераздирающим счастьем
от сокрушительных объятий реальности
но все лишь сон, ослепший сон
закрываешь глаза
и заблудившиеся солнечные зайчики
суетятся на внутренней поверхности век
засыпаешь
и бесконечное путешествие
засыпаешь
песком незаселенных пирамид
из века в век
из века век
из праха – в прах
где берега тех запредельно голубых озер
уже доступны
наполнив грудь святой водой
в наш век стремительно родится
солдатик третьей мировой
мое черное сердце
                не знает тоски
мои веки устали
                скрывать потолки
 мои песни –
как камни
как камни в воде
не согретые солнцем
кольцом на траве
все обычно и страшно
смеяться до слез
тихий солнечный зайчик
до неба дорос
по тропинкам
по лужам
по мертвой воде
весь искусанный стужей
по мне и тебе
сквозь трещины в небе
                пролезут они
в морщинах –
                три тысячи снов
и всех нас достанут
                из мерзлой земли
царапаясь
                в крышки гробов
и им бесполезно
                с мольбой объяснять
что горло
                забито землей
что сгнившие ноги
                не смогут плясать
что кровь
                разложили на гной
что в сердце живет
                сумасшедшая мышь
в ушах притаились
                сверчки
слова улетели
                вселенская тишь
струится
                сквозь дырки-зрачки
но в их голосах
                запоет соловей
неслышимый
                мертвым богам
начнешь танцевать
                все быстрей, все быстрей
теряя себя
                по кускам
уж как по мору, по морю
по синему горю
кораблик восплывал
два моста в моих снах
между мною и небом
между мной и тобой
берега, где я не был
и святая вода
в той реке – словно в блюдце
я мечтаю о дне
там, на однажды я сдохну меня закопают в землю и черви меня сожрут на *** дне, захлебнуться
в гуще чайной травы
Стоунхендж из кристаллов
я сожгу все мосты
вброд найду переправу
мечтал стать ближе к облакам
сравнивая их с известным
но дым из трубы
никогда не укусит
и я был бог
вода и лед
слова и буквы
ночь и сон
рассвет и тень
сменялись в ритме безнадежном
я хохотал над неизбежным
бумага стерпит
плевком разлился океан
в карманах – вечность
ложь и сказки
фантомы пр когда я сдохну все меня забудутизрачных идей
сквозь уши лезут в неизвестность
из ада – в выдуманный ад
лишь на бумаге будет рад
отдельно взятый человечек
ноль или «О» среди колечек
«0» или ноль в объятьях точек
и запятые вместо ртов
ну, здравствуй, мир!
уже готов 
на слоге «здра» скакнуть в могилу
гроб из бумаги
там черно-белый телевизор
мне заменял цветные сны
и было ему Откровение
огонь нес смерть
а смерть – свободу
он пости ь я бл*****я гал, а
муха билась о стекло
уравновешивая чаши весов
но что прекраснее
мучительной боли самопостижения
самопоглощения и
самоудовлетворения?
самоуничтожение
тусклые светлячки знания
сгущают тьму
в пыльных уголках
картонной черепной коробки
одинокие мысли, как
мухи с оторванными крылышками
ничего не значат, ведь
все уже было
но скользкий лед равновесия
хрустит от нетвердой походки
шипит под горячими плевками
трескается под тяжестью
оторванных крылышек
весело качаться на качелях
просто так
мы плакали смеясь
святая темнота
доверчиво искрясь
летели в никуда
бетон, подняв на бунт
разрушилась стена
сто сорок четыре тысячи секунд –
и новая война
не стоит тасовать
вспомни о крыльях
о врожденном искусстве полета
о нежных объятиях ветра
стеклянные стены
сквозь них – в глубину
мир рухнет
навряд ли вспомнишь ты
те двести двадцать вольт
стандартной доброты
я закрываю глаза
тополь шелестит опавшими листьями
муравьи бегают
мухи – пока еще летают
это – магия
прочь от худеющей луны
молочного цвета
залитых спермою пустынь
тянут неокрепшие лепестки
отрубленных смеющихся голов
анютины глазки
правдивые сказки
железные маски
пробитые каски
солнце восходит
скользкая ночь
в предчувствии иррационального страха
наступить на собственную тень
я открываю глаза –
тополь, муравьи, мухи
это магия
все хорошо
вонь незадушенных девочек
смех опустившихся мальчиков
стенка на стенку
кирпич на кирпич
ветви деревьев
как корни, уходящие в небо
мне закрывают глаза
смывая грязь с усталых ног
пытаешься изменить Предназначение
летите, бестии, летите
в далекий, сумеречный край
о сне прекрасном расскажите
о счастье, бьющем через край
о желтобрюхом океане
о лихорадочной воде
о ненаполненном стакане
о переполненной ****е
о детских снах, о полигонах
о незавязанных глазах
о холостых фаустпатронах
*** зажавших в кулаках
о глубине, о приговоре
о пересчитанных зубах
о пустоте
как у черной у реки
берега из костей
а вода – из крови
непонятно только, чьей
на одном берегу
трупы женские лежать
на другом берегу
мужики в кружке сидять
и у каждого во лбу
светит ярко третий глаз
непонятно, почему
он еще не видит нас
и у каждого растут
восемь рук, шесть голов
вы скажите, мужики
вы из книжки, иль из снов
тихо песню поют
про Луну, да про Марс
да про то, как нас убьют
как во сне поймают нас
тихо песню поют
приговаривают
человечину жуют
переваривают
иногда вспоминал о прошлой жизни
где было место песчинкам в глазах
слезам и сказкам о любви
 где слова имели смысл
в тени которого можно было спрятаться
от палящего солнца непознаваемого
с мыслями о новой жизни
мир разрезан на квадраты
миллионами привычек
безоружные солдаты
коробок сгоре я сука я урод я ****а вших спичек
трутся серные головки
о безоблачные дали
темноту вокруг коробки
вспышки света лишь сгущали
а в глазах уже темно
просто рядом – конец
закрываются двери
гаснут огни
падают первые звезды
пора расползаться по щелям
так ничего и не поняв
лишь обрывки фраз
да кусочки слов
выбитые стекла чьих-то мозгов
жидкая каша великих идей
говно гениальных поэтов
крошки со стола
я как зеркальные осколки
боюсь забыть то, чем я был
солдат вселенской самоволки
сомнений солнечная пыль
а в темноте сверкают звезды
другими собранных миров
когда я умер
все обрело свое место
перестали удивлять зеленые листья
на парящих в небесах деревьях
вода утратила привычную жестокость
и даже в сумерках щекотала
мои белоснежные крылья
огонь разрешал кормить себя
засохшими трупиками слов
а мухи, как дети
восхищались моей ослепительной спермой
и лишь торопливые птицы
клевали зерно моих глаз, где я напряженно ходил, приседал, притопывал и прислушивался. Ловил губами непрерывно меняющееся направление северного ветра. Подскальзывался на кем-то брошенных словах, в кровь разбивал губы. Думал, думал, забывал, не переживал, не пережевывал, глотал, не жуя; знал, наступит миг, раздавит враз – и картонная черепная коробка разорвется, взорвется под напором мыслей, идей и образов: «О эти мысли, они не дают мне! Они не дают мне спать! Они не дают мне жить! Жить как все!»
Лежал, не шевелясь трое суток, не в силах встать, открыть глаза. Был далеко, во власти сна, в плену у пишущей машинки.
Придя в себя, к себе, в себя, обнаружил на лбу записку:
«Живущий в тебе персональный демон
полон сил
светящейся энергии
ровные, острые, блестящие зубы
огромный, весело торчащий во все стороны, ***
тугие, переполненные спермой яйца
внимательный, снаружи всех измерений,
кроваво-красный взгляд
может быть так и не востребован своим истинным хозяином.
Захлебнется в собственной блевотине
Испечется в едком поту нереализованных желаний
Запнется за проданный ***
Споткнется о предавший ***
Гнилая сперма взорвет изнутри
Стоптанные копыта
Обломанные рога
Ошметки седой шерсти
Налипшее на них вонючее дерьмо
Обоссаный и обдристанный
Издохнет в пыльном уголке
А ты, не заметив,
Будешь все так же
Прыгать и прыгать
Прыгать и прыгать
Рыгать, рыгать
Рыдать
Гадь, гадь, гадь

Гадь , гадь, гадь
Гадь, гадь, гадь
Гадь, гадь, гадь
Гадь, гадь, гшадь
Гладь, гкпть, голпи
Глрт, гпае, глот
Грот, гаел, гдьеп
Гаею, гдавб, гаеп
Грива, гдзэ, гкам
Гуль, гонь, гать
Гоп-****ь!
Гоп-****ь!
*****!
Не допусти этого!
Не дай умереть своему демону! Это – лучшее, что в тебе есть!
Твой Ангел».
…немного охуев, начал прикидывать, какой такой палкой забить внутреннюю пустоту: верой, любовью, надеждой, водкой, спасительно-звенящим безумием? Понимал, что это иллюзия временного перемирия, самообман благополучного сосуществования. Подобно черной дыре, бесконечная и изначальная, вечно голодная внутренняя пустота примет все как должное, в итоге, став еще непобедимее.