Параллельно себе

Живя на берегу моря, достаточно быстро перестаёшь замечать окружающую тебя красоту, как впрочем, и всю ту грязь, которою в равной степени выплёскивают на берег волны. Да и само море становится не более чем размытым пустынным пейзажем, дрожащим в утреннем похмельном взгляде. Романтики во всём этом – не более чем на день, хотя, конечно, смотря, чем себя занять.
Самое гнусное, чем можно заняться утром на берегу моря – встречать рассвет. Это равносильно встречи утра перед телевизором, с экрана которого неподвижно и молча улыбается президент твоей страны. И так каждый день.
Поселившись на берегу моря, я первым делом перестал встречать рассветы и смотреть телевизор, в полной мере насладившись оставшимися мне закатами и сборником стихов моего друга, самоизданным в двойном экземпляре. Я всегда питал слабость к современной мне поэзии, написанной для себя и за свой счёт, на самом деле считая всё остальное – искусством ради денег, то есть банальной проституцией. Закаты же мне нравились лишь тем, что солнце, размазавшись по горизонту и просверкав ещё некоторое время красками по тёмной глади воды, пропадало из виду на целую ночь.
Жизнь на побережье ни чем не хуже любой другой. В конечном счёте, здесь, как и у людей, главное свыкнуться с взаимными странностями. И тогда можно смело заявлять, что ты любишь, и даже счастлив. У моря есть своя прекрасная особенность: чем больше выпьешь, ложась вечером спать у самой кромки воды, тем больше этой самой воды окажется вокруг тебя на утро. И при этом, не смотря на то, что порой я и вовсе не помнил, сколько выпивал вечером, под водой я ещё ни разу не просыпался.
Обычно, волны по очереди набрасываются на меня одна за другой, повиснув на мгновение на моих плечах, и сожалея, отступают назад. Это похоже на то, как кто-то, сначала укутав тебя тёплым одеялом, ровно настолько, чтобы дать тебе согреться и задремать, потом начинает медленно его с тебя стягивать. Просыпаешься от холода и чувства беззащитности перед чьим-то взглядом.
Вот и сегодня, попытка съёжиться и подтянуть сползающее одеяло, опять оказалась неудачной. Нежно скользнув по моему телу, одеяло сорвалось с моих ног и растворилось в море. Открыть глаза – это всё, что я смог сделать на откуп будителям.
Солнце сразу же возжелало взять надо мной верх, но моё горизонтальное положение ему явно не нравилось. Мне же и без него было неплохо, но чтобы лишить его всякой надежды, я уронил голову набок. Теперь, без труда можно было, не замечая навязчивого солнечного домогательства, рассматривать всё, что волны наворовали в море за ночь.
Это лежало в метрах пятнадцати от меня, среди всего изобилия, не пойми чего и зачем. Украденное непонятно откуда, с явными признаками серьёзного б/у, оно сразу же мне напомнило что-то очень знакомое из детской телепередачи «В мире животных».
Самое удивительное, что вчера я даже толком то и не напился: денег от сданной псевдохрустальной тары хватило лишь на куриное яйцо и сто грамм спиртного. Другие сто пятьдесят, я, как водится, взял в кредит следующего дня. А тут такое – в шаге от меня валялся крокодил. Самый что ни на есть настоящий зелёный крокодил. Да и пил я вчера как обычно один, потому всё и помню: дополз до воды, умылся, прополоскал рот, хотел почитать на ночь дружеские стихи но, ограничившись молитвой – Господи, увидимся завтра. Аминь. – задумался о вечном, и потом, как я понимаю, уснул. Так что разыгрывать меня было некому, тем более что из всех моих знакомых никто не обладал ни должным талантом, ни мастерством для такого трюка, хотя следует отдать им должное, внешность у них более чем подходящая.
Крокодил лежал так же, как и я – замертво, в точности повторяя расположение моего тела относительно моря и других, легко заметных на глобусе чёрных пятен. И судя по снимкам из космоса, которые как всегда до кучи наделал натовский спутник, по параллельности наших тел можно было доказать любимую сказку Евклида, наглядно основываясь на обоюдном нежелании любой возможности нашего пересечения. К тому же, в отличие от меня, крокодилу было явно параллельно, кто именно составляет ему пару. И если честно, то меня это вполне устраивало, потому что сил для доказательства или опровержения всякого рода сказок, всё ещё не было.
Солнце нагло лезло на глаза, по-другому взглянув на мою позу, и воспользовавшись верховенством, настояло на взаимности. Пора было вставать. Но я перевернулся на живот и, приподнявшись на локтях, пополз вперёд: резко вставать вредно для позвоночника. Можно что-нибудь куда-нибудь сместить, а оставаться до вечера в смущённо-смещённом состоянии, мне не хотелось. Но, что самое удивительное, крокодил, видимо воодушевлённый моим поступком, в свою очередь тоже предпринял адекватные действия по продвижению вперёд. Мы оба двигались: одновременно параллельно, горизонтально и с одинаковой средней скоростью, будто всю жизнь прожили бок о бок.
Если что и могло выглядеть со стороны странным, так это следы оставленные нами на мокром песке – они были идентичны. Я отполз от моря на пару метров и встал на четвереньки – всё ещё штормило. Зелёный, тоже с большим трудом укрепился на своих усечённых лапах и замер в ожидании моего следующего хода.
То, что это была не белая горячка, я понял сразу, определённо не белая: во-первых, крокодил зелёный, во-вторых, все болезни передаются через гены, а у меня в роду крокодила, тем более Гены, не было. Посему, пришлось сделать однозначный, но совсем не утешивший меня вывод – я здоров, но параллелен крокодилу – ч.т.д. – что и требовалось доказать. С детства терпеть не мог математику, да и ботаником никогда не был.
Откуда же он тогда здесь взялся, на берегу моря – бич всего побережья, мусор под ногами отдыхающих, бельмо на глазу равномерно загоревшего общества… Я настолько разошёлся в разоблачении лживой сущности крокодила, что уже и не понимал, о ком это я – учинив прямо-таки зоофрейдовский самоанализ, стимулируемый похмельным юнговским синдромом.
В итоге от всего этого меня вывернуло наизнанку, прямо на берег. Я с отвращением посмотрел на себя со стороны и, как смог, засыпал всё мокрым песком. Крокодил в точности повторил все мои действия, но почему-то диаметрально противоположным способом. Лишь потом я догадался, что мы оба закопали в этом песке своё будущее.
Только вот судя потому, как это сделал крокодил, он ещё на что-то надеялся. Мне же было абсолютно всё равно, что и как пойдёт дальше. Меня больше не мутило, но привкус отвращения остался. Сплюнув в песок свои эмоции, я встал но, не удержавшись на ногах, снова повалился на берег. Крокодил же продолжал шататься на своих лапах, явно не понимая, что происходит.
Я перевернулся на спину и посмотрел солнцу в глаза. В коем-то веке, солнце засмущалось и спряталось за облака. Теперь и ему стало стыдно смотреть на то, что под ним происходило. Хотелось пить и спать. Чего больше, я не знал. Хотелось и того и другого, а ещё больше, чтобы поскорее наступил закат. И мне больше не пришлось отбиваться от солнца. Я закрыл глаза. И солнце, воспользовавшись моментом, тут же накинулось на меня и заключило в горячие объятия. Противостоять любовному натиску не было никакого желания, впрочем, как и потворствовать. Главное думать о чём-нибудь другом, а когда оно закончит со своими процедурами, можно будет расслабиться, сделав вид, что я загорал. На берегу моря привыкаешь ко всякого рода любовным извращениям – солнце ласкало прямо через одежду.
Во сне я неожиданно для себя задался вопросом: интересно, не уже ли кто-то получает от этого удовольствие. Конечно, если приезжать на неделю-другую, так сказать отдохнуть, то всякого рода курортные интрижки даже очень украшают. А главное, потом в городе можно ходить и перед всеми этим хвастаться, нарочито оголяя места солнечного внимания. Но здесь, где оно каждый день, солнечная любовь не стоила ни гроша…
Я спал и видел сны совсем о другом: берег шумной реки, зажатый с обеих сторон сосновым лесом, бессолнечное затянутое кучевыми облаками небо, раскачивающиеся на ветках какаду, оповещавшие джунгли о неминуемости тропического ливня, крокодилы выползающие на берег для того, чтобы свить в тёплом песке своё птичье гнездо. Всё это было как во сне, кроме крокодила, который явно вылез откуда-то из более реального воспоминания. Крокодил был из жизни. И как только он приснился мне, я тут же проснулся, ощутив холодные капли обещанного дождя на своём лице. Мне очень давно не снились кошмары. И в этом не было ничего странного: вся моя жизнь была как сон, один сплошной кошмар на берегу моря. Поэтому, когда мне приснился крокодил, огромный, зелёный, да ещё и находившийся не в столь большом удалении от меня, я почувствовал себя, как наяву.
Так оно и было. Крокодил по-прежнему лежал параллельно мне с той лишь разницей, что теперь он был повёрнут в сторону моря. Изменение векторности направления ни в коей мере не повлияло на наше отношение друг к другу: мы как и раньше придерживались обоюдной непересикаемости.
Я попытался оценить обстановку, но смотреть на вещи трезво мне по-прежнему не удавалось. Думать на похмельную голову я не мог, оставалось только заняться любимым делом одиноких и не очень мужчин. Я знал, что с природой бороться бесполезно, поэтому полностью отдался желанию. Прикладная любовь – философия. Я закатил глаза, и с умным видом начал философствовать. Нравится, не нравится, а ничего не поделаешь, такова уж мужская участь: пользоваться тем, что дано от бога.
Главное было задаться вопросом и упорно не получать на него ответ. Мне повезло. На мой вопрос: ты кто? – Крокодил никак не отреагировал. И я стал искать. То, что никем другим кроме крокодила эта зелёная кожаная куртка быть не могла, понятно. Не сезон на кожу, да и цвет не модный. Дамской сумочкой тоже. Пляжные дамы ни то, что с сумочками, с купальниками на пляж не ходят, а здесь зелёный чемодан. Я стал мыслить глобально, масштабы потрясали. Кем только это явление мне не представилось: от старого «Сааба» цвета позеленевшего металлика, до ножниц затупившихся по кривой. Я прозрел, когда солнце завалилось мне за спину. Не думаю, что окончательно протрезвел к тому моменту, потому как отчаялся на следственный эксперимент.
Я вплотную подполз к зелёнке, пользуясь тем, что в отличие от крокодила обладал маскировочным загаром в цвет берега. Это был змей. К сожалению, не Горыныч, и не Дракоша, но змеюка та ещё. Философия ушла вниз. Зелёный змий – это диагноз. И в дальнейшей диагностике я больше не нуждался. Оставалось только лечение, при чём стационарно на берегу моря. Солнечные ванны, сухой климат, сон…
Я стал представлять, как меня лечат. Подходят и лечат. Сначала одна медсестра, потом другая, потом доктор, нет, от доктора, пожалуй, надо было отказаться. Доктора вечно в белом, а я полюбил зелёный, так что моя нирвана окрасилась и стала верданой. Вечная вердана – до чего только не допьёшься на берегу моря.
Меня потянуло в воду, сначала за ступню, а потом и за лодыжку. Уже в море я понял, что наступил вечер и солнце плющит где-то у горизонта. Болезнь тащила на дно. Вопреки всем предсказаниям Лобачевского, наши с крокодилом параллели пересеклись в самом неожиданном месте: у кромки моря. Я не стал открывать глаза потому что, не смотря на то, что порой я и вовсе не помнил, сколько выпивал вечером, под водой я ещё ни разу не просыпался.