К истокам греческой мудрости

К  ИСТОКАМ  ГРЕЧЕСКОЙ  МУДРОСТИ

              триптих


1. Хронос

                ...и создал Господь странные существа:
                ходили они с гордо поднятой головою,
                а глаза у них были на затылке...

Мы двигаемся наошупь,
видя только прошлое и не ведая,
что впереди.

– Вам куда?
– На восток.
– А мне на юг.

И вот мы уже шлепаем вместе
куда-то на юго-восток, чтобы там,
разорвав наши руки, заглянуть друг-другу в глаза.

За спиной,
словно картины в музее –
осень, зима, весна...

Куда заскользила твоя нога?! Я удержу, только верь,
только крепче стисни мою ладонь!..
Но пальцы слабеют...

– Прощай!
– Будь
счастлив!

И отступившись от пропасти,
видишь глазами
оборвавшееся прошлое свое.

Очевидец записал.
Ученый подытожил.
Мы умными стали: мы знаем,

что за скалою обрыв,
а за камышом болото.
Лето, осень, зима...

– Вам куда?
– На запад.
– На юг.
 
Снова за руки и наощупь
и опять, не видя друг-друга.
Крики, крики:

– Она вертится!
– Троя рухнет!
Языки костра перекрывают голоса безумцев.

Орел бьет надломленным крылом – не подняться.
Поэту гортань прострелили – любимой стиха не прочесть.
Камыш.

Мы метнулись в разные стороны, но почему
в разные? Почему мы не хотим уступить друг-другу? –
только тянем...

– Будь счастлив!
– Ты
будь!..

И глазами полоснув по глазам,
понимаешь,
кого потерял.

Ученый подытожил.
Человек задумался.
Мы мудры теперь:

За ракитой камыш – мы знаем –
а за тесниной скала. Два шага –
это очень большой запас.

– Вам куда?
– Мне на север.
– Что ж? Значит на север и мне, я там был:

там орел с обагренным крылом от земли не поднялся,
там зурна рассеченной струною надежд не дарит,
там поэт с перебитой гортанью губами одними

любимой своей говорит:

я спою тебе песню
про третий наш глаз
он закрытый во лбу
расположен у нас

мы зажмурили глаз
чтоб не знать не смотреть
и не видеть вперед
ни паденье ни смерть

я его приоткрыл
и я вижу вдали
на волнах корабли
а в степях ковыли

мы обнявшись легли
у ракиты с тобой
ты мне ласково шепчешь
спи глупенький мой


2. Эрос

Миллион лет назад не было городов.

Люди не знали одежд, и летнее солнце
влекло их к воде, обжигая
обветренную и грубую кожу.

Мы идем с тобой вброд через озеро. Солнечные блики
чешуйками чудесной рыбы
покрыли бескрайнюю гладь.

До вечерней зари
нам нужно успеть туда, где растет на холме
высокое дерево с разлапистыми ветвями;

где в корнях того дерева
кроется желтый гриб, а багровая ягода
осыпала холм от вершины и до подножья.

Серебристо-лазурные всплески
скрывают, прохладно смеясь,
острые камни и глубокие подводные ямы.

Если я упаду, ты поднимешь меня
колдовским,
непонятным движеньем;

тебя удержу я, если оступишься ты,
и не захочу отпускать,
но до вечерней зари

нам нужно добраться к подножью холма,
где поставлю я ветхий шалаш, а ты соберешь
горьких ягод и скользких грибов.

Усталость ломит в лопатках, а солнце тиранит глаза.
Когда же кончится эта проклятая гладь!..
Но ты оборачиваешься...

Твои волосы ниспадают навстречу водяным испарениям.
Твои ресницы огорчены, и вот мы снова идем,
ведь до вечерней зари мы должны добраться туда,

где врастая друг-в-друга, как корни высокого дерева,
мы устанем и отдохнем, и вновь обретем
желанье и силу идти.

Через миллион лет люди выдумают любовь.
Смысл ее непонятен и лжив, а значение пошло
и нежно...

Ты не веришь? – дай руку:
Я не хочу отпускать твою ладонь,
Но до вечерней зари...


3. Паллада

Я поломал ее гвоздику.
Нагнулся прикурить от сигареты,
а у гвоздики хрупкая ножка.

Мраморный парапет ночного кафе отступил и исчез в темноте,
мы остались вдвоем средь сверкающих звезд ночного летнего неба,
она вложила свои ладошки в мои, и диалог наш был бесконечен:

– Танюша...
– Володя...
– Танюша...

Высокий московский фонарь раскрыл свое изумленное овальное око,
метеориты автомобилей с шипеньем и свистом проносились мимо,
а где-то на другой планете безумные мальчишки затеяли драку...

– Володя...
– Танюша...
– Володя...

Всполох далекой молнии короткой судорогой перекривил ее губы;
я протянул ладонь, чтобы расправить их, но почему-то упал...
– Не бейте его!..

Огромные ботинки подбрасывали мое тело, словно плюшевую куклу;
праздничным фейерверком вздыбился у виска надломленный цветок;
распаленное марево накатило на глаза, и я потерял ее из виду.


История эта, спустя много лет, мне вспомнилась вновь отчего-то.
В памяти всплыл даже номер телефона, по которому ни раз не звонил.
Ее оклик в ночи прозвучал столь доверчиво и ясно, что я оглянулся.

Через несколько дней мне сделалось дурно в нью-йоркском сабвее:
гладкий парапет электрического рельса сверкнул возле самых глаз...
И снова меня спасали и били, выручали и успокаивали, утешали...

Я поломал твою гвоздику,
почему ты так настойчиво и упрямо
борешься за мою жизнь?

– Не бейте его!


Нью-йорк, 1995