Сборник 4

Торопливая вечность (часть третья)

Свободная поэма

Молодость до...

...Он будет по чужой охоте
пахать гектары ковыля
и с матерящейся пехотой
лопатой землю ковырять.
Он будет насмерть бит погодой,
мой простодушный человек,
в рябой воде ветрам в угоду
он будет мокнуть. Через век
его достанут и обсушат –
разбухнут веки на листе –
сержант ему расправит уши
и вновь поставит под расстрел...
Вперед! Детей и жен оставьте,
рубите мысли-якоря!
Потомки всех найдут в асфальте –
как мошек в желтых янтарях...

* * *

Этой ночью, память, пол качни,
в сотый раз, как будто бы впервые,
надо мной опять зажги огни –
хвостовые или бортовые.

Разыши в раю или аду
Тех из нас, которых вспомнить надо,
в небе, как в диковинном саду,
укрепи их горькую рассаду.

Пусть цветут во тьме свободных лет,
на минуту ни мертвы, ни живы...
Нас людьми считают на земле,
 в небе мы – подобие снежинок.

Холодно. И чисто. И уже
взвешено, разделено и стерто.
Я - десантник, песня о ноже,
порожденье Бога или черта.

Пусть во мне бушует до утра,
напрягая внутренее зренье,
оголтелая моя пора,
непривычное мое веселье

* * *

В пятый день надоело немножко –
пятый день только сон и кормежка...
Замедляя мучительно вдох,
продлевая отчаянно выдох,
глядя в стенку и что-то там видя,
удивляясь – еще не подох?! –
он дыханья считал и , как лотос,
расцветал на родимом болоте...
На три тысячи сорок втором
кто-то громкий вошел не с добром.

Осторожный и гибкий, как зверь,
худолицый, с большими руками,
старшина, не стуча сапогами,
наклонившись, протиснулся в дверь.
Повисел у него за спиной,
словно бы не дотронувшись пола,
и отметил: “Японская школа.”
“Шаолиньская.”  “Ну все равно. –
Наконец дистэнейшэн нам дали,
нас уже там  «товарищи» ждут...
Но к хорошему это едва ли –
я б хотел, чтобы лучше не ждали:
мышь – из норки, а мы – тут как тут!

Я – о чем. Коль тебя пригласили,
для других ты – и в праве и в силе,
но для нас ты – еще молодой.
Может быть, ты для нашей семерки –
чирей в заднице, уголь в махорке,
грязь в стволе, парашют над водой...
Словно богу, и духу, и сыну,
обо всех, прикрывающих спину,
полагается знать старшине –
покажи, что умеешь, на мне!”

На стене жили трещины, пятна,
уходили и плыли обратно
вместе с Небом, Землей и Луной,
и в пространстве без верха и низа
все сияло, как белая риза,
все раздельное было одной
переливчатой правильной вешью,
что поет и горит и трепещет...
И с трудом кто-то вымолвить смог:
“Ну подкинь к потолку коробок!”

И как будто уйдя за кулису,
в угол встал, чтоб открыть директрису –
что тот выхватит: нож? пистолет? –
старшина и заляпаный воском
от воды и с узором неброским
фиолетовый вынул кисет.

И боясь тишины этой грозной,
чтобы не было все так серьезно,
старшина крикнул: “Ку-ка-реку!”
И взлетел коробок к потолку.

И тогда в этой позе сидячей,
закатил “он” глаза, как незрячий,
закрутился и, как вертолет –
старшине показалось, что ветер
только лишь и остался на свете –
прыгнул с места спиною вперед...

...Был, как перстень, и сверху и снизу
коробок на мизинец нанизан...
Получив впечатлений сполна,
незаметно ушел старшина
и сказал, чтоб закончить на этом:

“Он – циркач! И похоже – с приветом.”

* * *

Там отмерь, а тут отрежь:
Город Буда, город Пешт...
Семь подонков в полный рост
только что взорвали мост.

Старшина с наколкой зэка,
два лезгина, три узбека
и один полуеврей –
убивай его скорей!

Только мальчик так и вьется,
просто в руки не дается –
у него гранатомет
смотрит задом наперед.

У него по форме пряжка
и отличная растяжка –
как отпрыгнет от Земли,
аж повыше Брюса Ли!

Как увидит наверху
что-то годное к стиху!
Как закрутится с базукой...
Ну скажу – такая сука...

Он под собственный напалм
третий раз уже попал –
не сдается никому,
ни врагу, ни своему!

* * *
Однажды вроде водопада
лилось до самого утра,
лупили молнии – как надо! –
в мешок господнего добра.

А там храпели неприлично,
и может быть, от звуков тех
привстал на локти герметичный,
непроницаемый узбек.

Смотрел узбек, как будто лыка
не вяжет в огненной реке,
и вдруг тихонько закурлыкал
на голубином языке...

А  “он” не спал.   “Он” торопливо
засек таинственный вокал
и на газете некрасиво –
 как плагиатор – написал:

“Прочту нелетную погоду
как приглашение к стиху:
коль не лететь по небосводу –
хоть поболтаться наверху!

Не потому ли начинаем
мы в непогоду песни петь,
что инстинктивно понимаем –
ведь надо все-таки лететь?!

Пред высотою - те герои,
кто в небесах летит во мгле,
иль «буря мглою небо кроет»
кто скажет первым на земле”.

* * *

...Знаю я эти ваши частушки –
развели хоровод на опушке...

«Самогоном глаз налит,
значит, выбьет замполит!
Синевой скула горит –
приложился замполит!»

Не твои? Ну спасибо на том –
и “губой”, и  “кобылой”, и матом,
алой лентой, железным крестом
добиваемся мы результата.

А к примеру, возьми – на гражданке
сколько гибнут,хотя бы по пьянке
А у нас при девятой волне
выживаемость, в общем, вполне…
И вдобавок, из наших частей
нет преступников против властей.

В обшем, так. На носу – юбилей!
Отпуска и награды – рекою.
Ты за часть, как всегда, поболей,
ни бумаги, ни слов не жалей –
напиши, понимаешь, такое…

За отечество, скажем, и веру –
Про Дзержинского можно, к примеру.
Щас куда ни пошлешь ты стихи –
паразиты в журналах глухи.
Напиши… Генерал подтвердил:
гарантируем хоть в “Крокодил”!