А мы прошли за иордан...

W
В нас нет жиров инопородных –
мы все из прошлого, как есть,
до тех наитий благородных,
во зло которым лесть и спесь,
и надругательство над чудом,
и надувательство иных,
всех тех, кто шел невесть откуда,
чтоб подравняться под святых…
А мы святителей не знали,
а мы, да что там говорить…
Нательный крест к душе прижали,
и как смогли, сумели жить…
Без тех миров иноприродных,
о коих столько говорят…
И бродят тени в благородных,
сминая будней маскарад…
W
Осторожно всем с терцией орденопросной,
жалкой трудягой и бабой несносной,
горькой сквалыгой, отпетой до нет,
ей-то: что орден, что ордена нет…
Ей наплевать на забавы кретинов:
орденский зуд перезревшей путиной
давит на почки, ширяет мозги…
Ба-бу бы!.. Орден бы!!. Сдохнуть с тоски…
В кавалергарде державы тряпичной
орден – управа на тех, кто безличный…
Сонм негодяев при множестве блях –
шут или плут, а одно, – в орденах!
Крестики, нолики, бляшечки, ромбы…
Тромбы державы, где жители – зомби.
W
Декамероновские краски
затопчут в лужах воробьи,
и, прибодрясь от этой встряски,
осоловеют от любви.
И оробеют крысоловы
не крыс ловить, а серых птах,
поскольку вымрут птицеловы
на синусоидных пирах…
И оголтелые от счастья
соитий птичьих и щедрот,
они потребуют участья
и всяк судьбу свою найдет…
Средь серых птах и обратиться
в парящих по небу пичуг.
Кто в них прольется, тот продлиться
и средь птенцов воспрянет вдруг,
и закричит по-человечьи:
– Не надо небо отнимать
у всех щебечущих наречий…
Доколе птиц нам донимать!
Доколе жить нам под некроном,
под покрывалом суеты,
и быть пичужным камертоном
в земном безветрии судьбы.
W
Потею в розовом экстазе
и низвергаю либидо...
Макушка лета в метастазе
и пройден путь мой ОТ и ДО.
Меня не судят как поэта,
меня не вытрясет молва.
Я сам в себе ищу ответа
на опоздавшие слова.
Я – ортодокс своих ошибок.
Я – рифмоплёт и изувер,
в себе не знающий подпиток
на сопределе ложных схем
того, что выбралось и движет
судьбой, наитием, мечтой...
Меня телок невинный лижет –
ребёнок, девочка, изгой...
Сжигаю в розовом экстазе
я юной блудницы лобок,
и тот, в пунцовой метафазе,
взрывает айсберг между ног!
Какая чушь – на кромке лета
собачить глупые стихи!
Устал я, братцы, быть поэтом
под кровом разовой молвы.
Я скрыт от Прошлого – забралом,
я срыт от Будущего – сном:
его легчайшим покрывалом –
туманной проседи жнивьём.
W
Старые царедворцы нового короля
ищут место у трона, головы прочь ломя,
выкривив лиц гримасы в пряники-атташе,
давят житейской массой тех, кто остыл в душе...
тех, кто поддался с лёту, тех, кто на плахи встал —
головы их в корзины старый палач корнал...
Старые царедворцы нового короля
ищут в души колодце истины ментик зря.
Умер один правитель, правит, поди, иной
истинный небожитель с устричной головой.
W
Традиции Списка хранили в спецхране,
туда заносили прижатых к Стене.
Их лица мелькали на фотоэкране,
чтоб после без писка исчезнуть в огне...
На фоне эпохи зернистые крохи
стыкались с оркестром усопших навек —
на каждую фотку змеистые строки
и пулею лоб рассекал между век!
В традиции Списка — отсутствие риска,
легко истреблять созерцающих сны:
чуть только возникнет однажды приписка,
пора, мол, в расход... И прощай без весны!..
И только немногие, Списка не зная,
не стали плодами его урожая.
W
Разбив голову о серпантин,
вгрызаемся в век ХХI-й,
Катона младшего позабыв,
 не вспоров себе животы.
Киев нынче не Рим —
не напрягаем нервы:
……………………….
Мы давно перешли
блеф-сакральность мечты.
W
Вгрызаемся в век ХXI-й,
Врыхляемся в век ХХI-й,
Врываемся в век ХХI-й...
Кто как... Прохиндеи и стервы.
W
Нам Римских хроник не читать,
выкладывая на стол
кишек бугристую печать
годков на новых сто...
Мы исповедуем весну.
Нас лечат свиристели...
Под пенье этих птиц во
сне мы верим — кто во что...
Лежим в постельном уголке,
икая понемножку, —
кто в доску сыт,
кто в доску пьян,
кто, вызвав неотложку...
W
Глотки, встроенные в ветер, пьют свободу глотками
новых тысячелетий, тайны сжав облаками...
Словно в вязких ладонях время выбрало квоты —
соль земли с проворотом смяли трубные ноты...
W
А мы прошли за Иордан, — нас жизнь вела.
Кто выбрал путь, тому был дан сквозь плевела
великий план — за Иордан — пронзает зор,
славянской вязи письмена — судьбы узор.
У предков — истина в крови, у нас — в душе,
немые храмы на крови скорбят в клише...
Вселенский план — кто вышел в сан,
тот выбрал зов... кто мудрость звал,
тот выбил сам из вещих слов...
Кто верит в зов, кто верит в сов,
кто верит в сны... Но мы не совы —
нам дожить бы до весны!
Да, мы — не совы, что сычать нам на судьбу?
Великий труд — души улов у нас на лбу.
W
Кусают ангелы за грудь —
не продышать, не продохнуть...
W
Молекулы снов растормошенной ночью
под утро связались в волшебную нить.
И каждый, кто жил на земле бестолочью,
сумел безобразно легко воспарить...
W
Застоявшийся октябрь в январе
застоявшийся октябрь в декабре...
Открывается ключами января
перекличка всего прошлого в себе.
W
Три поющих звёзды из созвездия Девы
совместим на двоих... и умчимся в полёт!
Старых песен вошли в нас с тобою напевы
и сожгли наши души без слов и без нот.
W
Голубых кровей в стране хватает,
не хватает тихих сизарей.
Души в небо чьи-то отлетают, —
не ищи в них сизых голубей.
W
Ночные трубы рвали звёзды —
гремел межзвёздный барабан.
Вминали люди лет борозды
в сплошных безвучий океан...
W
Когда корсары звёздных трасс
умчаться вновь в рассветы,
в которых не отыщут нас —
воскреснут снов сюжеты...
W
А в ней столько пудов, как во мне килограммов...
и она причитает без всяких кручин:
“Этот крем от морщин, этот крем весь до грамма —
от мужчин, мужиков... и житейских пучин!”