Записки шахтера

Вот уже тридцать лет, как я опускаюсь под землю, и можно справедливо сказать, что там и живу. Лишь когда наверху уже не светит солнце, с его невыносимыми щиплющими глаз лучами, меня удается выманить из глубокого подземелья шахты.

Я столько времени нахожусь в темноте и один, а мои чувства вследствие этого настолько истончились, что я уже, пожалуй, никогда не мог бы просто как все жить среди людей.

И удивительно, что за эти годы люди вообще еще не забыли о моем существовании. Сейчас, правда, они уже не дают за мою повадку никаких денег и, конечно, там на верху никто не знает моего имени и, даже незнакомые, они все более неохотно обращают на меня внимание. Но ведь и мне самому, знаете, это уже почти не нужно. Я говорю почти, ибо лишь одна связь, тоненькой, но прочной нитью связывает меня с загадочной жизнью, которая проходит при дневном свете, на ничем не защищенном, открытом сверху пространстве. Я говорю о той сфере смысла, которую обнаружил на поверхности - о субботних телепередачах. И когда я забиваюсь в свою комнату, то смотрю их подряд.

Буду откровенным: мистическая передача перевернула всю мою жизнь, ибо в ней без всякого презрения мне сказали, что любые физиологические контакты вредят аутичности организма. А тому, кто достиг ментального совершенства, могут повредить уже только непроизвольные истечения. И поэтому, когда после оккультной начинается эротическая передача, я лишь смотрю, рассматриваю и разглядываю каждую подробность и думаю, думаю… А следовательно, не в пример своим товарищам, постоянно и неуклонно развиваю мою яркую психическую индивидуальность.

Я не скажу, что этих постыдных истечений у меня вообще не бывает, - нет, я еще не нахожусь на такой высокой ступени отрешенности и самодостаточности, - но они случаются со мной уже потом, под землей, когда все тело мое ритмично сотрясается от движений отбойного молотка. Живые женщины, там наверху, мне неинтересны, а образы эротической передачи, здесь в темноте, только отчетливее, интимнее и ближе. И вдруг они становятся почти телесными…

Иных смешит, что особенно по понедельникам, когда я впервые беру отбойный молоток, прикладываю его к породе, и он начинает сотрясать меня в конвульсиях, тогда я как-то неестественно вытягиваю шею, делаю неприятные гримасы и начинаю часто, отрывисто дышать. Но когда только ощущаю в своей ладони ручку отбойного молотка…

О если бы не эти проклятые истечения, то у меня мог бы родиться сын, который, кто знает, возможно оказался бы счастливее и умнее меня, и он разгадал бы здесь под землей мою загадку.

Ведь я так одинок, товарищи не понимают меня. Когда мы поднимаемся из шахты, они смеются, что я, как маленькие дети возле окна, прижимаюсь к стеклу губами и носом, от чего лицо мое возможно и приобретает несколько смешные черты. Смеются. Но то, что во мраке и пустоте за запыленными стеклами вижу я, остается всегда сокрытым от этих неискушенных новичков, чьи глаза только на то и годятся, чтобы видеть не дальше собственного носа при свете фонаря. Они еще не могут видеть саму темноту, различать ее причудливые очертания. И я почти уверен, что они не смогут никогда узнать богатство и разнообразие того, открывшегося мне мира.

Я начинал постепенно, приучая себя вглядываться в пустоту; и только через год, пытливо впивая око, разглядел, что темнота, как ее называют, не есть бесцветное пятно, но содержит внутри себя сокрытые формы. Будучи еще совсем молод, я не понимал тогда смыслы этих форм, но еще через десять лет кропотливого труда с уверенностью обнаружил, что формам пустоты присуще также и движение. То, вдруг, вдалеке чудилась мне чья-то смеющаяся мордашка, то скреблась за камнем невидимая лапка, или удалялась прочь некая горбатенькая спинка, - так мне, по крайней мере, казалось. Но когда однажды, в сажени от меня подмигнул чей-то кровавый глаз, то сомнений не оставалось: я открыл его – таинственный подземный мир. Именно тогда, когда я уже кое-что смутно понимал и предчувствовал, произошел тот несчастный для моих спутников и счастливый для меня случай, который позволил мне сделаться невольным соучастником сокрытой жизни подземного мира.

Нас завалило в забое: трех человек на три дня, - меня и двух моих товарищей, на пятницу субботу и воскресенье. И когда последняя связь с поверхностью оказалась прервана, даже доступ к ее воздуху был заперт, я впервые увидел в полной темноте копошащиеся подземные существа. Они живут все вместе: насмешливые карлики, их счастливые подруги и шершавые крысы. Тогда моим приятелям я стал рассказывать о карликах, доподлинно описывая их физиономии и повадки. Но все мои спутники умерли тогда, потому что не видели их, не слышали шепота их загадочного языка, а может быть сами карлики, поняв, что нам все равно не достанет воздуха на троих, предусмотрительно задушили двух моих товарищей, а может быть…

Три дня я сидел один в темноте и без дела, а карлики то успокаивали, то веселили меня; они всюду проникли, а потому, переглянувшись, показывали мне то место, где можно пойти и еще подышать. Все карлики любят своих подруг, но не выносят шершавых крыс. Чтобы скоротать время, они связывали их между собой за длинные крючковатые хвосты так, что получался один оскалившийся клубок из крысиных голов и когтистых лапок; он катался взад и вперед, визжал, пожирая самого себя, а карлики смеялись, опустив свои смышленые мордашки, они хитро мне подмигивали. Никогда я не был так счастлив, никогда не хохотал так искренне и от всего сердца.

Если бы не было так темно, то я бы вам поручился, что счастливые подруги карликов зеленого цвета, однако в кромешной тьме я мог и ошибиться, а потому обманывать не стану. Одна из них подошла совсем близко, прикоснулась своей холодной лапкой к моей руке и поставила в нее чашку с водой, а потом хихикнула и несколько отбежала. Смышленые же карлики настолько осмелели, что вовлекли и меня, наконец, в свои мистические игры. Они были так добры, что поставили передо мной всего два условия, легких до невозможности, - любить их зеленых подруг, но те ведь такие счастливые, что их невозможно не любить, и ненавидеть шершавых крыс, но если бы вы знали, как я способен ненавидеть.

Проход ко мне разобрали только в понедельник утром, но я оставался равнодушен к этому освобождению, ибо последняя связь с поверхностным миром была прервана. Я даже не жалел, что не посмотрел свою любимую передачу; судьба моя сбывалась.

Я потерял интерес ко всему, что вас окружает, ко всему, чем вы живете и на что надеетесь. Маги и колдуны, служившие прежде физиогномическим примером моему эзотерическому совершенству из телевизора, теперь стали мне представляться несмышлеными детьми и пустыми болтунами рядом с моими карликами. Многое у вас стало раздражать меня больше прежнего, а особенно невыносимыми сделались мне крикливые, грудные младенцы, едкие солнечные лучи и эти непосвященные товарищи, которые меня постоянно преследуют под землей.

Сегодня, когда мы поднимались из шахты, я снова чутко приник к стеклу, сплющив от напряженного внимания нижнюю часть своего лица, - карлики собрались все вместе, и я удивился, как их много. Они все улыбались, хихикали, делали различные знаки своими маленькими ручками; они, я догадался, звали меня к себе.