Мысль изреченная...

Слова...такие близкие, обычные, обыденные... И только изредка, когда мы видим, как маленький ребенок, сам того не подозревая, создает неологизмы, не уступающие тем, что придумал Маяковский, или когда мы неожиданно понимаем, что  в сказанном кем-то важны не сами слова, а что-то другое, мы узнаем, что говорить можно не только что, но и как.
В XX веке позиция, согласно которой русская традиция давать человеку кроме имени рекло и держать последнее втайне, дабы предохранить от порчи – не что иное как суеверие, а предание о том, что в дервности можно было даже убить одним лишь словом – сказка, широко распространена. Полностью владеющий человеческим языком компьютер – многим это кажется осуществимым.
Для того, чтобы понять человека, недостаточно знать только то, что он говорит, знать только его поступки – значит также иметь неполное представление о нем. Наверное, на самой границе между словом и делом, в том, что именуют волей, наиболее полно проявляется индивидуальность человека. Причем эта воля достаточно объемна, чтобы сочетать в себе все современные значения слова «воля» -- это и желание, и свобода, и сила.
К сожалению, для современного человека «варварскими» являются большинство, если не все слова даже родного языка. Как ни странно, именно в процессе изучения собственно «варварского», а именно иностранного языка, человек начинает лучше понимать свой родной язык, сознавать его закономерности, находить особенности. Однако, в целом язык сейчас крайне формализован. Поэтому и стало крылатым выражение: «Мысль изреченная есть ложь». В диалогах Платона мы находим слова Сократа: «...ложь – это имя противоположно порыву. Ведь все, что порицается, то  задерживается в покое и этой задержкой как бы принуждается». Мысль выскаанная вырывается из общего течения мыслей, теряет свои качества, свои оттенки, свой вес, которым она обладала в среде себе подобных и получает ярлык, принятый в обществе. Общественная оценка очень консервативна и неповоротлива по сравнению с процессами, проходящими во время мышления. (В частном случае, общество может представлять из себя сам говорящий). Наша цивилизация придает словам слишком большое значение (при их формальном толковании), мы слишком невнимательны и ненаблюдательны, чтобы замечать выражение лица собеседника, его непроизвольные и произвольные движения, улавливать интонацию, не говоря уже о том, что сейчас стало темой для развлекательных репортажей – телепатии, когда как только при целостном восприятии человека мы можем приблизиться к тому, чтобы понять его правильно.
Речь, как звуковая форма, содержит в себе музыку. И, когда мы углубляемся в истоки речи, эта общность становится явной. Музыка в определенном смысле  -- это звуковое подражание. Музыка – это и есть то переживание, которое соединяет движение языка при произнесении звука и действие, которое он выражает, вещь и ее имя. Подобие лежит в истоках речи, договор все больше практикуется в ходе ее развития.
Глубокое ощущение вещи всегда субъективно. Тот, кто дает имя, выражает этим свое ощущение вещи, выделяя ту ее грань, которая для него наиболее важна. Когда мы воспроизводим имя вещи, мы как бы переживаем то ощущение, которое испытывал человек, давший ей это имя. В то же время, каждое воспроизведение -- в некоторой степени соавторство. В этом процессе соединяются три духовные сущности: вещь, человек, воспроизводящий имя, и тот человек или та культура, которая сотворила это имя. Если последняя чужда и не понятна воспроизводящему, если она не участвует в процессе изречения, речь становится ошибочной.