Дожди

ЛИВЕНЬ.

Без предисловий и нудных вступлений,
Ливень открыл углубление в небе.
Вот почему на него - на апрельский -
истово молится голь перелесков.

Вот почему, вещунам не верящий,
не доверяющий лясам "синоптиков",
предупреждён совершенною Вещью,
верю в положенный палец на Кнопку.

Вижу над городом контуры скальпеля,
резкий надрез, осеняющий холодом,
первые плавно летящие капли
в мозг моему оголённому проводу.

Вот отчего говорю я: "ЗДРАВСТВУЙ!"
вечной поэзии первого ливня,
что не дойти человечьей страсти
до гения крыльев его исполиньих.

И оттого одиноко радуюсь,
что в уходящем на запад ливне,
рядом с летящим к востоку аистом,
радуга хвост распускает павлиний.


***

До чего ж он обложной,
Ворсяной да стылый,
Словно волглое пшено
Кто за ворот сыплет,

Будто с палочкой слепой,
Тычась о прохожих,
Всё никак тропы домой
Отыскать не может.

Дождь. Который день за мной
Ходит днем и ночью
По пятам. Чего, зимой,
От меня он хочет?



Дождь пошел.

То ли занемог дождемеханик,
То ли механизм забарахлил,
Но никак органными мехами
Не вздохнёт Архангел Гавриил.

Жарко…Ёлы-палы, ох и жарко.
Тень – и та кипит: попробуй, плюнь!
Потом умывается мой Харьков.
Мечутся по улицам пожарки.
В парках задыхается июнь…

И вдруг – на бреющем – стрижи,
Айда ходить кругами.
Ну, пташечка, поворожи,
Дай разогнуться тощей ржи!
Ей в лад – машу руками.

И дождь пошел, да не простой, -
С закваской дрожжевою.
И машет молния хвостом!
И серый северо-восток
Притих под дождевою.

Со стометровой высоты,
Крутя тройное сальто,
С собора прыгают кресты
В объятия асфальта.

Как птицы, крылья распластав,
В парении свободном,
Летят носители Христа
В божественную воду.

Ну чем не чудо: только глянь,
Как ходит дождь по грядкам,
Играя низками гирлянд.
И с молниею гром-горлан,
Урча, играет в прятки!

То вдоль посадки, нагишом,
Он шлёпает босыми.
И дядя гром под шлёп шагов
Балуется басами.

И что-то хочется понять.
Что? – не понятно.
А может то, что лечит он бесплатно,
И богом ходит по реке?..

И Золушка, смеясь, отжала платье
И волосы. И лодочка в руке.


Дождь.

Под старой-старой липой разленивой,
Лицом на солнце, на скамеечке присяду.
На верность заходящему – присягу
Приму с бутылочкой – роганского разлива.

Еще одна жара с меня спадает.
Еще один за занавесом, запад,
Снимает маску и смывает грим.
Через четыре – зачадили фонари
Причудливо не падающей пылью.
Полудышу. Давно допито пиво.
Слежу: как от моей любимой липы,
Раздвинув ниспадающую тьму,
Отходит тень и смотрит вверх собакой.
И тихо так, едва услышал: У-у-у…
И что это она взяла на ум?
Всё так обычно: липа, я, июнь.
А может то, что в синеве непоправимой,
Она увидела меня – без маски,
Идущего без всякого следа,
Верней скользящего по лунному хребту
Бесформенно-зелёной массой.
И нагло так, на весь могильник душ, -
На всю опочивальню Мавзолея:
« Посторонись, звезда, не видишь, - я иду!
Дождём – на землю».


Осенний.

Насквозь прокуренный, с одышкой,
Не дождь, а, так себе, - дождишко,
Бредёт, что лошадь, третьи сутки
Бесхозно средь деревьев голых.
В такой – хозяин даже суки
Лишайной из дому не гонит.
Никто его уже не ловит
Открытым ртом и дном ладоней,
Не молит по' полю с иконой,
Не молвит ласкового слова…

Не то что в дом, - погреться в сени, -
Никто не впустит тот дождь – осенний.