О первородстве 2002

О первородстве

(Журнал «Вышгород», Таллинн, Эстония. №3-4, 2002.)



                * * *         

Оттого что в колодце тьмы бродит свет молитвы,
я его не сменяю на голос крови, пиры и битвы.
И, вцепившись в гриву, не буду лететь галопом
по углам сознания, его одичавшим тропам.

Все ты знаешь, невежда, про Фрейда и Камасутру,
но простынка снежная все так же чиста под утро.
А еще скажу – прилюдно и всенародно –
свет погашен, и двери настежь, и я свободна.

Руки за спину, шнур пеньковый стянул запястья –
ты на воле, сердце мое! Не умри от счастья!
Все шелка мои вышли. Последний стежок – суровый.
Дальше – небо. И вечности зов багровый.

2001


* * *      

В небе болтается дохлая рыба-луна,
путаясь в облаке цвета подводных скал.
Ракурс невзрачный -  будто глядишь со дна.
Век затонувший брюхом на грунт упал.
Бездны снаружи и вязкие сны внутри -
в этой жестянке воздух давно закис.
Роем бескровным вверх текут пузыри -
шарит по корпусу темный аквалангист.
Бойся пальцев его, тонкостенный шар,
кокон хрупкий, замерший батискаф.
Дрожь, рождаясь под ложечкой, перерастает в жар -
ну же! не подведи! Путы шельфовых трав
медной рви головой - упругая пленка вод
лопнет с мембранным звуком, откатится далеко
круглое эхо, бухнув в берег - и вот
выйдем на свет, белый, как молоко.
Тихо светясь насквозь, на розовой кромке дня
юный воздух втяну, мир полюблю с нуля.
Выплывшие со мной - не окликайте меня,
есть еще время
до нового корабля.
2000-2001



* * *               
И.Ермаковой

Чистый жар, первозданная алость.
Не касайся, а только смотри.
Просто это вино  отстоялось,
состоялось, зажглось изнутри.

Я давно не просила о чуде,
так оно приключилось само –
без наклейки, в случайной посуде,
из горячего рая письмо.

Не бывает нечаянной встреча.
Эй, подруга, гляди веселей
и граненую музыку речи
по горчащим стаканам разлей.

2001

* * *            

Задувает метель, огибая углы и столбы,
замыкая пространство в кромешный дымящийся купол.
Головные отряды расхристанной белой гульбы
топчут пресную вату растерзанных елочных кукол.

От взбесившихся линий электромагнитных полей,
от холодных конвульсий с катушек слетевшего мира
током бьет темнота и, слепящая, кажется злей
полоумной решимости первых героев фронтира.

Чистый холод сыпучий устойчивей каменных плит –
он сметает с листа наши беды, грехи и оплошки.
Это мраморный храм под аттическим солнцем пылит,
это режут мне щеки Акрополя белые крошки.

Жерновами сухими века истираются в прах,
поддувалом гудит леденящая топка сквозная.
Перепишут нас набело в непараллельных мирах,
выдав новую версию – в ней я себя не узнаю.

Что сулят нам прогнозы? Все тех же широт холода.
В генетической памяти властвует ветер незрячий.
Только белая плоскость – и не было нас никогда,
ни пылающей крови, ни ангельской бездны горячей.

2001




* * *            


Ты научишь меня справляться с интернетом, автомобилем,
а еще аквалангом, субмариной и космолетом.
Насчет э-мэйла, ИНН и би-лайна все будет у нас в ажуре.
УЗИ нежно просветит начинку нашего организма и скажет: «Чисто!»,
и компьютерная томография подтвердит диагноз,
а если что – клонирование уже не за горами.

И мы  будем жить с тобой долго-долго, в режиме евроремонта,
в неперерекрещивающихся струях,
взаимоисключающих параллелях,
а когда ты скажешь себе: «о, счастливчик!»,
мне чуть-чуть, самую капельку, станет стыдно
или грустно – но стереть этот файл ничего не стоит.

Видишь, так себе оказалась училка,
не научила тебя ладить с собственной злостью,
переплывать русалочье озеро белой ночью,
надкусывать сердцевину снов, пускающих ветки
в черный пустой эфир, в десятое измеренье.

Двуликий Янус – две головы на одной подушке.
Какой шнуровкой жизнь-идиотка края стянула?
Мне вдруг кажется, ты сомневаешься – та ли это реальность?
«Хорошо тебе?» – спрашиваешь. А что я тебе отвечу?
У меня, дорогой, свои виртуальные игры.

2001

* * *         

Смерть, голубая девочка, что ты шляешься перед нами,
не таясь, выглядываешь, попадаешься на глаза?
Твоя туника вышита рунными письменами,
шуршит в ее складках высохшая стрекоза.

Героиня Пикассо, твоя грация угловатая
кого хочешь растрогает, античность уже не в счет.
Городские сугробы оплыли размокшей ватою,
позолоту рождественскую промозглый дождик сечет.

Встанешь на след? Да полно, не на меня охотишься,
наши шашни для вечности – вроде лесбийских роз.
Брось, стервозная скромница, тебе не этого хочется,
тогда чего же? И вздрагиваю, зная ответ на вопрос.

Тебе бы с юными мальчиками игры вести лукавые,
виртуальной гибельной нежностью подсаживать на иглу.
Вон их сколько, обманутых, лежащих в полях кровавых,
а сколько еще, зачарованных, летящих в мокрую мглу.

Зачем я с тобой, бесстыдница, пустую веду беседу?
Отклоню ли стрелу Эрота, пущенную в белый свет?
…А пока я тут разговаривала, вчера погиб у соседа
единственный сын, мальчишка семнадцати лет.

2001



Красное море

Голубая аква, дрожащий фон, зеленое пламя –
погружаясь, вижу сквозь пластиковые очки,
как, синхронно меняя курс, бликуют боками
серебряные блюдечки, медные пятачки,
полосатые птицы – весь изобильный, щедрый,
светлый, трепещущий, наоборотный мир,
и подводный склон, уводящий в глухие недра,
курится горячими струями тектонических дыр.

Гумилев называл тебя негритянской ванной
и песчаным котлом – но, стоя на берегу,
разве увидишь, какой густой, причудливо-рваной
бывает жизнь, изваянная на бегу,
на лету, на плаву – спешащим куда-то богом
четырех измерений, мифологическим бодрячком,
трубящим в раковину на песчаном отлогом
дне. А жаль, что был поэт незнаком
с аквалангом дешевым тайваньского производства –
он бы знал что искать под полуденной гладью вод.
И если думать о главном – о первородстве –
то подводная жизнь земной дает сто очков вперед.
Не выйди она из моря – и мы могли бы
сверкать, парить меж звезд и коралловых облаков.
Может, это мы тупик эволюции, а не рыбы –
эфирные сущности прозрачных райских лугов.

…Так весь день и ныряю, трофеи – строфу, строку ли –
таща на свет (и куда их столько?), а все не лень.
Но засну в метро, и вижу плавник акулий,
живую торпеду, смертельную черную тень.

2001

Плаванье Пенелопы

Пенелопа плачет. Любовь поросла быльем.
Миф о верности на веревке мотается ветхим бельем,
липнет к телу истлевший свадебный пеплос.
Нет, она не ждет – просто смотрит в дверной проем –
не в морскую даль, а глубже, за окоем,
где на месте Трои – теплая груда пепла.

Пенелопе холодно, траурно и темно.
Иссяк светильник. Ветер пылит в окно,
раздувая полог. Под кроватью гнездятся страхи.
Царь Итаки осилил четыре пятых пути,
но последний отрезок ему уже не пройти –
он прилип ко времени, как Ахилл к своей черепахе.

Пенелопина пряжа свалена на полу
и теряется в темноте, чего-то ждущей в углу.
Долг и вечность – теперь эта связь распалась.
Жизнь уходит молча. Что толку корить мужчин?
Медный обод зеркала стыдится ее морщин,
а она, утирая слезы, ткет себе новый парус.

На острове пир, женихи и разброд в умах.
Ну, и кто тебя хватится? Разве что Телемах,
да и он забудет, свой узор вышивая.
И хотя в его бедах не будет твоей вины,
в потускневших косах прибавится седины,
но не верь отраженьям – ты юная и живая.

Пенелопа спит. Сон, раскручиваясь надо лбом,
пробивает крышу, уходит в небо столбом,
размечая карты, торя воздушные тропы.
А она, пустая и легкая, жжет корабли
и в слезах непросохших отрывается от земли
для последнего плаванья, плаванья Пенелопы.

2001



* * *         

Серебряный, глиняный, деревянный…
Архетип, отпечатанный на сетчатке –
мир, присутствием Господа осиянный,
освящен рукой в рабочей перчатке.

И пошло пульсировать – но каждому разный
путь положен земной, как и груз небесный.
Серебро на груди моей крестообразно
и отважно горит, как огонь над бездной.

Терракота – плоть, а в ней отпечаток
сильных пальцев и ход гончарного круга.
Между глиной и глиной – удел наш краток,
но зато тепла она и упруга.

Дерево – пульс, вселенная голубая,
разворот – от семени к небосводу.
К деревянной дудке прильни губами –
и она сыграет твою свободу.

Утекает жар – это время веет.
Старый путь становится бесполезным.
Но уснувший мир – все равно живее,
чем бетонный, пластиковый, железный.

Он выводит пленных на путь свободный,
слабых духом пестует неустанно –
колыбельный, пасмурный, первородный,
серебряный, глиняный, деревянный…

2001