Были - он и она

"Были - он и она, и об этом уж столько говорено,
Что набило оскомину и раскорежило челюсти
И всегда-то такие рассказы глупы и не вовремя…"
(Юрий Коньков)

А боги смеются

Они любили так же, как и все,
Которые - действительно любили.
Не путая привычку с невозможным
Существованьем вне дуэта, он
По вечерам играл на старой флейте.
Она, свернувшись в кресле, различала
Шумы дождя, прибоя, птичьи трели
В его игре. И уголками губ
Едва заметно, тихо улыбалась,
Обозначая счастье.
Музыкант,
Прошедший школу где-то на востоке,
Ему играть когда-то запретил,
Сказав, что если кто-то безнадежен
Для музыки – то, безусловно, он.
И, видимо, по-своему был прав.
Однако он играл, и, завершая
Мелодию на „ля” – всегда, (другие
С трудом в концовку вписывались ноты),
Передавал ей слово. И она
Читала строки, заклейменные поэтом
Как за банальность смысла, так и формы...
Кавычками свернувшись, засыпали...
А в небесах ночных смеялись боги
Над теми, кто не может друг без друга, -
«в один и тот же день» - бывает в сказках,
но уж никак не в повседневной жизни...
… а впрочем, это сказка – только сказка,
и вечер, и зима, и ностальгия....
воображенье, знаешь… а давай
на миг представим, будто все иначе-
хитросплетенье слов, и рук касанья,
И время, ставшее на вечер только нашим…
И где-то там, за достижимым слухом
Пределом, - в небесах, - смеются боги…

Художник Одного Портрета

Он называл себя художником, и в тон
Своей профессии приобретал одежду –
Берет, жилет.
Итак, когда сезон
Для отдыха настал, вдоль побережья
Гуляющие люди кабинетов,
Вдруг осмотреться получив возможность,
Завидев уголек его берета –
Всегда осознавали: он – художник.
И за десятку, максимум за две
Благоухая праздностью и светом,
Немолодые дамы шум кафе
Меняли на дешевые портреты.
И карандаш ласкал молочный лист,
А сердце безысходно, одичало
вдруг падало перед любовью ниц,
Срываясь красным яблоком печали.
И карандаш ласкал ее черты,
Рожденные из памяти бумажной,
Заученные им до немоты
Внутри. 
И потому портретом каждым
Несхожим -  вызывал стальное «бездарь»,
Летящее в него из незнакомых
Сердец и уст. И погружался в бездну
Из нежности и гула насекомых…
На набережной вечер и зима,
И в пустоте прокуренной гостиной
Игра разлукой липкого ума
Ее рисует на своих картинах
И наполняет емкость сновидений.
Так, чтоб в сезон в поношенном берете
Вновь украшал собою вечер летний
Тот, кто рисует лишь ее портреты...

Колокольчик

Она смеялась, и колючий март 
Ей вторил голосом стеклянных вод,а
Высвобождать из клетки наугад  -
То смех, то удивленье всем заботам
Он в дни весенние предпочитал:
Для  тех, кто засыпает на рассвете,
Смех – это лучшее из всех начал
Той книги, для которой вскоре дети
Послужат продолженьем. И когда
Взаимосчастье было гуще ночи,
«ты слышишь, слышишь – звонкий колокольчик,
хрустальный воздух, небо  -  все звенит?» -
она с восторгом спрашивала. – «да».
…А время шло, и старился гранит,
замки сменялись, и ржавели трубы,
издалека, с небес родные губы
шептали «да», и повзрослевший сын
собою дополнял ансамбль рыхлых
осенних звуков и ржавеющих картин…
а звонкое вздохнуло – и затихло…
…и вечером она, волнуясь, шла
в громадных улиц угольную копоть
прохожих останавливать за локоть,
шепча «здесь колокольчик, я жила
и слышала…  он, словно арфы струны,
хрустально – вы не слышали – звенит?..»
и молодость смеялась  - мол, безумна,
а старость выдыхала «нет» навзрыд.